Останавливая сердце

Просто вдохнуть. Ведь это так легко. Втянуть воздух, наполняя легкие живительной дозой кислорода. Просто открыть глаза. Ведь это так легко. Разомкнуть тонкие створки век, позволяя обсидиановой тьме зрачков сфокусироваться. Но что-то рвется внутри, распирает грудную клетку, перегоняет багряную жидкость по венам, наполняет ее чем-то вязким, тягучим, липким, похожим на страх. Оно мешает привести в действие, казалось бы, простейшую цепочку алгоритмов, сводит желудок, заставляет все внутренности сжаться в комочек. Оно душит невидимыми жгутами вен, утягивающими сухую шею, бьется о мягкую стенку голубоватой жилки, пульсируя.

Итачи сжал кулаки. Нужно идти домой. Вот сейчас сделать шаг. Забыть о том, как только что тонкая сверкающая в отблесках полуденного солнца сталь с характерным скрежетом и хрустом разрывала чужую плоть. Забыть о том, как сейчас. Именно сейчас эти руки, ЕГО РУКИ, вновь убивали. Он не выбирал этого пути. Выбирали за него его родители и гениальность. Выбрал клан и происхождение. Выбрала кровь. Именно та, что сейчас разносит по всему организму тягучее, почти вязкое опустошение.

Итачи облизывает пересохшие обветренные губы, ощущая кончиком языка сухие пластинки ороговевшей кожи, вкус окисленного металла и неповторимый привкус плоти. Пора домой, но нельзя, чтобы Саске его таким видел. Учиха до красноты растер шершавыми ладоням лицо, силясь придти в себя. Пытаясь хоть на каплю взбодриться. Руки были не просто шершавыми. Мозоли, рубцы, выпуклые шрамы, сухая корка плотной кожи, которая, кажется, вот-вот пойдет трещинами, начнет осыпаться белыми чешуйками. Огромное бордовое пятно уже запеклось на льняной ткани.

В таком виде не стоит показываться брату на глаза. Саске уже шестнадцать, но он по-прежнему все тот же мальчишка, встречавший его у порога, кидающийся на шею, бегущий навстречу, спотыкаясь о неровности дощатого пола, давящий кучей рассказов, вопросов и прочей глупой болтовни, которая не интересует даже его самого. Пусть сейчас он этого не делает, но он все такой же. Да, он все так же ждет их редких встреч, все так же пытается его догнать, хоть и отстает неумолимо, все так же следит за его, Итачи, тренировками, все так же говорит лишь бы говорить, лишь бы не молчать, словно боясь, что от этого брат встанет и уйдет.

Учиха с трудом стянул с себя пропитавшуюся потом и кровь одежду: рубашка на месте засохшей чужой крови приклеилась к телу, создавая неприятное тянущее ощущение. Парень отодрал ее, стянул свободные штаны, пропитанные все тем же потом, но к нему примешивалась дорожная пыль и корка грязи. Искупаться было негде, так что он сразу одел чистую одежду на грязное и липкое тело. Выстиранная почти скрипучая ткань сменки приятно прошлась по коже, задевая едва затянувшиеся шрамы, зашитые на скорую руку раны, белесые рубцы, уже давно переставшие беспокоить. Обломанные ногти проходятся по шерховатой ткани, вызывая ощущение раздражения.

Сейчас хочется просто побыстрее добраться до дома и проспать день - другой, но он не может показать брату слабость, усталость. Он просто не имеет права сломаться. Такова уж участь старших братьев. Деревянный гребень расчески терроризирует спутанные сальные волосы, пытаясь хоть чуточку приблизить их к надлежащему виду. Завязывает в слабый хвост. Грязная одежда аккуратно складывается и кладется на самое дно походной сумки, туда, куда не доберется взглядом любопытный мальчишка.

Итачи помнит того беззаботного сопляка с вечно растрепанными волосами. Прическа и неряшливость остались при нем, но Саске уже не был слабаком. Учиха всегда знал, что брат у него способный, что станет лучшим, что будет стараться, будет гнаться за ним, прогнившим насквозь, пропитавшимся чужой кровью. Саске уже давно не касается его, и Итачи знает, почему. Знает, о чем тот думает, когда чувствует тяжелую мозолистую ладонь у себя на плече. Да, Итачи видит, как брат на него украдкой смотрит, чувствует, как вздрагивает тот всем телом, когда они едва соприкасаются рукавами, слышит, как учащается и без того прерывистое в его присутствии дыхание мальчишки.

Итачи капает воды на руку. Чуть-чуть, лишь бы пенилось мыло. Намазывает густой с разводами грязи от рук пеной щеки, промазывает хорошенько линию скул, ямку под нижней губой, под носом. А потом лезвие раскладного ножа скользит, подрубая под корень жесткую поросль щетины. Закончив, парень досуха вытирает лицо сухим полотенцем, стирая густую субстанцию вперемешку с маленькими грубыми волосками. Все атрибуты отправляются туда же, куда и грязная одежда - на самое дно чертовой потертой сумки.

Солнце медленно сползает с зениты в сторону заката, отчего небо постепенно начинает рыжеть, спеть, точно яблоко.

Каждая мышца саднила, ныла, наливалась свинцом. Эта миссия оказалась сложнее, чем он предполагал. Он впервые выпустил ситуацию из-под контроля. Результат на лицо. Когда небосвод стал уже приобретать сиреневатый оттенок, он уже подходил к родному дому. Хотелось обрадоваться, но сил на это уже не хватало. Родители еще не вернулись с миссии. Учиха понял это едва подойдя к двери. Опираясь о дверной косяк она начал стаскивать с себя обувь. Ткань свежей футболки прошлась по шерховатости дерева, вызывая неприятный зуд в кончиках пальцев. На пол полетел один ботинок, затем следом и другой. Раздался неприятный спертый запах, режущий нос. Пальцы потянулись к влажным от пота носкам, с трудом стаскивая их. Где-то справа раздалось шлепанье босых ног о массивную древесину пола.

Итачи обернулся на звук. В проеме застыл Саске. Видно, только что спал: волосы были растрепанны пуще обычного, на щеке отпечатался рельефный абстрактный орнамент, обнаженный торс и приспущенные на резинке синие треники. Его глаза раскрылись в изумлении, из-за чего Итачи уж было решил, что что-то не так сделал, но вовремя вспомнил: он справился на день раньше с миссией и должен был прибыть только завтра после полудня. Итачи привычно улыбнулся своей извечной покровительской улыбкой. Брат трясет головой, точно отгоняя наваждение, и машет ему одной лишь ладонью, наигранно вяло. Итачи чуть хмурится, наблюдая за тем, как якобы скучающий взгляд цепко ловит каждое его движение, как руки сжимают балки дверных косяков, заставляя костяшки пальцев белеть, а вены выступают массивными буграми на запястьях мальчишки. Мальчишки? А ведь ему на днях семнадцать. Итачи улыбается своим мыслям. А ведь он помнит маленький сверток, скрипучий надрывный плач, маленькие розовые сморщенные пальчики, касающиеся теплой влажностью к щеке. Помнит первые шаги, звонкий мальчишеский смех, который давно уже куда-то исчез. А еще он помнит редкие прогулки, тренировки, старание и усердие в чернильных глазах... И странное вздрагивание все еще хрупкого тела, когда Итачи кладет сухую мозолистую ладонь ему на плечо. Хотя чего уж там скрывать.

Учиха прекрасно все понимал, знал, почему Саске сейчас стоит здесь молча, не в силах отвести взгляд, зачем строит из себя хладнокровного, грубого, самостоятельного. Итачи знает - Саске боится себя самого. Боится подойти, обнять брата, потому что знает: обнимет он его не как брата. Да, он боится вдохнуть запах сальных волос, извечно стерильной одежды, теплой кожи, почувствовать такой родной пульс, дыхание, услышать этот всегда низкий тембр голоса, присущий только одному человеку на этой планете.
Итачи это начинает надоедать. Сколько можно? Как можно столько любить? Как можно столько терпеть? Словно в ответ на безмолвные вопросы, Саске отрывает деревенеющие пальцы от гладко отшлифованных брусьев, подходит медленно, крадучись, вплотную, но тут же мотает головой и рассеянно озирается вокруг, боясь посмотреть на Итачи.

- Привет, - ржавым лезвием Учиха-старший прорывает вязкую тишину.

- Да, - Саске растерянно поднимает глаза, встречаясь взглядом с непроницаемой обсидиановой тьмой зрачков брата, - привет. Ты рано.

- Раньше намеченного справился с миссией, - Итачи вновь растягивает тонкие губы в улыбке, мучительной для обоих, улыбке, от которой хочется блевать обоим. Они оба знают, что это за улыбка. Это улыбка, за которой прячет себя Итачи, отталкивая несмышленого братца, говоря, что все слишком неправильно. Саске отводит взгляд и собирается уже развернуться, но тут шеи касается что-то холодное и шершавое. Учиха сразу узнает пальцы брата. Они такие жесткие, что хоть стружку снимай как с неотесанной древесины. Подушечки вечно холодных пальцев коснулись пульсирующей голубоватой жилки на шее, - У тебя учащенное сердцебиение. Кошмар приснился?

Саске не оборачивается, но и не уходит - лишь затаивает дыхание, когда давление на шею чуть увеличивается.

- Саске, - внезапно сильная рука разворачивает парня, заставляя столкнуться лицом к лицу с братом. Лицо Итачи нейтральное, в глазах сталь, холодная, острее бритвы. Губы бескровные, стянуты в тонкую линию. Саске смотрит завороженно, не в силах отвести взгляд. Жесткая ладонь ложится на лоб, - у тебя жар. Ты весь красный, - Учиха-старший смотрит ровно спокойно, голос все тот же, но в нем проскальзывает что-то неуловимое, сродни печали, ноющей боли, что-то терпкое, но скользкое, легкое, почти эфирное.

Учиха-младший не выдерживает, утыкается в плечо. Оно под жесткой льняной тканью сухо, но жилистое. Переплетения вен, артерий, пульсирует в такт бьющемуся где-то под вздымающемся куполом из реберной кости сердцу. А ведь он тоже живой. Он ведь тоже человек. Тоже не без порочен. Тогда почему Саске по-прежнему считает его божеством?

Ведь Итачи тоже наверняка испытывает боль, страх, обиду, радость, возбуждение. Он ведь тоже, черт его возьми, человек, парень, личность со свойственными ей пороками. Но сейчас, вдыхая смесь запаха чистой одежды, пота, грязи и чего-то свойственного только Итачи, Учиха-младший понимает: ведь, действительно, простой смертный, а все равно его не догнать, с ним не сравниться.

Чужие, но такие родные пальцы зарываются в беспорядочный ворох иссиня-черных волос. Саске затаивает дыхание, боясь спугнуть видение, но оно не пропадает, а в паху начинает предательски ныть. Внутренние органы начинают сжиматься в пульсирующий сизый ком. Он уже хочет вырваться - не дай бог, брат увидит - но не выходит: ноги стали ватными и отказываются слушаться, а руки, напротив, задеревенели - не согнешь.

Помимо воли, он прижимается к такому родному телу, мускулистыми руками стискивает расслабленное спокойное тело и внезапно понимает, он уже крупнее Итачи: почти на пол головы выше и не такой сухой, мышцы выступают гораздо более явно. Саске осознает и еще кое-что: у брата сальные волосы. Ведь разве могут у Итачи быть сальные волосы? А почему бы и нет? Ведь Итачи - человек, пусть гений, но он человек.

Тихое прерывистое дыхание сбивается напрочь. Учиха-младший забывает обо всем. Первобытное, дикое, сжигающее каждую клеточку чувство распространяется по венам, гонимое сердцем. Сводит с ума абсолютно все: мягки от сальности волосы, запах, руки, шершавые ладони на щеках, влажные податливые губы с кровоточащей царапающей корочкой, летящая на пол одежда, тихий стон сквозь зубы.

Саске нравится валить напряженное тело на пол, липнуть чистой кожей к внезапно потному, с разводами грязи телу, касаться шершавым языком солоноватой кожи в ямочке у основания шеи, вести им вдоль выпирающей косточки ключиц. Да, ему нравится смотреть как холодное тело становится теплым, податливым, мягким, но в то же время напряженным: каждая мышца твердая, натянутая, вены канатами утягивают жилистые руки, по коже разливается краска, не задевая лишь крупные шрамы, что, точно черви под кожей, выпирают, бороздят спину, грудь, руки, ноги.

Саске ведет вдоль каждого из них высыхающим и немеющим от соли языком. Лопатки саднит, а ноги начинаю затекать от неудобного положения. Учиха изменяет положение, колени и локти ноют от твердой поверхности деревянного пола. Но ему плевать. Он смотрит на утянутый голубоватыми прожилками вен ствол члена, на крупной головке скопились капли смазки. Становится как-то странно. Ведь он знает, что Итачи человек, тогда почему так удивляется стояку? Саске тянется языком, слизывает смазку, ощущая незнакомый терпкий вкус. Берет в рот, заглатывает, ласкает ребристым небом, нежной внутренней стороной щеки. Когда на языке чувствуется подрагивание плоти, заглатывает полностью, ощущая, как по глотке вниз спускается тугая вязкая жидкость.
Итачи, как проходит опустошение, садится на жестком полу, морщится - копчик саднит, отходя от затекшего состояния. Парень нависает над распластавшимся младшим братом, опускается, собираясь сделать то же самое, что и тот. Но Саске его останавливает.

Итачи знает, что он для него божество. А Боги, как уж повелось, не могут делать то же, что и люди. Учиха-младший тоже садится, сцепляет руки за чужой спиной, стискивает сильно-сильно.

Он знает - Итачи уйдет.

Саске знает, о его миссии вступления в организацию Акацке в качестве шпиона. Знает, что это опасно. Понимает, что раз это секретно, то его будут считать изменником и изгоем.

А еще он знает, что брат не вернется. Никогда. Знает, что он не продержится на таблетках долго. Видит кровавый кашель. И от того так крепко стискивает, и именно поэтому не хочет лишать брата титула Бога.

Саске знает: Итачи уже не вернется, и это последняя их встреча. Учиха больше никогда никого не будет любить, ведь сейчас, сидя обнявшись с братом, он медленно, но верно останавливает собственное сердце.

(П/а: первая работа по яою. Стиль нудноват)