Он убьет в тебе то светлое, которое еще осталось

Заядлые пестрые цвета так резко и больно бьющие,
Отраженьем в глазах сыграют у пьющего,
Пускай и обдувает ветром ярым, вездесущим,
Бездны не избежать всем, зло нагло сующим.

Пепел, пыль, дым, клад в петлях, драма,
На табло срок годности просроченного романа,
Запах тяжелый грузит легкие, раны,
Как переполненные камнями карманы,
И кровь по весу уже не в литрах, а в килограммах,
И эта дряхлая водонапорная вышка, не шевелит мышцы,
А тебя, идиотку, опять понесло на всякие скупые мысли,
Которые даже не завуалировать в жестах,
В них слишком для жизни мало места.

Обыскивая рукой мокрой на пульте кнопку:
С непривычки только всякие сводки,
И обязательно в этот момент, в куче собранной грязи,
Прекратишь претворяться сухой и черствой,
Потому что в памяти ты ни у кого не стерта,
Какой бы не казалась щуплой, твердой,
Пряча себя где-то, в ком-то и притворяясь мертвой.

Сейчас ты в одиночку хлещешь за старым потертым столом водку;
Он скрипит и под левую ножку ты раздраженно кидаешь пробку,
А завтра заходя и брезгливо скидывая на пороге обувь,
За этим же столом в одиночку будешь лить воду в глотку,
Потому что денег в кармане: ни копейки, ни сотки,
Ничего не осталось с пенсии старой, больной тётки.

И никак разбитую вазу не превратить в целую,
Как и проходящее сквозь острие мертвых рифов, тело,
Беспощадно и жадно истерзанное ножами бессилия, тело,
И гордо обязательно плевать на то, что когда-то задело.

Как бы самому с собой спеться или уже спиться,
Спрятать навеки все за тонкими нитями сердца,
Заставить перестать дождь градом биться,
Пряча его жертв в жесткий камень темницы,
Лишь бы заново не удалось превратиться в птицу,
И за новым облаком, вороном, где-нибудь скрыться.

Да, пускай забудется то, что когда-то вызывало жалость
Оно тебя ломает до тех пор, пока ты еще не сломалась,
И забудь, тебе не дожить до сотки старость,
Он убьет в тебе то светлое, которое еще осталось.