Оттенки красного

От автора2: Так как практика показала, что мало кто обращает на это внимание, я даже специально напишу: обращайте внимание на эстетику цвета в работе. Автор совсем не лох и просто так краски использовать не будет.
А теперь приятного прочтения~

***

Это был первый триместр второго курса. Апрель уже заканчивался, и сакура во дворе университета отцветала, расставалась с последними грустно-розовыми лепестками, залетавшими в аудиторию через открытые окна.
Пара уже началась, все сидели у своих мольбертов и раскладывали инструменты, но преподаватель появляться не спешила. Кто-то уже предложил сбежать, кто-то напротив предложил сходить на кафедру, узнать, что случилось, но тут дверь открылась и появилась невысокая полноватая женщина в черном – наша преподаватель – а вместе с ней крепкий мужчина в светлом деловом костюме и девушка в белом простом платье до колен. Сейчас солнца в аудитории не было, но эти две фигуры в светлом, казалось, принесли его с собой: настолько блестяще улыбался мужчина и настолько свежа была девушка, чьи светлые волосы, собранные в высокий хвост, казалось, также светились собственным светом.
- Здравствуйте, студенты, – как всегда излишне бодрым голосом начала наша преподаватель. – Вы наверняка знаете основного спонсора нашей частной Академии искусств Яманако Иноичи-сама… – она сделала небольшую паузу, наверняка в ожидании аплодисментов, которых, однако, не последовало. Преподаватель замялась, но быстро нашлась. – На днях из Европы вернулась его дочь, Яманако Ино-сан, – девушка рядом с мужчиной сделала легкий реверанс, – и также проявила интерес к нашей Академии. Сегодня она почтит своим присутствием нашу пару, в течение которой… – она снова сделала паузу, но на этот раз, чтобы подготовить нас к какому-то неожиданному повороту событий. Обвела возбужденно блестящими глазами в большинстве своем равнодушную аудиторию и радостно произнесла: – она будет вам позировать! – дочь мецената улыбнулась и на этот раз уже просто немного поклонилась. – Прошу, Яманако-сан, – преподаватель указала на небольшое деревянное возвышение в передней части помещения, на котором стоял стул. Девушка легко вспорхнула на помост, после чего, пустив летящую белую ткань платья волной, грациозно опустилась на стул. – Творите! – напоследок всплеснула руками женщина и наконец замолкла.
Студенты, получив задание, зашевелились, зашептались, но все взгляды так или иначе были обращены на девушку на стуле. А она просто сидела и улыбалась, разглядывая каждого из нас, сидящих напротив. Постепенно мы все приступили к работе. Не могу сказать, что я люблю рисовать людей. По мне, так лучше бы поставили на стул композицию или, на худой конец, рельеф… Но данное задание надо выполнять, поэтому я послушно взял в руки простой карандаш.
От любимой туши опять же пришлось отказаться из-за моего неумения рисовать людей. К слову, меня всегда удивляло то, что с таким «белым пятном» меня приняли в одну из лучших частных Академий искусств в Токио. Впрочем, все мои остальные работы всегда получали высшие баллы на экзаменах, многие преподаватели всегда говорили, что я очень талантлив, и особенно хвалили мои традиционные рисунки тушью. Что неудивительно: кисть я взял в руки раньше, чем самостоятельно научился держать палочки. Но люди… Признаю, они слишком сложны для меня. Постоянно спешат куда-то, много разговаривают, много смеются… А людская мимика? Помню, когда изучал историю живописи, меня очень впечатлили эскизы голов, написанные да Винчи. Он был воистину гениальным художником: передать квинтэссенцию человеческой эмоции в секундном изображении на бумаге – для этого действительно надо быть гением.
Но лично мне куда ближе статичность сада камней или мощь вековых деревьев, которые еще можно встретить в глубинке Японии, спокойствие рисовых полей и высота неба… Да, люди – это не для меня. Мои родители погибли, когда мне три года, воспитывался я у тетки, которая кормила меня скудно, выгоняла из дома рано даже в каникулы и вообще предпочитала не обращать на меня внимания. Друзей у меня никогда не было: я всегда испытывал трудности при общении, за что меня невзлюбили и по большей части игнорировали. Общество же холста и красок принимало меня всегда и любым, что позволяло выговориться, рассказать, излить… Я много читал, в том числе и книги по психологии, но реализовывать знания на практике оказалось не так просто, потому, в конце концов, я отказался от всех попыток наладить связь с обществом. Взрослые же всегда были ко мне снисходительнее моих ровесников, поэтому проблем с преподавателями не возникало, а другого мне и не нужно…
- Мне не нравится, – прозвучал незнакомый голос за спиной.
Настолько задумался, что не заметил, как наша модель спустилась с пьедестала и оказалась возле моего места. Смотрю на холст – да, действительно просто отвратительно получилось.
- Извините, Яманако-сан, – извиняясь механически: таким как я надо угождать спонсорам Академии, чтобы не вылететь. – Такого больше не повториться…
И тут она засмеялась. Легко, непринужденно… Я обернулся и упал… нет, взлетел в глубину ее бездонно голубых глаз.
- Ну-ка, что тут у нас? – это подошел Яманако Иноичи, видимо привлеченный поведением дочери. Он посмотрел на сделанный набросок и вынес вердикт: – Довольно убого.
Видимо, непосредственность – это у них с дочерью общее. Впрочем, богатые могут себе позволить выражать любое мнение.
- Сай, ты себя сегодня неважно чувствуешь? – заботливой наседкой захлопала руками преподаватель. – Не обращайте внимания, Иноичи-сама! Сай очень талантливый мальчик, один из немногих наших стипендиатов… – что ж, теперь этот мужчина знает, что я живу фактически за его деньги. – Просто сегодня так душно, – она замахала на себя ладонями, хотя в аудитории было вполне свежо и даже прохладно. – Наверное, мальчик устал… Сай.
Она обратила ко мне, и я встал. Однокурсники, как я успел заметить, внимательно наблюдали эту картину, кто с сочувствием, кто с насмешкой, кто просто равнодушно. Что с них взять? Дети богатых родителей, ни в чем себе не отказывающие, они вообще могут не приходить на занятия и никто им ничего не скажет: это же Академия искусств и плевать, что талант требует усердной работы.
- Не стоит, – вдруг сказал мужчина. – Возможно, у парня просто плохой день и он не выспался, – он хлопнул меня по плечу, отчего я дрогнул, но выдержал вес его ладони. – Ино, посмотри, он даже не дохляк! – еще более радостно, чем это могла бы сделать преподаватель, обратился он к дочери. Конечно, он ведь наверняка не знает, что такое уличные драки, навсегда закаляющее тело...
Этот цирк прервал перелив четырех нот, возвестивший конец пары. Я спокойно сел обратно и начал собирать вещи. Преподаватель и Яманако-старший отошли, а она продолжала стоять за моей спиной. Я собрался, встал и еще раз посмотрел в эти ясные глаза, до того внимательно изучавшие мой затылок.
- Извини, это правда было убого, – слова вылетели у меня легко, сами собой, озвучив мои мысли, чего я даже испугался.
Она по-доброму усмехнулась и сказала:
- Тогда я буду приходить позировать до тех пор, пока ты не нарисуешь мой совершенный портрет.

И она действительно приходила на каждую пару живописи в течение двух недель. В конце каждого занятия она в первую очередь подходила к моему холсту, потом уже к остальным. С моими одногруппниками она шутила и смеялась, также не гнушаясь и острот в их адрес, мне же делала только замечания в духе «у меня не такой кривой нос!» или «разве у меня такой лоб?», но делала их так… по-доброму и дружелюбно, что я даже невольно начал засиживаться после занятий, практикуясь в технике письма людей. В конце концов, это «белое пятно» надо будет когда-нибудь заполнить, почему бы не сделать это сейчас?

В конце второй недели, стоя около моего мольберта, она сказала:
- К сожалению, со следующей недели я не смогу ходить на ваши занятия, – сделала небольшую паузу, но я не выказал каких-либо эмоций. Их у меня ведь особо и не было. – Я знаю, ты занимаешь по вечерам в общей мастерской, – продолжила она тогда, – я могу приходить туда…
- Это не так просто: она часто бывает закрыта, а студентам ключи не выдают, – я не хотел от нее отвязаться, я говорил правду. Но Ино, видимо, даже не подумала, что я могу врать.
- Тогда я раздобуду второй ключ! – сказала она, хитро улыбнувшись.

И действительно раздобыла его.
Я приходил туда всегда ровно к пяти, а Ино уже была у дверей: ключ она отдала мне. Я открывал мастерскую, шел к стульям, садился, доставал все из сумки – я рисовал ее в общем блокноте эскизов – а она садилась напротив и спокойно ждала. Так же спокойно она высиживала еще час или полтора, потом начинала ерзать, зевать или потягиваться, и я понимал, что на сегодня ее усидчивость закончилась. Впрочем, если я просил ее не шевелиться, она послушно выдерживала еще минут двадцать, а потом начинала смотреть на меня таким жалостливым взглядом, что я прекращал работу.
Иногда возникали разговоры, спонтанно, сами по себе, то о книгах, то о живописи, то об искусстве или истории. Ино оказалась подкована во многих областях, неизменно оставалась главной героиней любого своего рассказа, но никогда не требовала откровений от меня. Только однажды полюбопытствовала остальным содержанием альбома. С некоторой задержкой я все же передал его в ее руки. Она внимательно разглядывала каждую страницу, а я внимательно разглядывал ее лицо. В конце концов, она отдала мне блокнот со словами:
- Ты действительно очень талантлив, – и улыбнулась.

В середине второй недели наших вечерних занятий, случилось непонятное.
Я пришел как всегда к пяти и уже с другого конца коридора увидел Ино и… какого-то парня рядом. Кажется, это был студент Академии, кто-то с театрального факультета. Я невольно замедлил шаг. Они о чем-то оживленно разговаривали, Ино много улыбалась и была очень внимательна к собеседнику. Она быстро заметила меня и даже поманила рукой, но подходить я не спешил. А подойдя, просто открыл мастерскую и зашел в нее, не обращая внимания на взгляды девушки. Я как всегда прошел к ряду стульев, как всегда сел, достал блокнот, но… оживленный разговор за дверью не давал покоя. Я попробовал сделать первые наброски без модели, но голоса постоянно отвлекали так, что я не мог сосредоточиться.
Через пять минут дверь мастерской открылась, вошла Ино, легко прошлась по паркету и как всегда села напротив. Я продолжил делать набросок, но почему-то карандаш прыгал по бумаге нервно, словно грифель осциллографа. Все это время я чувствовал внимательный и тревожный взгляд девушки на своих руках. Через десять минут, не в силах совладать с карандашом, я отложил его и закрыл глаза. Что-то было не так, что-то где-то пошло неправильно, а что и где я никак не мог понять…
- Сай… – позвала она.
Я открыл глаза и первое, что увидел – красный лак на ухоженных ногтях.
- Давай на сегодня прекратим, – сказал я, продолжая глядеть на ее ногти.
- Я могу… – неуверенно начала она, но я резко прервал:
- Нет.
Она немного поколебалась, но в итоге тихо послушно встала и также тихо вышла.
Я еще долго сидел на одном месте, силясь разобраться в произошедшем. По сути, все было прекрасно, пока я не увидел Ино с этим парнем. Девушка вела себя как обычно, так же она разговаривала и с моими одногруппниками, парень же… нет, не было в его манере наглости или напористости, он просто разговаривал с ней… Значит, мне просто что-то померещилось? Скорее всего.
Я снова взял в руки карандаш. Посмотрел на него, а потом сделал несколько четких и ровных штрихов по бумаге.

Несколько следующих дней после я работал как всегда старательно и даже кропотливо. Должен отметить, что за эти недели моя техника письма людей значительно улучшилась. По крайней мере, несоразмерностью реальных и нарисованных форм Ино больше не возмущалась.
Был вечер пятницы. Я занимался уже около часа, Ино сидела напротив, положив ногу на ногу и болтая голенью в воздухе. Я знал, что скоро ее усидчивость подойдет к концу, потому немного торопился. Вдруг в помещении зазвучала мелодия. Девушка спохватилась даже раньше, чем я успел поднять глаза:
- Я отвечу, хорошо? – она вспорхнула с места и мелко подбежала к оставленной на стульях сумке.
«Странная, – подумал я, – вроде спрашивает, но отрицательный ответ в расчет не берет».
- Алло? – тем временем Ино уже подняла телефон, лишь мельком глянув на экран. Только сейчас я обратил внимание на то, что сумка и туфли у нее были одного карминового цвета. Наверное, даже из одной коллекции. Какой-нибудь обязательно итальянской. И жутко дорогой. – Да, здравствуй, Саске! – она широко улыбнулась, а меня передернуло: какой еще Саске? – Сегодня? – как будто задумалась. – Хорошо, тогда я через час буду на месте, - еще одна улыбка. – До встречи.
Она отключила вызов, а я все продолжал смотреть на ее туфли.
- Давай сегодня закончим пораньше, ты не против? – и снова вопрос, отрицательный ответ на который, видимо, просто не может существовать, потому что Ино уже взяла в руки сумку. Мне оставалось лишь кивнуть. – Ты просто чудо! – она еще раз улыбнулась, а затем наклонилась и легко поцеловала в скулу ближе к глазам. После чего легко и быстро, прямо-таки летя на своих высоких итальянских каблуках, выпорхнула из мастерской.
Я так и остался сидеть на месте. Надо было закончить работу, но… Как ей удается быть такой? Такой простой и сложной одновременно? Да, умная. Да, красивая. Да, образованная. Но, по сути, обычная же девушка. Так что не так? Почему второй раз из-за ее контактов с другими представителями моего пола я зависаю и ничего не могу сделать? Еще и этот поцелуй…
При мысли о нем, скулу как огнем обожгло.

С новой недели в Академии я не появлялся. Скоро должен был начаться сезон дождей, потому преподаватели всегда старались использовать конец мая и начало июня для выездов на природу. Приходилось по часу-полтора ездить за город каждый день. В понедельник мы вернулись около семи часов, и в первые минуты пребывания в городе я старался не сорваться в Академию. Конечно, Ино не стала бы ждать лишних два часа. Она наверняка пошла в деканат, где дочери главного спонсора любезно сообщили, что у нас начались выезды. Предупредить раньше я ее не мог, ведь в пятницу вечером она просто убежала к этому своему Саске. Все выходные я думал, как можно совместить учебные и наши занятия, но сегодня понял, что никак и это, наверное, даже лучший вариант. В конце концов, людей я стал рисовать более чем приемлемо, так что стоило признать, что надо заканчивать с нашими встречами и чем быстрее, тем лучше.

Еще несколько дней прошло без происшествий. Май закончился, начался июнь. Все вокруг, особенно за городом, цвело и звенело. Природа дарила нам такое буйство красок, оттенков, теней и полутеней, что я в который раз попал под влияние импрессионистов. Но несмотря на всю переменчивость и игру света, природа всегда оставалась и остается единственно вечным вдохновителем для нас, художников, потому что в ней заложена божественная красота и гармония.
Я снова писал акварелью и тушью, писал много, по несколько этюдов за день, без черновиков. Преподаватель дивился и хвалил работы, говорил, что за эти дни я даже избавился от вечной болезненной бледности. Я действительно чувствовал прилив сил и о девушке с высоким хвостом вспоминал только по возвращении вечером в город. Но к тому моменту я, как привило, настолько уставал, что искать встречи с Ино не смог бы, даже если бы очень захотел.
Она сама нашла меня. Снова была пятница, неделя выездов закончилась, и теперь у всей группы было несколько свободных дней. Последние два дня я вообще не вспоминал о ней, всецело занятый живописью, буквально засыпая и просыпаясь с кистью в руках, но вот она сама пришла ко мне.
Уже темнело, было часов девять, когда я поднимался по боковой лестнице на второй этаж дома, в котором снимал комнату. Завернув за угол в общий коридор-балкон, я увидел девушку, стоящую напротив моей двери, и если бы не это, если бы мы просто столкнулись на улице или даже в Академии, я бы, пожалуй, даже не узнал Ино, настолько отвыкнув… На ней было светло-кремовое пальто, а вокруг шеи был повязан коралловый платок. В свете уличных фонарей ее волосы блестели и как будто опять слегка светились. Тоже заметив меня, она повернулась ко мне навстречу.
- Привет, – сказала девушка, когда я подошел.
- Привет, – ответил я.
- В деканате мне сказали, что у вас были выезды, но, к сожалению, не дали номера твоего телефона, – она немного замялась, на несколько секунд опустив взгляд, – поэтому я пришла сюда.
- Зачем? – это могло показаться грубым, но я действительно был очень удивлен ее приходом.
- Я понимаю, ты был занят, – снова эта пауза. – Но надеюсь, наши занятия будут продолжаться, ведь ты обещал нарисовать мой совершенный портрет, – и она осторожно заглянула мне в глаза. Только, во-первых, я ничего не обещал. Она сама так решила с этим портретом. А во-вторых, хоть я и понимал, что в ее словах нет ни капли игры или притворства, она интересовалась искренне, доверительно, как младшая сестра… Но только слова «нет» она бы не приняла.
Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как ответить:
- Да, конечно.
Ино широко улыбнулась и даже пару раз хлопнула в ладоши, ее глаза смеялись, как смеются глаза маленькой девочки, которой сказали, что на Новый год ей таки подарят такой долгожданный подарок.
- Тогда я буду ждать тебя в понедельник в пять у мастерской, – она в секунду проскочила мимо меня ближе к лестнице. – Наверное, ты устал, не буду больше тебе мешать, – сказала она обернувшись.
- Да, спасибо.
И тут она снова сделала полушаг вперед и легко и быстро поцеловала в скулу, потом также быстро отстранилась и произнесла:
- До встречи, – снова улыбнулась и зацокала каблучками по бетону по направлению к лестнице.
Я смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол. Потом достал ключи, открыл дверь и вошел к себе, не переставая удивляться этой девушке. Все, казалось бы, так просто: она искренне хочет, чтобы именно я нарисовал ее портрет. Она меня выбрала, значит это буду только я и никто другой. Желание девочки, которая привыкла получать все. Девочки, которой не привыкла к слову «нет». Я не могу сказать, что это мне не нравится. Если посмотреть с практической точки зрения, то лучше ситуации для молодого художника и не придумаешь, когда твоим творчеством заинтересовалась дочь мецената. Но какой-то червячок сомнения все равно копошился в сознании.
Я вошел в ванную и сильно вздрогнул. Вся раковина была в алых и багровых разводах. Но потом вспомнил, что вчера рисовал закат, а по возвращении оставил кисти отмокать в раковине. И вот результат. Теперь придется хорошенько потрудиться, отмывая кафель, чтобы хозяйка не придралась.

С понедельника наши занятия возобновились. Снова в пять у мастерской, в которой мы уже часто были не одни, снова час-полтора работы и… снова ее это поведение. Часто во время занятия в мастерскую приходили парни с театрального факультета, разговаривали с Ино о какой-то постановке, о сценарии, о костюмах и часто просто разных вещах. Она как всегда улыбалась и шутила, была предельно внимательна и обаятельна, но каждому уделяла не более семи минут. После она всех прогоняла, говоря, что мне надо работать. Как я понял из разговоров, Ино будет участвовать в спектакле вместе со студентами театрального факультета. После наших занятий Ино убегала на репетиции, но парни с театрального все равно продолжали приходить в наше время. Я старался не замечать их, заниматься своим делом, но любого и каждого мне хотелось вытолкнуть за дверь уже в момент его появления на пороге. Стараясь сосредоточится, я стал делать наброски возможного портрета, который так хотела девушка.
К концу недели, просматривая эти наброски, она вдруг сказала:
- Ты стал рисовать хуже.
Без особого любопытства, скорее автоматически я спросил:
- Разве?
- Да, – она серьезно посмотрела мне в глаза и прямо спросила: – Что-то случилось?
- Нет, – я слегка пожал плечами. – Что именно тебе не нравится?
Она подняла свежий набросок вровень со своим лицом:
- Это не я.
Я посмотрел на рисунок. Да, она права, моя техника опять покатилась вниз, но это была Ино.
- Ты, – ответил я.
- Нет, – девушка мотнула головой. – Это кукла, манекен, в ней нет души, нет настроения. Разве я такая? – она опустила альбом и снова сама посмотрела на рисунок. – Во всех твоих пейзажах, натюрмортах и гравюрах есть душа. Не только твоя, но и того, что ты рисуешь. А здесь души нет. Ни твоей, ни моей.
Она закрыла альбом и отдала его мне. Я чувствовал ее печаль и огорчение, но так и не придумал, что сказать. На этом мы и расстались в тот вечер.

На выходных начался сезон дождей. Страшно парило. В моей комнате пришлось включать особый кондиционер, чтобы работы не отсырели. Я продолжал делать возможные наброски портрета Ино, с каждой попыткой все больше убеждаясь в своей бездарности. В конце концов, я оставил это дело и занялся другими работами.

В понедельник в первой половине дня шел ливень. Все небо от края до края заволокли рваные серые облака, бесконечно изливающие воду на землю. Я удачно смог перенести в Академию и сдать выездные работы, теперь впереди были только экзамены.
Весь день я провел в Академии, а в мастерской был уже с трех часов. Дождь закончился, небо посветлело, стал просыхать асфальт во дворе. Оттуда же, со двора, доносился громкий гул: какой-то парень хвастался новой машиной, видимо, крутой именно тем, что звук мотора был очень громким. Парень рассекал на новой игрушке по всему двору, разгоняя ее за считанные секунды и тормозя у самой ограды. Толпа зрителей улюлюкала и свистела от восторга.
Я снова попытался сделать хотя бы простой набросок стандартного портрета и снова потерпел поражение. Я разрывал пятый эскиз, когда в мастерскую вошла Ино. Я поднял на нее взгляд и так и застыл. На ней было короткое ярко-красное платье, крепко и выгодно обтягивающее ее фигуру, и черные лакированные туфли. Тонкие пальцы с таким же ярко-красным маникюром держали черный клатч. И даже губы были ярко-красными, кричащими, а вот глаза остались теми же. Мое оцепенение не укрылось от нее, она улыбнулась – из-за контраста красной помады и белых зубов улыбка получилась неожиданно острой – повернулась пару раз вокруг своей оси и спросила:
- Нравится?
- Зачем это? – смог выдавить из себя я.
- Сегодня съемки на афишу спектакля. Я ведь, как никак вампирша, – еще одна улыбка, словно скальпелем резануло по коже. Она вдруг подлетела как всегда легко и грациозно, села рядом и, озорно глядя в глаза, радостно поделилась:
- Потом еще надену красные линзы и вообще буду женщина-вамп!
Когда я на секунду представил, что небесную голубизну ее глаз поглотят кровавые линзы, то пришел в смятение. Словно эти глаза – единственное, за что я мог еще зацепиться в ее новом образе. Сейчас только они напоминали мне ту Ино, которую я знал. В остальном же передо мной сидела острая и тонкая, как ребро листа бумаги, девушка.
- Попробуешь нарисовать меня сегодня так? – я, стараясь смотреть ей в глаза, кивнул.
- Ино! – раздалось от порога. – Это ты? – зрительный контакт был прерван, девушка-игла вскочила с места и направилась к вошедшему.
Я как всегда старался не смотреть на них, но они слишком громко разговаривали, слишком громко смеялись, и в какой-то момент я понял, что Ино… флиртует. Флиртует почти на грани приличий, интонацией своего вдруг манерного голоса придавая словам и фразам новые значения. Я почувствовал мурашки по коже, а потом понял, что зол, страшно зол на эту неизвестную остро-красную девушку. Пытаясь отвлечься, канцелярским ножом я начал точить карандаши, которые, в принципе, в этом не нуждались, раз за разом срезая все новую плоть карандаша, обнажая его грязно-серое грифельное нутро. Я словно мстил ни в чем не повинным инструментам, мстил… Но за что?
Когда парень ушел, она подошла и встала за моей спиной.
- Куда мне сесть? – голос прежней Ино, доброй, милой, голос младшей сестры. Но он только подстегнул меня.
- Зачем ты так вырядилась? – ядовито спросил я.
- Я? – надо же, сколько удивления в голосе! – Я же тебе уже говорила…
- Ты же знала, – перебил я, – знала, что все будут смотреть на тебя, на это отвратительно короткое платье… Говорить тебе об этом…
- Совсем не короткое! – тон обиженного ребенка.
Конечно, мы же такие милые и невинные… Я встал, повернулся и впервые заметил, что выше нее на полголовы. Глядя сверху вниз в ее голубые глаза, искренности которых я больше не верил, я выплюнул всего одно слово в это модельное личико богатенькой девочки:
- Шлюха.
Глубина ее глаз вдруг превратилась в лед. Нижняя часть лица как будто окаменела. Она медленно, словно кукла, развернулась и на деревянных ногах пошла к выходу.
- Ино, – позвал я.
Она пошла быстрее.
- Ино!
Еще быстрее.
- Ино! – уже крикнул я и быстро пошел к ней.
Она вдруг побежала.
Мы бежали друг за другом по прямому коридору, ведущему к выходу из Академии. Перед ней расступались студенты, пропуская, а меня, кричащего ее имя, словно назло старались задержать, путаясь и мешаясь. Но я даже не смотрел на них, я видел перед собой только ее макушку с прыгающим от бега высоким хвостом светлых волос. Я видел, как она выскочила из полутьмы коридора в яркий прямоугольник парадного входа, и через несколько секунд последовал за ней, в момент перехода ослепленный ярким дневным светом, от которого потемнело в глазах, и оглушенный диким визгом и несколькими вскриками.
Когда зрение вернулось в норму, первое, что я увидел – красный цвет ее платья. Она лежала на спине прямо передо мной, всего в нескольких метрах от крыльца. Справа – машина, наделавшая сегодня столько шума. Лобовое стекло в трещинах, а на закрепленных на решетке радиатора, загнутых вверх металлических штырях… кровь? Я снова перевел взгляд на Ино. Она лежала как-то неловко, как не лежат люди, а из-под нее по высохшему асфальту вытекала темная лужа. Бедра были в крови, видимо разорвало какие-то сосуды.
Хлопнула дверца: из машины показался водитель. Его лицо сильно побледнело, он лихорадочно водил взглядом по застывшей толпе во дворе, по прильнувшим к окнам фасада лицам студентов… Когда наши взгляд пересеклись, я наконец вышел из оцепенения. Прошло всего несколько секунд, но сейчас каждая из них была жизненно важна.
- Скорую! – крикнул я и быстро приблизился к Ино.
Она была без сознания, а лужа крови вокруг стремительно увеличивалась. При более тщательном осмотре я понял, что разорвана скорее всего бедренная вена, но тогда…
- Ино, очнись, – я надавил ей на плечи. Никакой реакции. – Ино, – несильно хлопнул по щеке. – Ино! – хлопнул по другой и сильнее. – Очнись! – встряхнул за плечи.
Я еще пытался звать ее, тряс за плечи, пытался зажать раны, но кровь продолжала хлестать сквозь пальцы… Через полминуты где-то вдалеке завыла скорая, но я понимал, что слишком поздно: белизна ее кожи приобрела синеватый оттенок, а крови вокруг было слишком много.
Глядя на ее такое прекрасное лицо, я взял ее запястье и нащупал пульс.
Раз…
Два…
Пауза…
Три…
Дыхание погасло…
Пауза…
Четыре…
Пауза в две предыдущие…
Пять…
Слабое шесть…
И…
Все.

Прошла неделя.
По заключению судмедэкспертизы Яманако Ино скончалась 11 июня в 15.43 от разрыва бедренной вены и потери крови.
Меня несколько раз вызывали в правоохранительные органы, где я честно рассказал всю историю наших отношений и, что мы бежали друг за другом, потому что поругались из-за ее внешнего вида.
Я ждал наказания, но не получил даже выговора за то, что бегал по коридору.
Произошедшее признали несчастным случаем. Видимо, у того паренька с крутой машиной отличные адвокаты.
Последний раз я видел ее, когда тело забирал катафалк.
Потом я еще долго отмывал в уборной ладони, а штаны пришлось выкинуть.
Похороны состоялись четырнадцатого, но меня туда, конечно, не пригласили.
В Академии был объявлен траур.

В течение этой недели я один раз увидел ее отца, Яманако Иноичи. Он сильно постарел, осунулся и стал казаться куда ниже и дряхлее, чем при первой нашей встречи.
Увидев меня, он слабо растянул губы с некую тень той широкой улыбки, которой красовался на портретах, развешанных по Академии, и произнес:
- А, это вы…
Я только кивнул, не зная как вести себя. Даже учебники психологии на такой случай инструкций не давали.
Он вдруг слегка оживился:
- Помнится, Ино хотела, чтобы вы нарисовали ее портрет… Вы…
- Нет, – я даже не стал дожидаться окончания вопроса, чтобы этот подавленный горем мужчина не получил вдруг ложной надежды даже из своих слов.
- Простите, – его голос снова потух. – Она часто говорила о вас. О вашем таланте и ваших работах…
- Извините, мне надо идти, – снова перебил я и быстро пошел вперед по коридору, силясь справиться с металлическими пудовыми тисками, стиснувшими сердце.

Через неделю Академия вернулась к обычному режиму: экзамены никто не отменял.
Сезон дождей продолжался, в аудиториях было сумрачно, рано включали свет.
Наша группа сдавала композицию. Немолодая преподаватель ходила в тишине между мольбертами и следила за нашей работой. Вдруг она остановилась около моего места.
- Сай, мальчик мой, – как всегда манерно начала она, – у тебя закончилась красная акварель?
- Нет.
- Тогда почему на холсте ни единого оттенка красного? – нервно-сладкий тон.
- Простите, такого больше не повторится, – ответил я и послушно опустил кисть в красный цвет.

После всех экзаменов наша группа решила пойти в караоке. Неожиданно пригласили и меня. Я догадывался, что вряд ли это из-за того, что мои отношения с ними улучшились, но уж лучше это, чем снова провести вечер и ночь в пустой комнате одному.
В караоке было много выпивки. Видимо, слишком много, потому как, признаю, напился я сильно. Расходились мы около двух и, несмотря на настоятельные рекомендации взять такси, я решил все же прогуляться.
Конечно, алкоголь не помог. Он только обострил все, сделал воспоминания ярче, четче, объемнее, а чувства… Моя нервная система, как я ни старался держать себя в руках, за эти две недели сильно расшаталась. Я почти не спал и почти не ел. Врожденная бледность стала как никогда заметной.
Я каждый день раз за разом собирал все воспоминания по крупинкам, воспроизводя мельчайшие детали от нежно-розовых лепестков сакуры при нашей первой встрече, до длинны ее красного платья в тот день, которое действительно не было так им уж коротким… Как испанский бык набросился на эту красную тряпку… Я был так виноват, так виноват…
Вместе с ней из жизни ушла и какая-то часть меня самого. Преподаватели неодобрительно цокали с резко упавшего качества моих работ, но ставили зачет, видимо из жалости… Если раньше я мог рисовать в любом состоянии в любой момент времени, то теперь я старался не брать в руки даже обычной ручки, чтобы что-то записать.
Пьяный, с плохо слушавшимся телом, я шел по улицам Токио, не в силах отогнать от себя воспоминания. Я слышал ее голос, видел перед собой ее глаза и… макушку с высоким хвостом светлых волос, прыгавшим от быстрого бега… Я понимал, что начинаю сходить с ума. Остановить это, судя по учебникам психологии, можно было только одним способом: выговориться, излить душу, не держать в себе…
И тогда, твердо решив избавиться от всего этого, я пошел к своим единственным друзьям: краскам и холсту.

До Академии я добрался без проблем. Триместр закончился и сейчас, ночью, в школе был только старичок-сторож, который наверняка спит в такое время.
Мастерская располагалась на первом этаже. Я ломал голову над тем, как проникнуть внутрь, но мне повезло: одно из окон было не до конца закрыто, так что я смог открыть его и влезть внутрь.
В помещении было чисто убрано: вымыт пол, мольберты расставлены у стены, чистые холсты сложены в стопку. Я вынес один мольберт на центр аудитории, поставил на него новый холст, нашел в шкафу карандаши и краски. Карандаши пришлось заточить, и я несколько раз сильно порезался канцелярским ножом. Потом попытался сделать наброски, но… Что я должен был написать? Ее портрет? Свой? Нашу историю? Или ту лужу крови, которая не покидала мои кошмары?
Я попытался отключить такие мысли и просто дал волю карандашу, но выходило что-то бесформенное и непонятное, тогда я взял сразу краски. Мне говорили о недостатке оттенков красного в моих последних работах? Будет вам красный. Только красный.
Я взял палитру и начал смешивать цвет. Бордовый, карминовый, терракота, гранатовый, вишневый… Взял кисть и аккуратно стал делать первые мазки. Снова выходило что-то бесформенное, но теперь краски резали глаз, контрастируя с белизной холста. Продолжая, я все больше начинал злиться. Нет. Не то. Все не так! Воспоминания не уходят, только снова оживают!
Я отшвырнул палитру и оперся левой рукой на холст. Наверное, это все же была неудачная идея, вот так вломиться среди ночи в Академию, пытаясь избавиться от навязчивых воспоминаний. Надо просто сходить к профессиональному психологу, рассказать ему все…
Я убрал руку с холста. Наверное, случайно вымазался в краске: на холсте остался отпечаток моей ладони. Я смотрел на него и вспоминал свои руки, когда они были в ее крови. Когда я провел еще пару раз пальцами по холсту, меня вдруг охватило странное чувство. Нечто подобное я испытывал, когда рисовал особенно прекрасные пейзажи, только теперь это чувство было в несколько раз сильнее. Меня словно поднимало вверх огромной волной, которой я не в силах сопротивляться. Я знал. Знал, что должен написать. Ее совершенный портрет.
Я подобрал отброшенную палитру. Сразу, без черновиков широкими уверенными мазками начал накладывать цвет. Наверное, у меня на выпачканных ладонях краски было больше, а оттенки лучше, потому я быстро снова оставил палитру и все краски разводил у себя на левой руке. Впрочем, они даже и не кончались.
Чем дальше, тем большее возбуждение охватывало меня и мое тело. Да. Да! Теперь все было правильно, было как надо! Я знал, куда положу следующий мазок, где сделать следующий штрих… Огромная волна несла меня навстречу чему-то неизвестному, но такому знакомому. Меня охватило ощущение, что я рисую вторую Джоконду. Нет… Не вторую – первую и настоящую. Потому что никто и ничто не сравнится с твоей красотой. Нет на Вселенной тайны более загадочной, чем твоя улыбка. Нет глаз более чистых и прекрасных. Прости, Леонардо, твоя модель оказалась неидеальной, несовершенной, но закончу твой труд. Ей будут восхищаться через века, писать трактаты, которые займут целые библиотеки, воспевать в стихах. Ее повесят в Лувре рядом со своей предшественницей, а внизу будут скромно стоять наши имена… Да, так и будет… Я слышу в голове странный шум, словно поет огромный орган. Горят свечи, высятся шпили готических соборов, а я стою у алтаря и пишу, пишу, пишу…
С последним штрихом величественный орган в моей голове затих. Теперь я чувствовал страшную слабость, как будто несколько часов занимался физической работой. Кажется, я даже вспотел от охватившего меня возбуждения. Сильно болела голова, звенел какой-то тревожный звоночек, но у меня не было даже сил подумать о нем.
Я, тяжело дыша, сделал несколько шагов назад, прислонился спиной к стене и сполз на пол. Пытаясь выровнять дыхание, я неотрывно смотрел на свою работу. В ответ с холста на меня смотрела Ино. Она была такой, какой я увидел ее впервые, когда отцветала сакура во дворе и когда эта девушка принесла солнце в своих волосах в нашу аудиторию. Только и золотые волосы, и белое платье и голубые глаза – все было красным, потому что красный – это ее цвет и цвет нашей истории… Я понимал, что закончил.
Веки опускались от усталости, а я все шептал:
- Тебе нравится? Нравится?..

***

Тело обнаружил утром пожилой сторож.
Приехавшие сотрудники правоохранительных органов констатировали смерть от потери крови из-за множественных порезов на левом запястье. Единственной версией было самоубийство, а когда узнали, что это тот самый студент, который близко общался с погибшей две недели назад Яманако Ино, дело сразу же признали закрытым.
Руководство Академии очень постаралось, чтобы информация не просочилась в прессу и даже просто в Интернет, чтобы не повредить и так пошатнувшийся авторитет учебного заведения.
На холст, на который смотрели потухшие глаза парня, никто не обращал внимания. Было быстро установлено, что материал съежился и побурел из-за того, что был пропитан кровью. Образцы отправили в лабораторию, но никто не сомневался, что это кровь умершего. Разобрать же, что хотел нарисовать или сказать в свой последний момент художник, возможным не представлялось.

Май 2012