Параллель. Боль в тебе. 11.

Он впервые так сильно и неистово дрожал. Каждым суставом и каждым атомом своего естества, ощущая, как мелкая и почти неосязаемая субстанция вскрывает поверхность его нервов, заставляя всё тело трястись словно в агонии предстоящей смерти. Он дрожал не от страха, - страх продлился лишь мгновение, когда он неожиданно для себя увидел раскрытые, голубые глаза, с облаком сна в глубине их лазури. Из-за этого он так стремительно и неосознанно вздрогнул, отпрянул от постели, оставшись сидеть на полу, опираясь на откинутые назад руки. В первые секунды всем его телом завладело что-то инородное, душа покинула его, бродила где-то под потолком, наблюдая сверху за падением человека, за палачом и жертвой, за страждущим грешником, который надеется спасти свою совесть на исповеди у сатаны. А потом, словно наглядевшись вдоволь на эту страшную картину самосуда, она вернулась назад в свои оковы. Дейдара обрел способность связно и ясно чувствовать и стал осознавать, в какой ситуации он оказался. Неожиданность, заставшая его врасплох, сменилась жгучим смятением и стыдом. Хотя внешне он нечеловеческими усилиями пытался сохранять лицо невозмутимым, однако в душе у него всё переворачивалось, кричало и пылало жарким огнем. Он совсем не знал, что ему делать и как себя вести, потому оставался в той же самой позе, сидя на холодном полу и глядя с ожиданием, со слабой мольбой в глазах, на сестру, которая точно так же пребывала в смятении и страхе. Она тогда поднялась с мягкой подушки, села на постель, схватив бессмысленно одеяло и закрывшись им по шею, словно была обнажена. Она прижимала тонкими пальцами одеяло ближе к туловищу, словно хотела вдавить его в поверхность кожи, горячо и громко дышала, боялась, из-за чего ее руки слабо подрагивали, выдавая ее состояние. Она пыталась оставаться в прежнем, равнодушном облике, царственном и полном достоинства, но в первые минуты ей сложно было справиться с нахлынувшим наваждением. Она вовсе не ожидала проснуться рано утром из-за того, что кто-то рядом сдавленно рыдал перед ней. И конечно она не ожидала увидеть в роли этого кого-то Дейдару. Она была совершенно обескуражена и не знала, что ей сделать: потребовать объяснений или сразу же выгнать его прочь из комнаты. Продолжая испуганно глядеть в его глаза, мутные, как будто сонные, и ничего не выражающие, она пыталась угадать причину его вторжения. И не могла. Он выглядел как-то странно, словно пребывал в беспамятстве. Его вид не был опасен и всё же было в нем что-то отталкивающее, что заставило ее прижимать к груди одеяло, словно защищаясь от того страшного, что сейчас двигало его поступками. Она пыталась увидеть в глубине его глаз имя тому, что сидело внутри него, но всё никак не могла. Сколько бы она не всматривалась в его лицо, она не могла найти объяснений его действиям.
- Что ты… - начала она тихим, охрипшим со сна голосом, неуверенно, по-прежнему дрожа и пытаясь прийти в себя. – Что ты тут делаешь?
От нее не ускользнуло, как все его тело вздрогнуло, словно от больного удара бичом, когда она заговорила. После оглушающей тишины, словно они вдвоем находились в вакууме, слышать ее голос, который имеет над ним больше власти, чем собственная совесть, было невыносимо больно. Она говорила тихо, но ему казалось, что она кричит, кричит неистово громко, и звуки ее прекрасного голова вливаются ему в уши, взрывая барабанные перепонки. Он не мог понять суть ее вопроса, потому что смысл слов сразу же убегал от него, будто в игре в кошки-мышки. Он не мог воспроизвести мысленно ее вопрос и понять, что он должен ответить на него. Он вообще ничего не мог - только сидеть беспомощно перед ней, пытаясь справиться с дозами алкоголя в крови, что делали его таким ничтожным и беззащитным.
Он внимательно разглядывал фигуру сестры, что, казалось, была обрамлена солнечным сиянием, что проникало в комнату сквозь яркий прямоугольник окна. В этом таинственном, ярком свете она походила на ангела, на что-то непостижимо прекрасное и неземное. Весь ее облик, все ее тело искрилось чистотой невинности, и он вдруг снова ощутил себя недостойным быть в этой комнате, вместе с ней, в свете ее сияния, искры которого падали на него, такого низменного и жалкого. Ее растрепавшиеся ото сна, спутанные волосы, что свободными локонами падали на плечи, на лоб, блестели, как снег при луне. Она вся являла собой что-то невообразимо светлое, чистое. Сейчас она была похоже на ослепительное солнце. Еще несколько секунд – и он ослепнет.
Он молчал, потому что не знал, что ей сказать, потому что был мертвецки пьян и разбит, потому что она уничтожала его своим взглядом, потому что он был черен, низок и недостоин, чтобы с ней разговаривать. Он уже достаточно осквернил эту комнату своим присутствием и слезами, запачкал белоснежное ложе богини своими грязными руками и прикосновениями. Он готов был к казни, она должна была убить его. Взглядом, словом, руками, неважно как, но убить, окончательно уничтожить его, как червя, пока он еще извивается, полураздавленный, желающий выжить. И в его взгляде, мутном, обезумевшем, хранящем следы немыслимой печали, читалась мольба, просьба. Он сам себе казался жалким, но не мог пошевелиться от сильного оцепенения, что сковало его тело страхом. Ему было не по себе от того, что она увидела бездну его страданий, глубину его падения. Он хотел бы сейчас закрыть свое лицо руками, чтобы она не видела, насколько он низкий и отвратительный. Он думал, что в его глазах можно ясно прочитать следы ужаса от совершенного им поступка. С трудом он сохранял присутствие духа, очарованно глядя в сверкающие волнением, стеклянные глаза его богини: внутренние демоны разрывали его на куски, стремясь прорвать защиту и обнажить его истинный, зловонный и кишащий червями, облик. Он пытался справиться с наваждением, что цепко держало его тело в тисках, не давая свободу движений. Если бы он только мог нормально соображать и двигаться, он бы нашел слова и жесты, объясняющие его такое ненормальное и странное вторжение в ее обитель. Но он не мог ясно мыслить и спокойно двигаться: он был пьян и поглощен видением, что сверкало в утренних лучах золотого солнца. Ему оставалось лишь молча ждать ее реакции, еще одного вопроса или злобного взгляда, в котором он прочтет грозный выкрик: «Вон!»
- Что ты тут делаешь? – видимо, вернув себе присутствие духа, слабо и глухо повторила Ино, всё еще замешкавшаяся и напуганная. Она беспокойным жестом, держала пальцами одеяло, словно стремилась защитить себя от злобного натиска, хоть Дейдара и был будто каменным в своем оцепенении.
Он заворожено глядел на ее ладонь, тонкие и длинные пальцы, которые с беспокойством сжимали податливую ткань. В этом ее таком простом и даже несколько приземленном, естественном жесте было столько величия, столько невообразимой скорби, что он готов был глухо застонать от того, что видел такую истинную, чистую красоту. Край рукава ее рубашки, спустился вниз, обнажая розовое запястье с остро выделяющейся и словно выглядывающей из-под кожи косточки. Он больше всего на свете сейчас желал сжать без объяснений это запястье, как тогда, в исступлении собственных чувств, сжать дико, необузданно, кровожадно. Но он понимал, что не имеет права даже дышать единым с ней воздухом. Он уже переступил возможную грань, пресек закон, ограничил ее пространство.
Он почти не слышал ее вопроса, но втайне чувствовал, что она требует от него объяснений его присутствия здесь. Он не мог связать воедино больше двух слов, а говорить и подавно, поэтому он просто молчал. Не следовало даже пытаться разговаривать, иначе вышло бы лишь нечленораздельное мычание. И всё-таки следовало что-то сделать, иначе он будет до вечера глядеть на нее, пытаясь уменьшить ее воздействие на собственные мысли.
- Господи, ты же пьян, - с неожиданным страхом и отвращением прошептала она, испуганно согнувшись и сжав до отказа ладонью одеяло, что уже вконец растерзала пальцами. Она тут же устыдилась своего сдавленного выкрика, потому что увидела, как в доселе мутных глазах в ответ на это замечание выплыла на поверхность нечеловеческая мука. Его лицо исказилось в ужасной гримасе боли и отчаяния: он нахмурил брови и зажмурил глаза, прикусив нижнюю губу. Она хотела было поспешно извиниться, но его вид, выражающий, насколько он сейчас подавлен и как сильно себя ненавидит, не давал сделать этого. Ему не нужна была ее жалость, по крайней мере, сейчас. В действительности, он желал лишь одного: чтобы она окончательно его уничтожила, выжгла огнивом знак ее власти на его теле, объяла его руки жгучими оковами, что будут до крови раздирать кожу на запястьях. Ему необходимо было, чтобы она проявила свою власть, чтобы наконец перестала бояться и сторониться его. Она должна была быть жестокой, а не мягкой. Ей следовало грубо выгнать его из комнаты, разорвать все нити, что он незаметно для нее, протянул через их сердца. Ей надо было и дальше разрушать всё, что связывало их до сих пор, то ничтожно малое и немногое, на которое она до сих пор не решалась посягнуть. Она глядела на то, как он пытается справиться с необратимым, как он хочет казаться мужественным, как ему стыдно от того, что он показывает сейчас себя настоящего, без обычной защиты, без его обыкновенной и такой привычной насмешки. Но только ей стоило почувствовать это, как его губы вытянулись в дикой, страшной усмешке. Он улыбался, как безумный, как умалишенный, сдавленно и издеваясь над собой. Он раскрыл глаза и посмотрел на нее с неожиданным вызовом. Всё его лицо, являвшее собой ужас погибающей души, отражающее следы мучительной агонии, что пылает у него внутри, выглядело настолько страшно-обезображенным, словно оно все сплошь было покрыто ожогами. Ино вздрогнула. Он издевался над собой, он смеялся лишь над собой, она смотрел в ее глаза и словно говорил: «Ну, что, довольна? Смотри на меня, я – твой верный раб!» Он был неистов в своем безумии, стремясь уязвить больнее и проникнуть глубже одним только взглядом небесно-голубых глаз, в которых четко обозначилась погибель миллионов миров. Он разрушался у нее на глазах, а она ничего не могла поделать.
- Дей, - слабо позвала она, шепотом, вздрогнув от того, что впервые произнесла его имя так кратко, как позволяла себе Сакура. В ее голосе читалась слабая мольба, которую он, однако, воспринял, как приказ. Ино с отчаянием глядела на него, на то, как он стирает с лица усмешку, а с глаз – страшный блеск одержимости, как постепенно он становится опустошенным, сонным и тем разбитым человеком, которым он явился перед ней, когда она проснулась. Она хотела спросить еще что-то, сказать какие-то слова, но все слова были так ничтожны и жалки по сравнению с тем, что она хотела ими выразить. И это было страшно, потому что на секунду она почувствовала собственное бессилие, потому что из-за нее перед ней постепенно гибнет человек, а она не может найти нужных и верных слов, чтобы остановить его заразу, распространяющуюся с быстротой молнии.
Неожиданно он сам заговорил, хриплым, страшным голосом, голосом взрослого мужчины, из которого напрочь исчезла вся та прежняя звонкость, что была характерна его тембру, еще чем-то выдававшим в нем мальчишку:
- Не обращай на это внимание, - он остановился, тяжело сглотнул, а затем продолжил на одном дыхании, но всё же с трудом: - такого больше не повторится. Обещаю.
Он, слабо и неуверенно шатаясь, совершая каждое движение с трудом, медленно поднялся с пола, постепенно выпрямился во весь рост, в высоту всей своей порочной фигуры. Выпрямился и с вызовом заглянул в испуганные глаза его королевы, царицы. С трудом подавляя в себе желание накинуться на нее, обнять крепко, парализовав все ее тело, плакать на ее груди, рыдать в голос, выть, молить ее о собственном прощении, он горько усмехнулся и повернулся к двери. Стараясь идти уверенно и ровно, он кое-как добрел до двери и открыл ее быстро, порывисто, точно так, как сделал это, когда входил. С грохотом захлопнул дверь, чувствуя, как бешено бьется в груди мятежное сердце, шепчущее ему какой-то вздор. Он не понимал сам себя. Не понимал своей усмешки, не понимал своего странного желания высказать ей всё, кинуться к ней со слезами и мольбами. Он перестал понимать сам себя. Она, как яд, медленно уничтожала его. Словно смертельно-опасный вирус, она медленно заражала каждую клеточку его тела, заставляя его разрушаться по атому. И это разрушение было болезненным. Он словно гнил, постепенно, живьем, разлагаясь на собственных глазах. Она, всё она. Причина его паранойи, причина его исступления, его безумия, его страданий, которых он еще ни разу в жизни не знал. Он совсем ослаб. После неимоверного усилия воли, он совсем потерял силы для борьбы. Тяжело и устало облокотившись о дверь, он медленно сполз по ней, вниз, сев на пол. Уронив голову в раскрытые ладони, он просидел так час, два, а может всего несколько секунд – он не знал и не хотел знать. Он только чувствовал себя уничтоженным и разбитым, мертвым. Эта странная, слабая агония длилась уже целый месяц. Он медленно и мучительно умирал, пока окончательно не погиб. Странно быть мертвым и всё еще чувствовать болезненные удары холодного сердца. Странно быть мертвым и ощущать, как боль течет по венам. Странно быть живым и дышать одним с ней воздухом. Он не плакал, хотя было похоже. Он просто уткнулся лицом в ладони, стремясь задохнуться. Он просто не хотел видеть этот дом, эти стены, окружающую его обстановку. Он был жалок. Он сидел возле двери той, что дарила ему невообразимые мучения, за которые он готов был вечно страдать. Он сидел возле двери той, что была его владычицей. Он сидел у двери собственной сестры. Он сидел у двери девушки, которую безудержно любил.
А там, за этой стеной, что разделяла их миры, тихонько дыша и почти не шевелясь, стояла, прижавшись к двери, Ино, пытаясь услышать, что совершается там, за этим прямоугольником отчуждения. Она явственно слышала, как его сильная, широкая спина припала к дереву, как он случайно задел ручку двери, как медленно упал вниз, очутившись на полу. А потом всё странно затихло, стало так невыносимо тихо, что безмолвие разрывало слух. Ино пыталась понять, что следует ей делать. Может, открыть дверь и помочь ему? Но как и чем она сможет ему помочь? Она не знала, отчего он так мучится, не знала, почему ему так больно, не ведала причин его агонии. Память, хитрая и противная, напомнила ей, что у них разные жизни, что она для себя давно решила не открываться ему более и не впускать в свою жизнь. Она должна забыть, ее вовсе не должно волновать то, что мучит его. Он ей чужой. Ее жалость бесполезна. Ее чувство невыносимо. Она отошла от двери, вернувшись в теплую постель, но заснуть уже не удавалось.
Когда он нашел в себе достаточно сил для дальнейшей борьбы с собственными чувствами, он тяжело поднялся с пола и побрел в конец коридора, к ванне, чтобы там смыть с себя мучительный стыд и налет слабости, что овладел им недавно. Тело не слушалось, ноги еле держали уставшее, отяжелевшее существо, разум отказывался нормально работать и всё воспроизводил болезненные картинки, страшно-размытые, недавней ночи, прошедшее в забвении самого себя. Он с отчаянием умирающего схватился за холодную, металлическую ручку двери, что вела в уборную, и нажал на нее со всей силой, на какую только был сейчас способен его словно раздробленный организм. Зайдя в прохладную, белоснежную ванну, белый кафель которой буквально давил на воспаленный, изможденный думами, мозг, он стал тут же стягивать с себя плотно облепившую тело одежду. Пальцы его не слушались, серая майка с рисунком никак не желала покинуть его туловище и плотно прильнула к нему. Ослабевший, отчаявшийся, он бросил это занятие, опустив раздраженно руки, которые вдруг стали тяжелы. Он ощущал себя Атлантом*, настолько тяжело и больно ломило каждый сустав его тела, настолько непосильной казалось ноша его греха. Он включил ледяную воду в кране и подставил отяжелевшую, больную голову под ледяную струю воды. Голова тут же непривычно заныла у корней волос. Вода плотно приникала к его волосам, собирая их в единые, слипшиеся пряди, с которых стекала прямо в канализацию, через отверстие в белоснежной раковине. Дейдара с трудом подавил искушение вытащить отяжелевшую голову из-под непосильно ледяной воды, которая уже, казалось, начинала просверливать отверстие в его затылке. С каждой каплей, что впитывалась его волосами, он ощущал, как ум обретает прежнюю ясность, зрение восстанавливается, больше никаких размытых, расплывчатых очертаний и неспособность видеть предметы в их истинном размере и свете. Ему требовалось, необходимо было снять с себя оцепенение, что овладело им в первые секунды его поступка. Он восстанавливал силы, самого себя и вновь обретал способность связно и логично мыслить.
Он поспешно убрал голову из-под струи ледяной воды, когда почувствовал, что более менее отрезвел и пришел в порядок, закрыл кран, откинул мокрые волосы с лица назад, ощущая, как капли влаги, стекающие с них, проникают под майку, скатываясь по спине, щекоча неприятно кожу. Он взглянул на свое отражение в зеркале и ужаснулся, увидев там уставшего, выглядящего старше своих настоящих лет, чужого и незнакомого юношу, чьи глаза, пустые и ничего не выражающее, бессмысленно взирали на него сквозь отражающую поверхность тонкого стекла. Он утратил человеческий облик, превратившись в это жалкое подобие мертвеца, что по какой-то роковой ошибке всё еще продолжает ходить по Земле, дышать и осязать суть окружающего его мира. Хотя весь смысл этих предметов он уже давно утратил. В тщетной попытке отвадить от себя этот страшный лик, Дейдара посмотрел на вогнутую поверхность керамической раковины, но этот тупой, бессмысленный взгляд словно продолжал его сверлить сквозь зеркала, и от этого ощущения нельзя было убежать. То, что осталось от его человеческой сути, сейчас сидело в зеркале, было заточено там, словно в темнице и ненавидело его за свой плен, жестокий и подлый.
Дейдара вновь повторил попытку раздеться. На этот раз она оказалась удачней, хоть и такой же трудновоспроизводимой. Пока он был занят стягиванием с себя надоевший одежды, мысли о собственном отражении нырнули в темноту мрака, но стоило ему только завершить свое дело, как из зеркала на него вновь уставился всё тот же взгляд, затягивающий в свою глубокую бездну. Дейдара торопливо залез в ванну, включив до отказа воду в душе, которая дождем полилась на его грешную голову.
Он облокотился спиной о холодный, твердый кафель, чувствуя, как его гладкие, обтекаемые грани словно врезаются в его кожу, оставаясь там осколками. Если бы он мог наполнить свою пустую, сломленную душу этой водой и этими осколками! Он поднял голову, подставляя свое лицо падающим каплям воды. Он зажмурился, чувствуя, как вода каскадом опускается на его кожу, больно раня и нанося оглушительно точные и мучительные удары. Не имея сил для борьбы, он в отчаянной попытке пытался найти эти силы у равнодушных капель воды, что били его лицо. Он думал, хорошая взбучка его освежит, он думал, что для полной завершенности картины, он должен быть разрушен еще и физически. Убивая свою душу, он должен был усовершенствовать свой облик, превратив его в то подобие лица мертвеца, что по-прежнему сидело в глубине зеркала, ожидая подходящее время для неожиданного наступления, что свалит его с ног. Каждая капля воды, что соприкасалась с его телом больно жгла и вдавливалась в плоть, проникая в сухое и зловонное нутро.
Бессмысленно было винить в своих оплошностях Ино. Бессмысленно было плакать у ее постели, ощущая себя жалким рабом ее воли, о силе которой она даже не подозревает. Бессмысленны были все его движения и шаги в жизни. Каждый вдох и каждый выдох. Он был сам сплошной бессмысленностью, настолько очевидно, что хотелось убрать, выкинуть, как мусор. Он был ненужным. Никому. В том числе, самому себе.
Он с трудом отделился от холодной стены, ощущая, как уставшее, отяжелевшее тело вновь обретает равновесие. Он твердо стоял на ногах под бьющими струями воды, которые стекали с его кожи вниз, уходя навсегда куда-то в небытие. Он тоже должен уйти в небытие. Покинуть Ино, этот дом, эти стены, что замедляли каждое его движение. Эти стены, старые, пропитавшиеся его болью, эти стены, теперь принадлежащие чужим людям. Он давно хотел съехать от отца, но всё не мог решиться оставить его одного в этом большом доме, где бродят призраки прошлого. А теперь он тут не нужен. Теперь тут другие люди, которые вытеснили всех привидений, всю нечисть, всю старую боль. Он покинет этот дом, наконец покинет. Снимет квартиру в соседнем городе, а весной уедет в Токио, далеко отсюда, далеко от Ино. Он должен бежать, бежать от нее как можно быстрее, бежать, не оглядываясь.
Но как сложно, как жестоко было заставлять себя сделать это! Он мучился, потому что она была недосягаемая, но он хотя бы мог видеть ее каждодневно. А теперь он сам себя обрекает на мучения. С глаз долой – из сердца вон. Но он не верил. Это всё ложь. Ему станет вдвойне хуже без постоянного ощущения ее присутствия рядом, за стенкой. И всё же не было иного выхода. Он должен был покориться, он обязан был сбежать из-под ее гнета, пока она окончательно не подавила его волю, пока он не умер от своего чувства.
Бежать, бежать без оглядки, прочь от нее.
И он выключил воду в кране, вышел из ванны с твердой уверенностью порвать всякие связи с Ино.

Она до отказа сжимала в руках палочки для еды, глядя отчужденным взглядом прямо перед собой, сквозь поверхность стола, буравя несуществующую точку пространства туманными глазами. Он сидел рядом с ней, неизменно, привычно, как всегда, странно-спокойный и полный не нравившегося ей достоинства, которого она раньше не замечала в нем. Она не понимала, что ей делать с тем знанием, что проникло внутрь нее через его уста. Она не желала верить объективной реальности, что предстала перед ней с всепоглощающей силой, необузданной и неотвратимой. Внутри у нее все бушевало и рвалось на куски, и это состояние частично отражалось на ее лице, выражение которого она пыталась неимоверными усилиями оставлять по-прежнему равнодушным. Но плотно сжатые губы и немного нахмуренные брови вкупе с ладонями, сжавшимися в кулаки, отражали ее волнение и смятение. Она не знала - злиться ли ей или плакать. Она понимала, что не имеет права ни на один из этих двух вариантов, ведь Дейдара уже достаточно самостоятельный, чтобы поступать так, как ему вздумается, он не принадлежит ей, она не должна выказывать свои чувства. Ей было досадно, что он не принадлежит ей полнокровно, что он просто так ускользает от нее, выпрыгивает из ее цепких рук, уходит из-под ее власти. Она злилась на него, потому что он бросал ее тут одну, в той чужой среде, в этом странном доме с незнакомыми стенами, страшно большими дверьми, в ее одинокой комнате, где всё настолько неуютное, что иной раз она ощущала себя словно в гостинице. Он просто так бросает ее на произвол судьбы с этими людьми, неизменно улыбчивыми и фальшивыми. С чуждой ей матерью и ненавистным ей отцом, фамилию которого она с неохотой приняла. Она ощутила себя вмиг брошенной и одинокой. Ее заточение, прежде терпимое, теперь станет невыносимым. До сих пор она чувствовала себя в этом огромном доме лишь гостьей, которая скоро покинет эти стены навсегда, а теперь она будет жить тут на правах пленницы. Она прикусила нижнюю губу, совсем не заботясь о том, как выглядит со стороны. Он не должен так поступать с ней, ведь он так стремился до этого сблизиться с ней. Да, ее пугали его навязчивые попытки вторгнуться в ее мир, его постоянные прикосновения локтем во время ужинов, его укус и крепкая хватка, его взгляд, иной раз обращенный на нее с затаенным огнем дикости, чего-то нечеловеческого, страшного и стремительного в своей жестокой силе. Но она готова была простить ему сейчас всё это, лишь бы он остался. Она позволит ему даже больше, если он останется. Он не должен уходить, не должен, ведь это так нечестно по отношению к ней!
Она украдкой взглянула на него, выпустив мягкую, красную плоть губы из цепких зубов. Он был необычайно спокоен, так спокоен, как никогда еще не был. Его улыбка, тихая, немного тусклая, выражала больше самообладания, чем искренности. Взгляд спокойных, ласковых голубых глаз не излучал, как раньше, тепло и яркость, свет его был умеренным. Он вдруг изменился, предстал перед ней в ином свете. Она видела его в профиль, но даже этого ей было достаточно, чтобы понять, что его черты приобрели несвойственную им мягкость и чрезмерную утонченность. Раньше они были более резкими, каждая его улыбка, даже самая добрая, неизменно граничила с насмешкой, а глаза дьявольски блестели ярким огнем. Он был безмятежен, словно проживший жизнь старик, вспоминающий былые годы, о которых ничуть не сожалеет. И всё-таки в его облике, в его позе и осанке чувствовалась натянутость. Она ясно это видела. Затаенная фальшь читалась в блеске его глаз, неестественно расслабленная поза и немного сутулые плечи выдавали в нем нервное напряжение, которое он сдерживал, пытаясь казаться небрежным и спокойным. Она посмотрела на его ладонь, лежащую на столе. Длинные пальцы нервно и едва заметно тихо постукивали по столешнице. Он владел собой почти мастерски. Ино вновь взглянула на его лицо, на этот раз явно и открыто, призывая его требовательным взглядом оглянуться на нее. Но он словно не замечал сидящую рядом сестру. Сейчас ему было не до этого. Он пытался держать себя в руках и раздумывал, как ему отвечать на вопросы, что неизменно последуют от отца и Юми.
Ино вновь уткнулась взглядом в несуществующую точку пространства. Она ждала, как и он, какие вопросы последуют, но родители молчали. Их, видимо, не меньше поразило известие Дейдары, и они едва могла прийти в себя. Она выпустила из рук палочки, аккуратно положила их на специальную подставку и опустила ладони на колени, терпеливо ожидая, что скажут родители. Наконец, отец, откашлявшись, произнес спокойным голосом:
- Что ж, ты в праве делать всё, что хочешь, - он остановился. Ино метнула на него взгляд полный ненависти и презрения. Она призывала его к резкости и грубости. Он же отец! Он должен быть строгим, должен запретить, ответить отказом, удержать силой, в конце концов, запугать, но оставить сына подле себя. Ведь он же любит Дейдару, ведь любит этой страшно-эгоистичной отеческой любовью. Он продолжен так же степенно и спокойно, словно речь шла о погоде: - Ты удивил нас всех, но мы не станем тебе препятствовать. Тем более, ты уже нашел квартиру.
Дейдара слегка наклонил голов, проявляя должное уважение и благодарность к отцу. Ино кипела от гнева: ее так бесила эта подчеркнутая церемонность, этот тихий, неторопливый тон, которым они разговаривали. Она надеялась на выкрики, бурные сцены, но только не это слепое повиновение. Не на эту простоту и легкость, с которой он отпускал от себя сына, с которой лишал ее единственной поддержки в ее аду.
- Но тебе наверняка понадобится помощь с перевозкой вещей, - продолжал отец всё также спокойно и неторопливо. – С этим мы поможем тебе.
Дейдара вновь немного наклонил голову, не говоря ни слова. Она сжала ладони в кулаки. Терпеть не могла эту дань традициям и подчеркнуто-вежливое отношение. Оно служило лишь защитой и прикрытием. Ни один из них не смел высказать свои истинные чувства. Все поступали согласно с выданными им в самом начале ролями.
- А когда ты планируешь съехать? - с печалью в голосе и во взгляде проговорила ее мать потухшим голосом, не скрывая, что она слишком расстроена этим известием, ведь уже успела привязаться к нему.
- На следующей неделе, ближе ко вторнику.
Ино мгновенно посчитала в уме. Всё слишком быстро и стремительно! Если сегодня среда, то у нее осталось меньше семи дней наслаждаться своим положением в этом доме. Через шесть дней он покинет этот дом, эти стены, оставив ее на произвол судьбы, предоставив ей возможность самой бороться с одиночеством и невыносимой тоской, что свалится на нее. Нет, он не смеет, не должен! Она вновь взглянула на него выжидающим, упрямым взглядом. Он не замечал, даже не взглянул на нее украдкой. Ее не было, просто не существовало. Она покорно опустила взгляд.
Не следовало сейчас поддаваться отчаянию и тоске, но это его равнодушие стало последней каплей за эти две недели, в течение которых он как будто забыл про нее. Он резко бросил всякую попытку привлечь ее к себе, в свою жизнь. Больше никто не задевал ее локтем и не спрашивал по утрам, что ей снилось. После того вероломного проникновения в ее комнату он бросил попытки проникнуть в ее душу. Он был подчеркнуто равнодушен. В его обращении к ней не чувствовалось ничего от прежней ласки и покровительственной насмешки. Он просто был тотально безразличен и доводил этим Ино до отчаяния. Она держалась в первые дни, хоть и была сбита с толку таким неожиданно изменившимся поведением. Она пыталась думать, что ее это не задевает ни капли, ведь она сама стремилась прервать всякое с ним общение, даже вежливое. Усыпив на первое время голос сердца, она торжествовала с толикой горечи в горле, что наконец смогла уйти от навязчивого вмешательства Дейдары в ее жизнь. Но потом неожиданно и незаметно для себя она стала грустить. Ей стало слишком скучно и пусто без постоянных домогательств, без навязчивого привлечения внимания, без его насмешливо-ласкового тона голоса. Она всё ждала, когда он войдет к ней в комнату, бесцеремонно, как он это умел, и начнет отпускать свои шуточки по поводу ее насупленного лица. Она поняла теперь, что такое его внимание делало ее жизнь веселей и ярче. Ей нравились постоянные препирания и перепалки, потому что в них не была зла, была лишь дружеская сердечность и искренность. И теперь всё это исчезло куда-то. Исчез добрый взгляд голубых глаз, исчезла улыбка, что была слаще и ярче меда. И последний шаг в его тактике, последний уничтожающий маневр в его стратегии – покинуть ее, просто оставить, повернуться к ней спиной, будто и не было ее никогда вовсе. Она добивалась этого с самого начала, она всегда хотела, чтобы он просто ушел из ее жизни, оставил в покое. И вот теперь, когда ее желание исполнено, когда ее усилия принесли плоды, она сокрушается, она жалеет о своих желаниях, она не хочет их исполнения! Нет, только не это, пусть он только останется!
В отчаянии она посмотрела на него. Он что-то рассказывал отцу и Юми, но она не слышала. Они что-то ему отвечали, но она не слышала. В ушах стоял странный звон. Она глядела на Дейдару. На его шевелящиеся губы и понимала, что хочется обнять его, вцепиться в его теплое тело и никуда не отпускать. Он ведь так рьяно защищал ее и пытался вернуть к полноценной жизни. Все его попытки и слова были направлены на то, чтобы она искренно улыбнулась, чтобы вышла из-под своего панциря. Чтобы перестала так гордо и самоотверженно страдать, возвеличивая собственную боль. Каждое его слово и взгляд не остались напрасными. Он смог донести до нее то, что она так долго от себя скрывала. Несмотря на то, что он порою так сильно пугал ее, она нуждалась в нем. Он стал чем-то большим, чем просто сводный брат. Он больше не был чужим ненужным человеком в ее жизни. Он теперь составлял важную часть ее самой. Он бывал рядом с ней тогда, когда никого не было. И если он сейчас вот так просто уйдет, у нее больше ничего, совершенно ничего не останется.
Она не слышала, чем завершился ужин, только все внезапно встали из-за стола с фальшивыми улыбками. Ино тоже силилась улыбнуться, но ее улыбка получилась ужасно кривой и ненатуральной, похожей больше на гримасу кислой боли и недовольства, чем на истинную радость. Да и как можно было радоваться после такого известия? Она по обыкновению помогла убрать матери со стола, затем направилась на второй этаж. Не хотелось оставаться одной в этой чужой комнате с ненужными мыслями о том, что она осталась брошенной, потому она решила сама узнать у Дейдары истинную причину его внезапного переезда. Она чувствовала, что она замешана в это, причем не частично. Она знала, была уверенна, что основная причина его бегства – она. Но что именно она сделала? Это было выше ее понимания. Неужели его настолько убили ее холодность, что он решил не совершать больше отчаянных попыток сблизиться? Неужели она каким-то образом уязвила его гордость и самолюбие? А может, всё дело в том, что она знает его секрет, была свидетельницей его слабости, его постыдных слез? Она раздумывала над этим, поднимаясь по лестнице, а затем бредя по длинному коридору. Возле входа в его комнату она остановилась, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. Она не стала стучать – ни к чему формальности, когда грядет настолько серьезный и искренний разговор. Точно так, как он когда-то ворвался в ее жизнь, она открыла дверь в его комнату и свободно вошла внутрь. Он сидел на диване и листал какой-то журнал, разглядывая картинки. Опустив его на колени, когда она вошла, он вопросительно и с интересом взглянул на нее. Она глядела в его глаза жестким и требующим объяснений взглядом, хотя и не хотела, чтобы их разговор начинался с этой ее обычной грубости и строгости. Она пыталась не казаться такой заносчивой и гордой, но злость, разбирающая ее изнутри, не давала ей смягчить взор. Дейдара пригласил ее войти, словно она еще стояла за дверью, и позволил ей присесть рядом с собой, на диване, чем Ино незамедлительно воспользовалась, сев неестественно ровно рядом с ним. Она посмотрела на него с прежней строгостью во взгляде и начала спокойно, хотя ей этот тон стоил ей неимоверных усилий:
- Я пришла поговорить с тобой. Думаю, ты согласен, что между нами надо поставить все точки над «i», - она сама удивилась своему деловому тону и спокойному тембру голоса.
- Что ж, я слушаю, - в свою очередь так же спокойно проговорил в ответ брат.
- Я хочу узнать, почему ты решил так неожиданно переехать.
- Что именно тебя интересует? – поддерживая ее деловой тон, спросил Дейдара.
- Причины. Никто не станет так неожиданно переезжать. Это похоже… - она замешкалась, подбирая нужное слово, - это похоже на бегство.
- И от чего же я по-твоему бегу? – усмехнулся Тсукури.
Ино улыбнулась. Он хитро повел игру. Но она не настолько проста, чтобы выложить все свои подозрения и раскрыть перед ним свою душу. Даже будучи в смятении чувств, она отдавала предпочтение здравому смыслу. А потом проговорила резко:
- Это я и хотела узнать от тебя.
Дейдара вздохнул устало. Он на секунду прикрыл глаза, будто пытаясь собраться с мыслями, а затем посмотрел на Ино сквозь ресницы, как-то странно улыбаясь. Ино пыталась истолковать его улыбку, но ее выражение было настолько неуловимо, что у нее создалось впечатление, что она смотрит на «Джоконду».
Он начал издалека, спокойным и безмятежным тоном:
- По тебе видно, что ты знаешь ответ на интересующий тебя вопрос. Зачем же тогда ты пришла сюда? Чтобы удовлетворить свое любопытство? Ты не уверенна в своих домыслах? Что ты хочешь, чтобы я сказал «да»? Ты ведь прекрасно знаешь, почему я уезжаю и от чего, точнее, от кого бегу.
Ино изменилась в лице от настолько откровенного признания. Она взволнованно сжала в ладонях ткань своей голубой юбки, пытаясь справиться с волнением. Правда, что так искренно и неприкрыто была высказана ей в лицо, жгла глаза, отчего она почти что до слез покраснела и отвела от Дейдары взгляд.
- Ты удивлена? Ты думала, я придумаю тебе какую-нибудь ложь, которой ты удовлетворишь свою советь, чтобы она тебя не мучила? На что ты надеялась, когда шла сюда? – его тон был ужасно, чудовищно спокоен, отчего звучал издевательски.
- Я хотела знать правду, - подавленно проговорила, прекрасно зная, что ее сейчас тут же уничтожат, Ино.
- Правду? – жестко усмехнулся Дейдара. – Разве ты ее не знала? Ты хотела, чтобы я лишний раз сказал тебе, что ты права? Я тебе достаточно ясно это сказал. Почему же ты выглядишь такой измученной и несчастной?
- Слишком много вопросов, - найдя, что сказать, жестко парировала Ино.
- Тебе не нравится?
Еще бы! Она надеялась выступать в роли палача и допросчика, а он так просто взял на себя главенствующую роль, чтобы просто уничтожить ее, втоптать ее в грязь. Она уже пожалела, что пришла, и хотела было вскочить в гневе, но всё сидела, прикованная к месту, думая, что бы ей ответить на этот провокационный вопрос.
- Чего же ты молчишь? – допытывался он.
Нет, она не сломит свою гордость под его натиском. Она отразит его удары, она не позволит просто так издеваться над ней! Полная достоинства и гнева, она вскочила с дивана и встала прямо перед ним, глядя на него гордо, свысока, показывая, что у него ничего не выйдет. А он глядел на нее насмешливым взглядом, в котором не было и намека на прежнюю ласковость, лишь желчь и чернота, демоны и бесы.
- Хватит! – вскричала она возмущенно. – Я пришла сюда спокойно поговорить, а не на допрос!
- По-моему, я спокойно разговаривал, кричишь сейчас только ты, - невозмутимо проговорил Дейдара, ничуть не изменившись в лице. – Уймись и сядь, и мы спокойно поговорим.
Она починилась, кипя от гнева, теребя ткань юбки, не зная, как унять раздражение и злость. Прежде всего, на саму себя. Она вела себя, словно дура, а он, несомненно, упивался тем, что она оказалась в таком смешном и жалком положении.
- Ты слишком пылкая для серьезных разговоров, - спокойно заключил Дейдара, пока Ино тщетно силилась справиться с собственным гневом.
Она взглянула на него со злостью, словно стремясь испепелить его взглядом горевших глаз, настолько ярких и полных уничтожающей силой, точно у василиска. Она не знала точно, чего добьется этим отчаянным взглядом подбитой птицы, но она не хотела сдаваться, хотя рассудок уже не раз подсказывал ей воспользоваться своими прежними уловками и пустить в ход слезы, чтобы надавить на жалость и унять его силу и превосходство. Но отвращение, что она теперь питала к притворству, не давало ей подчиниться голосу хитрого здравого смысла. Она хотела сохранить свою гордость, пусть он уничтожит ее, но она уйдет из этой комнаты с гордо поднятой головой даже будучи побежденной.
- Не смотри на меня так, - сказал Дейдара повелительно, наконец тоже закипая от гнева. Только гнев этот был умерен, угрюм и странно молчалив. В глазах читалась злость, но она была сдавленной, даже угрожающей. Ино не на шутку испугалась, увидев этот взгляд и угадав в нем ту дикость, что была порой свойственна ему. Едва заметный белый шрам на мочке уха всё еще давал знать о себе, она не стала рисковать, чтобы не быть его жертвой снова. Она покорилась, отвела взгляд, раздумывая, как вновь повернуть разговор в нужное ей русло. Хотя что еще ей спрашивать, ведь он ясно дал понять ей, что уезжает он, потому что она живет тут, в этом доме. В этих стенах. Живет и мучает его.
- Это искушение, - хриплым шепотом внезапно проговорил он, чем заставил ее удивленно поднять на него глаза. – Ты – искушение. Понимаешь теперь? Если я останусь тут еще на секунду, я больше не смогу себя сдерживать.
Его взгляд, томно горевший, выдававший в нем безумие зверя, подтверждал каждое его слово. Ино испуганно вжалась в диван, незаметно отсев от брата подальше. Она глядела прямо в его глаза, уничтожающие, пожирающие ее, жаждущие напасть. Она хотела убежать, но прежнее оцепенение сковало ее. Такое было тогда, на кухне. И она ненавидела себя это чертово бессилие. Его взгляд, проникая в самую ее глубину и суть, лишал возможности двигаться. Она была жертвой, птицей без крыльев, бабочкой, попавшейся в сети паука. В этот момент она внезапно поняла, что она умрет от его рук. Рано или поздно – точно. Он смотрел на нее кровожадным взглядом дикого убийцы. Он бы с удовольствием вспорол ей брюхо, чтобы увидеть, что там внутри, как выглядит она с изнанки, такая же гордая и красивая? Ино сглотнула, неосознанно сильнее вдавившись вглубь дивана. Его страсть пугала ее. Его чувство было неправильно и нездорово, выбивалось за рамки морали. Оно было сильнее его, оно было стихией, не останавливающийся ни перед чем, невозможно сильной стихией, перед которой ничто не властно, воли которой подчиняется любое существо, в том числе и она. Он начал наступление. Внезапно отделившись от спинки дивана, он приблизился к ней. Она испуганно отсела на самый край дивана, рядом с подлокотником, хотя чувствовала, что надо просто бежать отсюда или кричать. Но ни то, ни другое ей сейчас не было под силу. Она задыхалась от страха и оцепенения. Весь мир сузился до пространства этой комнаты. Ей попросту некуда было бежать, за этим окном и этой дверью и этими стенами – бездна. Он поставил руки на сидение дивана и стал по-тигриному подкрадываться к ней. Она всё отводила голову и отклонялась вниз туловищем, норовя свалиться на пол. Она ругала себя за то, что не могла ничего сделать перед лицом собственного страха. Его взгляд парализовывал, хватал в тиски, не давал вырваться. Это ловушка, это паутина, в которой она запуталась. И чем больше она пыталась выбраться отсюда, тем сильнее заточала себя. Она утопала в собственном страхе, наполняя им сосуды своей души. Он приблизился к ней, а она, не зная, куда бежать с этого бренного дивана, полулежала на нем, вдавившись головой в подлокотник, а ноги крепко подобрав к себе. Руками она пыталась защитить себя, сложив их в неестественной позе, скрестив перед лицом. Он навис над ней, спокойно, но требовательно схватил за запястье и отвел в сторону сначала одну конечность, затем – другую, и дико на нее воззрился. Его томный взгляд глядел прямо в ее лицо, скользил по ресницам, словно пересчитывая их, заглядывал вглубь ее стеклянных аквамаринов, бродил по белоснежной коже без единой родинки и царапин. Его плотно сжатые губы ясно свидетельствовали о том, что он пытался справиться с собственной дикостью, но она брала верх. Его истинная натура зверя прорывалась наружу. Внутренние демоны торжествовали, завладев его рассудком. Он хотел лишь одного. И не посмел отказать себе в этом.
Он склонился ближе к ее лицу, закрыл глаза и прикоснулся горячими, мягкими губами, дрожащими от непонятно Ино чувства, к ее устам, пытаясь раскрыть их влажным, горячим языком навстречу его поцелую. Он действовал предельно нежно и осторожно, словно спрашивая разрешения. Если бы он применил грубую силу, Ино нашла бы в себе силы дать ему отпор и вырвалась бы, но его нежность обескуражила ее. Она в наслаждении прикрыла глаза, не спеша отвечать на его пылкость. Она была шокирована и напугана, рассудок кричал е что-то про мораль и родственные узы, но сердце, громко бьющееся, заглушало его голос, а в душе разлилось что-то мягкое, густое, приятное. Его прикосновения волновали ее, щекотали ее кожу, приятно обволакивали своей сладостью. Внизу живота сладостно заныло, она в последней стадии сопротивления пыталась унять бушующий поток наслаждения, по последний замок на вратах самообладания был уже взломан, и она покорно раскрыла губы навстречу его поцелую, чувствуя, как падает в зияющую бездну. Он целовал ее теперь с большим усердием и старанием, нежно терзая ее губы, проникая вглубь ее послушного рта языком. Она неловко отвечала на каждое его прикосновение, чувствуя, как всё в душе перестает быть прежним. Всё зловонное исчезает из нее, оставляя место чему-то теплому, приятному. Она перестала помнить, где она и даже, кто ее целует. Она лишь чувствовала чужую плоть на своих губах, неимоверное тепло, что разливалось по венам, тишину, покой и нежность, что сквозила в каждом прикосновении его губ. Он нежно гладил ее пальцами по щеке, опуская ниже вдоль по горлу к ключицам и вдавливая указательный палец в ложбинку меж ними, из-за чего Ино выше поднимала голову, позволяя захватывать себя, выгибаясь навстречу каждому его движению. Им уже стало не хватать воздуха. А она всё не прерывала поцелуй, продолжая так же робко на него отвечать, что распаляло его еще больше. Он сильнее вдавливал палец во впадинку меж ключиц, что причиняло молекулы приятной боли, которые распадались на атомы наслаждения. Он прервал на секунду поцелуй, выпустив ее губы и вдохнув немного воздуха. А затем вновь впился в ее губы с новой нежностью и страстью. Они бы терзали себя вот так еще много времени, если бы не чьи-то шаги, что явственно послышались за дверью, чей оглушающий звук разбил их рай, их мир тепла, заставив вынырнуть с глубин океана на поверхность. Дейдара стремительно прервал поцелуй и уставился на дверь. Шаги начали постепенно стихать и удаляться, но возобновлять поцелуй он уже не стал, внезапно осознав, что он только что совершил непоправимое. Он вскочил с дивана в сильном волнении, дрожа всем телом. Подойдя к окну и не глядя на Ино, он тихо проговорил:
- Теперь видишь, почему я уезжаю?
Но ему никто не ответил. Послышался скрип двери, а затем хлопок. Он обернулся, увидев яркий прямоугольник дерева, что вел в коридор, и услышав поспешно удаляющиеся шаги.

* Атлант - древнегреческий титан, что был вынужден держать на своих плечах небосвод, признак терпения и выносливости.