От(чай)анные. Нате.

— По логике вещей, ты должна была плеснуть зеленого или, нет, красного! — Нате откинулась на спинку колченогого стула. Скрипнула половица. — Ну, хотя, я у тебя в общаге, так что можно на это закрыть глаза.
— Да и зеленый чай я не ненавижу, вспомни хоть тот, с липовым цветом и алтайским медом, а красный... я пила его так давно, что не помню на вкус, да и грех потчевать гостя какой-то пылью, так что ты уж меня извини, — Хельга развела руками и поудобнее устроила подушку у себя за спиной, а затем потянулась за кружкой.

Как подметила Нате, они сидели в комнате общежития, оклеенной самыми дешевыми обоями в зеленую полосу, на полу в линолеуме зияла черная дыра, на столе в хаотичном порядке были раскиданы ложки, маркеры, тетради, листы бумаги и пастельные мелки, а на тумбочке — наложены друг на друга пакеты и пачки с чаем разных сортов. Ощутимо пахло бергамотом и сыростью.

— А, вообще, у тебя тут уютно, — Нате потянула «Эрл Грей» и причмокнула.
— Скажешь тоже, Нат, — откликнулась Хельга и поерзала на скрипучем пружинном матрасе.
— Нат?
— Даже не думай. У меня сразу в голове взрывается: «Через час отсюда в чистый переулок...»*.
— Можно подумать, что это я раздаю имена направо и налево, а потом совершенно перекраиваю их?
— Я всего лишь отбросила букву.
— Я тебе не какая-нибудь Наташа.
— Я не люблю Наташ, за редким исключением, — Хельга развела руками и чуть не пролила себе на колени чай.
— Я тоже, — Нате кивнула. — Знаешь, ты тоже та еще транжира бесценных слов...** Люблю Маяковского, как точно он из букв собирал слова и предложения.
— Ты меня, конечно, неправильно не пойми, но... ты разве умеешь любить? — осторожно спросила собеседница, разглядывая Нат исподтишка. Черноволосую. Угловатую.
— А что если так? Как же тогда еще объяснить, что я выгляжу не иначе как любимая тобою Саландер***?
— Ну, знаешь, Лиз — это то, что для меня является средоточением ненависти, так что тут и вопросов быть не должно, — охотно пояснила Хельга.
— Стало быть, ты любишь средоточение ненависти? И не просто любишь. Кто там еще в твоем пантеоне божков? Она и Раст****? Так мало, — Нате выдержала воистину театральную паузу. — Она для тебя не просто татуированная девица, но тем не менее...
— Ладно-ладно, я сдаюсь! — Хельга с шумом поставила чашку на стол и пораженчески выставила руки вперед. — Мне нравится ненавидеть. «Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь.»***** Довольна?
— Лермонтов? — Нате подняла бровь, впрочем, зная ответ на вопрос.
— Печорин, — огрызнулась Хельга и сложила руки на груди.
— Ты еще в молчанку со мной поиграй, — подначивала девушка.

Собеседница нахмурилась и надула губы.
Нат закатила глаза.

— Ой, я вообще-то тебя ни в чем не упрекала. Просто пора признать, что ты совершенно наглейшим образом нарываешься на грубость и получаешь от соперничества и ненависти немного извращенное (конечно, не для меня) удовольствие. Всего-то. Можно подумать, что такая правда кого-то оскорбит.
— А, то есть назвать грубой мазохисткой это не оскорбление? Конечно, — Хельга передернула плечами, а затем подалась вперед за чашкой, чтоб через секунду уткнуться в нее носом, вдыхая бергамотовый пар.
— Нет, ты не мазохистка, — по-простому ответила Нате, — ты садистка и удовольствие вполне садистическое получаешь.
— Спасибо.
— Да не за что.

Хельга шумно отхлебнула из чашки несколько глотков, а затем вперилась взглядом в круговорот чаинок на дне.

— Я думала, это ты должна со мной разговор поддерживать, а не я из тебя клещами слова выдирать, — Нате допила свой напиток и поставила чашку на стол так, что она задребезжала.
— Ну, ты сама посуди. С Аной мне идейно поговорить есть о чем. С Либ можно поспорить. С тобой я просто живу и кроме вопроса: «Эй, Нат, а ты умеешь любить?» мне и спросить-то нечего.
— И, хоть ты со мной сосуществуешь, мои реплики кажутся тебе оскорбительными.
— Не то что бы оскорбительными, но... когда тебя описывают как грубую, это не очень здорово. Это тебе не какая-нибудь «приветливая».
— Так тебя это коробит, — Нате сцепила руки в замок и чуть наклонилась вперед. — Приветливость может быть грубой, равно как и ненависть утонченной, не заставляй мне объяснять тебе такие вещи. Кто ж виноват, что с тобой я принимаю именно такие формы? Нет, ты конечно, можешь попытаться себя переломать, стать нежной как цветок, прекрасной как рассвет, но оно тебе надо? К тому же, сущность свою тебе не поменять. Так может хватит загоняться на темы вроде: «Почему мне так нравится испытывать ненависть?» и ей подобные?
— Когда тебе говорят: «Люби, люби! Все вокруг прекрасно! Мир светел, у тебя две руки и две ноги, радуйся всему, что происходит!», а ты умом понимаешь, что отсутствие телесных увечий и наличие приемлемых условий — это уже повод для радости, но ты не можешь это сделать, ты даже не можешь попытаться выдавить из себя все это, то тогда ты понимаешь, что с тобой что-то не так.
— Так ты люби по возможности и будет все «так».

Хельга вопросительно посмотрела на собеседницу.

— Что ты на меня так смотришь? Да, люби, ведь чем сильнее любовь, тем гуще ненависть. Черное пятно ярче проступает на белом листе, а не на сером. Свеча сильнее сияет в темной комнате, а не залитой светом. Не разменивайся по мелочам и тогда ты будешь со мной жить, а не существовать, потому что, тут такое дело, от меня ты никогда не избавишься, тут даже воздействовать никак не надо, ты заточена под ненависть и это уже не изменить. Как бы не вмешивалась Либ, она делает лучше только для меня.
— И для себя, — заметила Хельга, отчего Нат нахмурилась, — сама же говорила, что чем сильнее любовь, тем сильнее и ненависть, а значит, что это действует и наоборот.
— Да, все именно так. Мы полярны. Как жизнь и смерть, холод и тепло, да можно привести тысячу аналогичных примеров, но нужно ли? — Нате вскочила с места и стала мерить шагами комнату. — Пытаясь себя искусственно лишить этого удовольствия (ведь ты же испытываешь от этого удовольствие) из-за кем-то там выдуманных норм морали это больше чем глупо, это как жить наполовину!
— Вообще-то угрызения совести по этому поводу я испытываю редко, если ты об этом. Так что, ты зря тут толкаешь речь.
— Да даже единичный случай для меня уже оскорбителен. В мире, где воспевается любовь из каждого окна, из каждых щелей, я выживаю и сосуществую. А я хочу жить. Но не могу из-за этих метаний души, из-за скрытия пороков за масками сомнительных добродетелей. Что есть плохого в искренней правде, в этих трех словах: «Я люблю ненависть»? Это выводит меня из себя!
— Нат, — Хельга быстро допила чай и опустила на стол чашку, — не меня тебе надо убеждать, я открыта, я готова и я пойду за тобой. Я уже тысячу раз внутри для себя решала, что становлюсь на этот путь, так что не надо.

Нате шумно вздохнула, подошла к столу и посмотрела на дно чашки.

— Готова? — девушка усмехнулась голос ее звучал глухо и устало. — Да много вас таких «готовых», что на словах уже давно и не раз бросали «весь этот прогнивший мир», что отрекались от фальшивых улыбок, размениваясь на придорожные камни да толчки в автобусах... Я проживаю, протягиваю на этих мелких подачках, но искренняя и упоительная самая совершенная на свете ненависть — огромная редкость.
— Если тебе будет легче, то я много чего отчаянно ненавижу.
— Я знаю...
— Это стало даже слишком привычным. Мне это почти перестало нравиться, — голос Хельги перешел на свистящий шепот и Нат вторила ему:
— И это знаю. Поэтому я и здесь. И я прошу тебя, пожалуйста...

— Обещаю.

_____________________________
* В. В. Маяковский «Нате!»
** Непрямая цитата из «Нате!» В. В. Маяковского
*** Лисбет Саландер (Лиз) - героиня трилогии «Миллениум» Стига Ларссона
**** Растин Коул - герой сериала «Настоящий детектив» (НВО)
***** М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»