Палач

Жизнь напоминала старый телевизор. Мутная картинка. Помехи. Черно-белые оттенки, и ничего в них не разобрать. Ни страха, ни боли, ни горя.



Он выжег все дотла.

Все облил кровью, как керосином. И поджег. Но не пожелал посмотреть, как полыхает.
В детстве люди хоть раз брались за краски, чтобы запечатлеть свои эмоции, заключив их в маленький лист бумаги. А что может нарисовать человек, который в отрочестве вместо кисти держал лишь оружие? Какую картину можно нарисовать кровью?

Привык к одиночеству. К тишине. К молчанию. И к лужам крови. Это привычно, как пробуждение. От этого не откажешься. И никогда не отмоешься.

Ночь пожирает тени, заботливо укрывает бредущего по сонной улице мальчишку. Она заменит ему и мать, и отца. И все пройдет. Но не заменит еще одного человека, которого он просто не имеет права оставить в живых. Кто много знает, тот мало живет.

Его взгляд – пустой и одержимый чужой волей, который пытается пронзить горизонт насквозь. Он ни о чем не думал. Теперь уже поздно что-либо отрицать, ведь он сам пошел по тому пути, который привел его к этому тупику. И он выберется, даже переломав все свои кости, стерев свою личность и уничтожив душу. Итачи не знал, что скажет, но должен, иначе недосказанное всю жизнь будет преследовать его безликим призраком.

Ты один?

Он не стал подкрадываться, как безжалостный убийца. Даже если лицо его не дрогнет, даже если он лишь маленькая шестеренка в огромном механизме государственной машины, внутри никто не сможет так быстро и просто убить того мальчишку, которому суждено стать взрослым слишком рано. Это его ноша.
Тихий стук в дверь. Шаги босиком. Он все слышит, он чувствует. Открывается дверь.
- Итачи?
На пороге стояла девчонка – худощавая, белокожая, совсем светлые волосы до плеч, большие голубые глаза. Как с картинки. На ее лице скорбной погребальной маской отражалась печаль, делавшее кукольное личико серым и пустым. Он никогда бы не пришел посреди ночи, если бы на то не было очень и очень важных причин.
- Мне нужно будет уйти.
Он никогда не скажет лишнего. Ничего в нем не скажет. Даже глаза. Она глядела в них, как в темное озеро, где не кроется внутри ничего, кроме холода и смерти. Сиротливая девочка, у которой в жизни был такой человек, который, что бы она не говорила, смотрел на нее с улыбкой и слушал. Готов был слушать часами.
- Но почему ты раньше мне ничего не сказал? – растерянно говорила она, бессильно и слабо шевеля пухлыми губами.
- Ты хочешь правды?
- Да. Ты не скрывал от меня раньше ничего, - говорила она, боясь подойти ближе.
Сейчас он другой. Не ее Итачи. Не тот человек.
- Какова цена, знаешь?

Тебе больно?

Белокурая девушка смотрела на этот силуэт в дверях, вдыхая прохладный воздух, и не могла надышаться. Будто он сделан из свинца. И она понимала, что если за ним захлопнуться двери, то сама она уже никогда не откроет их, а они обязательно захлопнутся. Ей остается вынести себе приговор:
- За все уплачено, верно?
Спокоен. Он стоит и молчит, выбирая такой способ попрощаться, ведь Учиха не найдет нужных слов, только принесет больше боли им обоим. У них всегда было понимание без лишних объяснений, а дальше он должен пойти один. Хотя она может поклясться, что сейчас его глаза блестят от слез. Он будет лгать, и голос его не дрогнет, но она видит. Пока еще видит его, понимая, что остались минуты.
Итачи кивнул. Закрыл глаза, чтобы испытать то же тяжелое ощущение в налившихся свинцом легких. Сейчас ему кажется, что придется снова убивать свою семью. Слова произнесены на одном дыхании:
- Клана больше нет. Я…
- Не надо.
Тихие слова. Голос томил его разум, давая проскользнуть звукам мелодичного голоса, как тонкой шелковой ткани. Она не хотела знать всего его сущности. Пока Итачи остается для нее загадкой, они не связаны так крепко, и никому из них не придется страдать так сильно. Истина в паре слов куда проще. Все равно потом ей незачем будут эти объяснения, а уходить с пытками она не хотела.
Он - ее темноглазый палач, каковым Итачи не хотел быть хоть в чьей-то жизни. Это еще одна роль, от которой не вправе отказываться.
Брюнет сделал шаг вперед, навстречу ей. Темные волосы обрамляли лицо. Губы были сжаты в кривой улыбке. Она спешно закрыла глаза, чтобы не видеть лицо своего палача, чтобы не запоминать Итачи таким, со свирепум взглядом, идущий к ней со смертью в подарок.
Говорят, что в лоб целуют только мертвых.
- Помнишь, как было раньше? – сказала, вздрогнув, она. Хотелось заплакать, но и это оказалось невозможным.
- Ты хочешь уснуть?
- Да…

На татами девчушка расположилась, как на ритуальном убийстве. Это еще больше задело Итачи. Он ведь не палач, и не желал запомниться ей таким. Он бы слушал ее всю жизнь – милую, добрую девушку. Люди примеряют на себя разные маски. И в жизни их масса, но та, кто она есть, пока перерезает врагу глотку, не будет девушкой, которой привык ее видеть Итачи в реальной жизни. Он придвинул ее к себе, чувствуя ответственность. Нельзя, чтобы в ее сердце поселился страх. Итачи положил ее голову к себе на колени, слушая беспокойное дыхание.
Бешеное сердцебиение.

Слушай.

- Итачи… - тихо шепнула она.
- Что?
На ладони упала пара слезинок.
- Ничего.
Что он должен был ответить тогда? Нет. Опять ничего. Немая благодарность. Ее слова не облегчили груз ответственности. Она будто ритуальная жертва. На переносице крошечные морщинки. Еще не спит. Ждет конца. Представляет, как он уже заносит катану над ней, но боится открыть глаза. Как он ее убьет? Задумывается, как будет выглядеть после смерти. С синими губами и на собственной крови. Женский страх в голове еще совсем юного создания. Темная комната – родной эшафот. А завтра, может быть, ее найдут. Она уже никогда не проснется.
Никогда не улыбнется… Не откроет этих дверей. Итачи, избегая таких мыслей, собрал всю свою волю в кулак. Минуты стали часами в его сознании, которые надо терпеливо выносить, пока дорогой ему человек крепко держит в полудреме его за руку.
Ей пришлось отдать свою жизнь в его жилистые, тонкие руки.

Слушай…

Сопит. Они еще дети, если задуматься, но их заставила жизнь так рано отказаться от отрочества, приняв на себя свой тяжкий груз. Учиха слушал – как вздохи океана. Его придется иссушить огнем беспощадности. И он больше никогда не позовет его по имени.
Лезвие осторожно приставлено к горлу.
Взмах.

Сшшшш…