Он есть

Часть IV.
Он просто есть. Холодный и закрытый. Его поцелуи горьки, а редкие полуулыбки — причина зарождения тяжести там, где-то внутри. Но он всё же рядом. И до него можно дотронуться рукой. Можно пальцами распустить аккуратно сложенные в хвост волосы, проредить пряди, ощущать подушечками шелковистость и мягкость. Можно прикасаться губами к впалой щеке, обводить контур резко выделенных скул, сцеловывать невысказанные слова с уст. Обнимать крепкий торс руками, зарываться носом в складки насквозь пропахшей его запахом одежды. Оглаживать ладонями узкие, но сильные плечи; переходить всё теми же прикосновениями к животу, обхватывать ещё совсем мальчишечьи бёдра. Чувствовать. Хотеть.
Любить?
Выгибаться ему навстречу, не находя в себе силы выкрикнуть его имя. Имя — табу. Имя — запрет. Ощущать его внутри себя, тонуть в этих эмоциях. И в глазах. Таких туманно-серых, непонятных. Они видят насквозь, даже без додзюцу. Они пронизывают всю тебя, заставляя возноситься ещё выше, ещё сильнее. Они ставят клеймо, надолго, навсегда.
Питать иллюзии? Нет.
Принадлежать? Да.

Надвигающаяся война давила; её обороты выходили за всякие имеющиеся территориальные границы. Она надвигалась, напоминая о себе сотнями жертв. Она ступала по пеплу, порождённому выжженной землёй. Она пугала.
Пугала в первую очередь ожиданием своего прихода.
Коноха в былые времена славилась своей оживлённостью. То тут, то там сновали горожане, обмениваясь последними сплетнями, просто общаясь или же торгуясь на местном рынке. Солнце восходило уже с пяти утра, и весь день обогащался солнечным светом, теплом и свежим воздухом, который, несмотря на нередкую духоту, был в избытке.
Помните ли вы это? Забудьте.
Слишком страшные дни настали — чёрно-белые, как называет их Киба. Это когда ты просыпаешься и не можешь найти причину подняться. Когда силой воли принуждаешь себя двигаться, действовать, говорить. Когда солнце кажется нелепой пародией, все разговоры стали на несколько децибелов тише, а мрачность — новый вирус — начала быть инфекционно опасной. Она проникала под кожу, через споры, вдохи, мысли, чувства, и породила собой целое полчище недо-шиноби, недо-людей. Мы боролись, но как долго? Мы проиграли, и что в итоге?
Страшно признавать самой себе, что мы оказались у порога войны абсолютно неподготовленными и без всякого импульса на сопротивление.
— Сакура-сан!
Я медленно повернулась, чтобы увидеть спешащего ко мне Сая. Несомненно, он остался прежним: как можно изменить человека без чувств? И теперь даже невозможно было винить его за фальшивые улыбки. Таких много. Такие у всех.
— Сакура-сан, вас ждёт Хокаге.
Сердце предательски заколотилось. Может, что-то наконец известно о Наруто? Лучший друг ушёл уже очень давно. И никто, даже Годайме, не знал о его местонахождении. Рассеянно кивнув Саю, я отправилась в Резиденцию, по инерции выбирая самый скрытный путь среди многочисленных переулков. Дыхание сбивалось при беге, но я выжимала, что есть сил. Одна лишь возможность, крохотная, тлеющая надежда, что новости будут, упрямо вели меня по знакомой дороге.
Я даже не помнила, как преодолела винтовую лестницу и как выравнивала дыхание перед массивной дубовой дверью.
Молчаливый, как всегда суровый Неджи Хьюга привёл меня в относительное равновесие. Нет, не будет. Нет, никто не скажет, как Наруто. Очнись, глупая куноичи.
— Сакура, — как сквозь вату прозвучал голос сенсея, — ты вместе с Неджи отправитесь на разведывательную миссию. Твоя задача, в первую очередь, как медика, обеспечивать безопасность твоего командира. Подробная информация — в этом свитке. — Я взяла туго свёрнутый пергамент и развернула его, пробегая глазами по написанному. Горький вздох всё же вырвался из груди.
— Выполняйте.
— Да, — тихо ответила мы оба.
Надвигающаяся война давила. И вынужденный уход Наруто был ударом поддых, ударом, что пустил метафорическую кровь. Мне было не то, чтобы тяжело дышать. Дышать было попросту невозможно. Неджи обжёг меня незаинтересованным взглядом и вышел. Мне ничего не оставалось, как выйти вслед за ним.

Часть III.
— Ты — моя, — шепчут его губы в приоткрытые мои. Пальцы с силой сжимают подбородок, заставляя смотреть на него. Но и без принуждения я заглядываю в его душу, ища ответы на свои вопросы. Но их нет, и есть только он. Тот, который приносит и сладость, и горечь одновременно.
Медленно тая в его объятиях, я закрываю глаза и ощущаю каждой клеткой несовершенного тела, как взвиваются во мне вновь желания что-либо испытывать. Апатии нет, нет и мрачности. Бунт мыслей в голове, обвал чувств в душе. Мои глаза цепляют последнее, что я могла бы захотеть увидеть, — треск его маски, потеря самоконтроля. Чувственные, горячие прикосновения сносят всё: теперь и он, и я повязаны.
Длинные пальцы ловко избавляют от одежды — попросту отрывают пуговицы с треском и корнем. Оголённая, враз покрываемая мурашками кожа предстаёт перед жадным взором: я полностью в его власти. Мне неуютно, страшно, но кричать не хочется. Я пошла на это сама, сама же приняла решение. И теперь буду получать всё, что заслужила. Всё, что так просила глазами.
Мягкое, совершенно несвойственное ему прикосновение выбивает тяжёлый вдох. Грудь вздымается, сиплое дыхание делится на двоих. Он держится на расстоянии, не целует, не прижимает к себе. И лишь жадно смотрит, невесомыми прикосновениями пальцев вдавливая в почву под спиной. Большой палец цепляет подол юбки, сдвигая её вверх. И внешняя сторона бедра, которую касается это осторожное движение, сгорает полностью. Губы наконец находят мои и жадно целуют, не оставив и протекции на последний, жадный вдох. Кислорода нет. И лишь сквозь короткие перерывы удаётся восполнить лёгкие воздухом, не прерывая чрезмерно, абсолютно и неодиозно сильного сближения. Мне легко. Мне хорошо.
Сильная боль прожигает низ живота. Попытка стона жадно слизывают его губы. Он ждёт. Он внутри.
Помилуй, больно, пожалуйста, прекрати, пожалуйста, ХВАТИТ, слышишь, прекрати, хватит-хватит-хватит!
Он слегка качает бёдрами, прижимаясь ко мне полностью и тут же отдаляясь. Я рвано вдыхаю снова, резко хватаясь за его плечи. Скрюченные пальцы впиваются в молочно-белую кожу, наверное, после останутся царапины. У него будут царапины, у меня — незримые шрамы на сердце. У него будут мысли о том, что это прошло, у меня возникнут желания о том, чтобы повторить.
— Не бойся, не бойся, — шепчет он на ухо, спускаясь ниже и целуя яростно бьющуюся жилку на шее. Слегка прикусывая её, он заставляет меня выгнуть голову, дать полный доступ. Забирай. За-би-рай.
И снова движение, порождающее новую боль. Но эта боль — невыполнимо прекрасна. Я столько раз терпела иную, совершенно не красивую боль. Эта же — приятная. Хорошая. Она говорит о том, что я выросла. И я теперь другая.
Поцелуи достигают груди. Аккуратный, но горячий язык облизывает все участки кожи, что только видят едва открытые глаза. Будто бы вслепую, по наитию инстинктов. Но это безумно, невероятно приятно! Короткие импульсы проникают в поры при каждом прикосновении; хочется одновременно и смеяться, и стонать, и кричать, выкрикивать его имя. Остро чувствующая все манипуляции область груди уже пылает, а когда он возвращается к губам, вновь согрета прижавшимся к ней торсом. Вот теперь — близко. Запредельно близко.
Новое, уже не смазанное движение вперёд, и я закидываю ноги на его бёдра, переплетая их между собой. Кто-то когда-то говорил мне, что так угол проникновения меняется. Кто-то и когда-то…
Вперёд!
Стон, даже сквозь поцелуй, вырывается наружу, а глаза, помимо воли, закрываются. И только через трепещущие ресницы мне видно, как он утыкается лбом в моё оголённое плечо и двигается-двигается-двигается. Срывается в бешеный темп и останавливается. Прикусывает нежную кожу моего тела, замедляется и что-то тихо шепчет. И затем опять — и крики исходят вновь. И я ничего не могу с этим поделать. Я не могу представить, как это выглядит со стороны. Но я чувствую, что именно это, — страсть. Всепоглощающая, которой я когда-то хотела, но с другим. О какой мечтала, но в мечтах был другой. А сейчас мне всё это дарит Неджи Хьюга, и его имя я бессвязно шепчу, запрокидывая голову и подстраиваясь под его не анализируемый, статистически невозможный ритм. И ни сорванное горло, ни хлюпающие звуки, ни его полуукусы-полупоцелуи не будут мешать мне отдаваться полностью.
Ведь я, оказывается, так давно этого хотела. А он близко. И сейчас даже слишком.
Он просто есть.

— Мы движемся слишком быстро. — Неджи остановил меня взмахом руки. Недоумевая, я спустилась вниз, опустив контроль чакры и расслабившись.
— Какого тогда хрена мы гнали сюда так, будто за нами полдеревни бежит? — возмутилась я. Даже непривычно — возмущаться.
Хьюга посмотрел на меня спокойно, не мигая. Это было жутко. Стушевавшись, я тихо пробормотала:
— Ну, как скажешь, ты же командир.
Скинув рюкзак около дерева, он медленно сел на землю и тоном, не терпящим возражения, проговорил:
— Переночуем здесь. Нет смысла в темноте использовать Бьякуган: это чрезмерный перерасход сил. А насколько мне известно, следить придётся много. Там, — он указал на северо-восток, — находится база Акацуки. До неё примерно милей* пятьдесят. — Хьюга задумался, рассеянно глядя куда-то сквозь меня. Сглотнув, я кивнула. Сил спорить уже не было. Аккуратно развернув спальный мешок, я забралась в него и посмотрела на Неджи, приподняв брови. Шиноби только качнул головой, прислонившись затылком к стволу дерева и посмотрев на ночное небо. Ясно, будет сторожить. Даже он не воспринимает меня всерьёз.
«Сакура, ты до конца своей жизни будешь ждать Саске? Опомнись: он не вернётся!» — при каждой встрече ядовито говорила мне Ино.
«Сакура-чан… Прости, я должен уйти. Я ничего не могу объяснить, так как пообещал молчать. Но я вернусь! Слышишь, обязательно вернусь!» — обнимал меня в последний раз Наруто, шепча успокоительно на ухо.
«Прекрати лить слёзы, Сакура, и соберись. Ты же шиноби».
Слёзы, против воли, набежали на глаза. Закусив кулак зубами, я всхлипнула. Было бы полным идиотизмом думать, что Неджи этого не услышал. Но — не пошевелился. Ничего не сказал. Безмолвно ждал.
А я плакала, проливая на жёсткую ткань временного пристанища всё новые и новые солёные капли. С тем и уснула.
Всю ночь меня преследовали жуткие картины. Кажется, я даже стонала. Так странно: до мельчайшей детали помнить то, что тебе снилось, но не осознавать и, уж тем более, не принимать то, что было в реальной жизни. Но ночные кошмары ушли, как и пришли, — резко. И панацеей стали горячие руки, обнимающие за плечи и прижимающие к крепкому торсу. И успокаивающие, но отрешённые слова, которые я услышала в полудрёме, на границе сна и бодрствования. Но, как я уже говорила, кошмары казались мне реальнее того, что было на самом деле. И было ли?
На следующее утро Неджи встал со своего места и сухо продекламировал о том, что мы выдвигаемся через десять минут.

*Автор безбожно не в курсах, в чём измеряется расстояние в «Наруто», так что будет в милях.

Часть II.
Поцелуй обжигает. Поцелуй — клеймо. Жарко-жарко-жарко. Он ведь так холоден, так почему его прикосновения пылают на месте стыка кожи с пальцами? Ладони крепко обхватывают моё лицо, язык настойчиво пробирается сквозь стиснутые зубы. Я ничего не понимаю. Ни-че-го. Я не знаю, зачем он это делает. Почему это так важно и ему? И по какой причине мне так хочется узнать, что случится, если я открою рот и позволю ему углубить поцелуй?
Дрожь невидимой волной пробежала от самой макушки до кончиков пальцев, которые в полубезумном состоянии стиснулись на отворотах его рубашки. Это было, кажется, мгновение назад. Я ничего не помню «до». И боюсь представлять «после».
Словно бы смирившись, я отступила, раскрываясь и метафорически оголяясь. Мгновение он медлит, потому что, без сомнения, просчитывает каждый свой шаг. Он рассудителен и серьёзен даже сейчас, тогда как я сгораю заживо. Огонь — не смерть. Огонь — жизнь. И я оживаю. Забываю о том, что мы все в преддверии войны. Забываю о лучшем друге, что сейчас далёк от меня. Забываю о той пугающей неизвестности и мрачности чёрно-белых будней Конохи. Забываю обо всём, и единственным маяком мне служат его крепко прижимающие к себе руки. Успокаивающие. Уже такие знакомые, обнимавшие той самой ночью, разгоняя кошмары. А сейчас — напрямую заявляющие о своих правах. Остро оглаживающие тело сквозь одежду. И даже такие, почти что безымянные прикосновения являют собой предысторию. Это прелюдия. Сам ритм мелодии будет задан позже. А пока только сводящий с ума поцелуй, срывающий с губ все те ненужные слова, о которых я пожалела бы в большей степени, нежели о тех послушных действиях, что совершаю сейчас. Как, например, позволяю ему уложить себя поверх спального мешка, раскинутого впопыхах. Как разрешаю ему терзать мои губы, достигать языком до самой гортани. Проглатывать меня целиком. И мне так нравится подчиняться ему в данный момент.
— Ты — моя.

Неджи легко ушёл от направленного удара, раскрутившись вокруг своей оси. Оставаясь предельно сосредоточенной, я не могла не отметить чёткости и в то же время плавности его движений. Действительно — гений. Ещё один гений рядом со мной.
— Сакура, на тебе те, слева, — крикнул он, и я, с лёгкой усмешкой хрустнув пальцами, побежала в указанную сторону. Белые клоны Зецу наступали с трёх сторон: с одной оборону держала я, с двух других — Хьюга. Конечно, мне было намного легче, но и вездесущего Бьякугана у меня нет. Хотя «белое пятно» клана Хьюга имело место быть, но вот врагу о нём не известно. И мне самой стоило огромных трудов его вычислить, ведь диаметр «пятна» составлял считанные миллиметры. Неджи значительно продвинулся с последнего момента, когда я видела его в бою.
Выкручиваясь из почти что кокона, нарастающего вокруг меня, я наносила удары вновь и вновь, не размениваясь на промахи. Сейчас промах был бы фатальной ошибкой. Как было ошибкой Неджи идти вперёд. Никудышный командир. И я злилась.
Сколько продолжался этот бой? Считанные минуты. Сколько он длился в голове? Растянутые часы. Но это приводило в порядок, без сомнения. Тлели ещё мысли о том, что по возращению меня будет ждать та самая унылая, серая квартира. Будут ждать язвительные намёки Ино о моей невинности и чрезмерной наивности. Будет ждать отсутствие Узумаки Наруто. Будет неизвестность. А сейчас — это глоток другого, и пусть такого же спёртого, но воздуха. Возможно, ненадолго, но я побуду другой. Я смогу раскрыться, расковырять свой плотной панцирь. Смогу ожить на считанные секунды. Плевать, что потом снова замёрзну и усну. Всё равно, что после я вновь погибну.
Стон справа стал сигналом. Издав полурык-полукрик, вырвалась вперёд и нанесла сокрушительный удар по земле. Трещины, каменными змеями, расползлись по всей доступной взгляду территорию. На это уходило невероятное количество чакры, но остатка хватало с избытком, чтобы подхватить поверженного чем-то Неджи на руки и скрыться с места боя, лишь на мгновение мелькнув между деревьями, а затем скрывшись в густых кронах листьев.

Часть I.
— Потому что ты не сможешь сказать «нет». — Его серые, такие туманно-непонятные глаза смотрят прямо на меня. Раздирают, развевают. Раздевают. Мотнув головой, я прижимаю трясущиеся ладони к груди. Руки только что лечили. Руки устали. И я бы опустила их, но нет никаких гарантий, что не придётся их поднять вновь. — Потому что тебе это нужно так же, как и мне.
Он всё знает. Откуда? Считает, что я в отчаянии? Думает, я боюсь вновь вернуться к прежнему положению? Осознаёт, что я погибаю в этом ожидании, тянущемся тоскливо, неторопливо, во вред. Бессмысленно качать головой, и я перестаю это делать. И лишь смотрю в его глаза, пытаюсь что-то понять. Но эта его беспристрастность, его долбанная невозмутимость. Такие знакомые и возлюбленные черты, что становится страшно. Становится опасно.
И я начинаю плакать.
Слёзы душат горло, сжигают сетчатку глаз. Слёзы, ядрёными солёными каплями, стекают по щекам, по подбородку, падают на ткань одежды. Он видит эти слёзы, может, даже чувствует их запах. Но не делает ничего, просто продолжая смотреть на то, как я раскрываюсь перед ним. Обнажаюсь, показываю изнанку, передаю свою тоску. Чередую с показом боли и страха. Вот так просто человек, которым я начинаю восхищаться быстро и резко, становится свидетелем моих слабостей. И уже явно не в первый раз.
— Не считай себе слабой, Сакура, — он говорит это, продолжая смотреть на мои слёзы. — Мы все всегда плачем, но не напоказ. Никому из нас не дано держать эмоции полностью под контролем. Они ведь разные: негативные и положительные. Кто-то испытывает злость, кто-то — грусть. Кто-то, возможно, чрезмерно любит и любим, а другой — изнывает от безысходности. Иной ненавидит и готов делиться ненавистью постоянно, ежесекундно.
Он говорит, а я, как завороженная, слушаю. Его губы шевелятся, а я смотрю и воспринимаю на каком-то другом, лично своём уровне. Я, кажется, начинаю понимать его. Но в каждом правиле есть свои исключения, не так ли?
— А как же ты, Неджи? — сипло шепчу я. — А что испытываешь ты, и где твои эмоции? Ты — холодный, недоступный. Чего хочет гений клана Хьюга?
Он молчит. А потом резко наклоняется ко мне, обхватывает мои плечи и сокращает расстояние между нами. Сердце гулко бьётся в ответ на все его прикосновения. И на все мнимые желания, что возникли в голове. Неужели?..
— Все, что я хочу сейчас, Сакура, — он шепчет это совсем рядом с моими губами, отчего их пронзает вибрация. — Это — ты. — И целует.
Поцелуй обжигает.

— В твоём организме яд, — констатировала я, глядя на сверхспокойного Неджи. Слишком спокойного. — Яд в твоём долбанном организме! — повысила голос, чтобы до чрезмерно спокойного Хьюга дошёл тот факт, что он подыхает.
— Ты его выведешь, — убийственно отрешённо сказал дзенин и отвёл взгляд. Теперь он вновь смотрел на небо, просвечивающее панорамой сквозь ветви деревьев. Я возмущенно выдохнула. Не только непоколебимая уверенность в себе, но и во мне?
— Выведу, — внезапно сказал я, сама не ожидая от себя такого предательства. Словно, слова вырвались наперекор мыслям, которые бумерангами носились в голове. Терять Неджи не хотелось. Очень. Несмотря на то, что он никудышный командир. Руки привычно загорелись салатово-зелёным цветом, а глаза внимательно следили за раной. В таком случае — главное, не перетянуть. И не медлить. Не совершать резких движений. Не говорить. И — почти что — не дышать.
— Зачем ты подставился? Как ты мог себе это позволить? — наперекор всем правилам, вбитым в голову, спросила я. Хьюга молчал.
Ему стыдно, да, наконец-то, устыдился, понял, что не великий, вот так.
— Я не подставился, — наконец выдал шиноби, переведя взгляд на меня. — Это была вынужденная мера.
— Так хочется сдохнуть во имя селения? — злобно прошипела я, точными ювелирными движениями выуживая яд из пореза. Он был болотно-зелёный, противный на вид. И, наверняка, очень болезненный. Но ни одна мышца не дрогнула на лице дзенина. И он опять молчал.
— Так что, Хьюга? — я злилась. Это было даже более очевидно, чем-то, что я спасаю ему жизнь. Он вздохнул, казалось бы, тяжело. Словно бы, я его утомляла. Будто, ему ужасно не хотелось напрягаться и рассказывать мне очевидные вещи.
— Ничего сверхопасного клоны члена Акацуки нам сделать не могли. В конце концов, они только клоны. Значит, всем запасом чакры обладать не могут. Донесения об этом уже, как и чёткие указания — просканировать всю местность базы. Для этого следовало подойти поближе, что я и сделал. Вступить в бой было вынужденной мерой, а не моё ранение. Хотя это с какой стороны посмотреть. Один из нападающих был уверен, что от данного вида яда мне не поможет ничего, а принять тебя с виду за медика высшего уровня нельзя. В том-то и отличие: мы знаем о них больше, чем они думают. Тогда как враг не знает о нас толком ничего. Я прекрасно осведомлён о твоих способностях, поэтому посчитал верным позволить ранить себя, и теперь враг уверен, что я умру раньше, чем смогу донести сведения до селения. Тем более, они не знают, насколько глубоко я проник в их здание. И какой информацией теперь обладаю.
Каждое его слово было подобно оплеухам. Никудышный командир? Подставился?
Какого ощущать то, что твою уверенность в себе подпитывает мнение дзенина из твоего селения? Шиноби, который настолько напоминал тебе твоё личное горе, что ты заочно ненавидела его? Какого понимать, что лишь несколько часов, проведённых вместе, лишат тебя этой ненависти, обратив негативную эмоцию в положительную? В неподдельное, искреннее восхищение.
— Ты обнимал меня сегодня ночью, — отчего-то горько сказала я. — Ты видел, что мне нездоровится от кошмаров. И успокаивал. Говорил что-то. Я не помню, что именно, но говорил.
Неджи кивнул, не отводя от меня взгляда.
Я действительно медик высшего уровня. Руки не тряслись, действия были точными, уверенными. Странно, ведь это всё наперекор сумбуру в голове. А Хьюга продолжал смотреть.
— Ты уже так много потеряла, — негромко проговорил шиноби. — И пока совершенно не умеешь с этим справляться. Всё, что касается медицинских дзюцу и контроля чакры, — ты идеальна. Всё, что касается теории чувств и ощущений, — ты провалилась. Ты падаешь так глубоко, и я вижу это уже который день. Мне не жаль тебя, но я хочу помочь.
Дзюцу прекратило своё действие, и я подняла голову, вглядываясь в лицо восхитительного Неджи Хьюга, которого я ненавидела пять минут назад.
— С чего ты взял, что я приму твою помощь? Откуда уверенность в том, что я нуждаюсь в этом? Твоя вера в собственные слова граничит с абсурдом. И когда-нибудь ты пожалеешь об этом.
Он вновь молчал и смотрел. Смотрел и молчал. И это молчание закрутило слишком толстый жгут. Я боялась и одновременно ждала ответа.
— Потому что ты не сможешь сказать «нет».