Параллель. Боль в тебе. 19.

***

Мысли о Сасори стали более, чем навязчивыми. Она начинала думать о нем всякий раз, когда поневоле вспоминала о Дейдаре. Это было единственным верным способом убежать от наваждения и постыдной слабости - ненужных, удушающих, захватывающих в тиски чувств. Имя брата неизменно вызывало в сознании имя Сасори. Она подменяла одного другим, надеясь таким образом найти покой и спасение. Спасение и правда приходило, но до покоя было далеко. Сасори был неразрывно связан с чем-то жгучим и неприятным. Она чувствовала, как всё внутри нее восстает против его мировоззрения, против его мыслей и рассуждений о чувствах других людей. Какое право он имеет судить о любви, будто любил? А то, что он никого никогда не любил, было очевидным. Эти мысли - порождения его одиночества и скуки от вседозволенности. Наверняка ему с детства ни в чем не отказывали, исполняли любую, самую безумную прихоть, оттого эта скука в глазах и ничего не выражающее, кроме тоски, лицо. Он был полон уныния, он как будто олицетворял его. Ей становилось отчетливо неприятно, когда она начинала воспроизводить перед мысленным взором это идеальное, ужасающее в своей красоте лицо без изъянов. Наверняка девушки бросались на него толпами. Он умел говорить, держать себя, быть обходительным, когда требовалось, а природная красота обеспечивала ему стопроцентную выгоду от всех этих качеств. Он был идеален. И именно это ей в нем не нравилось.
Она не поняла, когда мысли о нем захватили ее сознание и стали необходимостью. Они были нужны ей, потому что только так можно было не думать о Дейдаре. Лучше постоянное негодование вместо боли, лучше оспаривание всех его идеалов вместо болезненного неприятия правды и судорожных дум. Лучше так, чем постоянная борьба с собой в отчаянии. Она заменяла Дейдару им. Ей было это необходимо. Этот процесс был необратим, потому что необратимостью были мысли о брате. В каком-то смысле Сасори был лекарством, вакциной от болезни под названием Дейдара. И она не заметила, как стала перебарщивать с лекарством, потому что болезнь всё развивалась, а не уходила. Чем больше в сознании всплывало лицо Тсукури, тем больше она думала о Сасори. Это было неизбежно. В конце концов, она полностью была порабощена этим процессом.
Она рассуждала над взглядами Сасори. Она долго думала, прав ли он. Ей казалось справедливым то, что он говорил. Да, она тоже не верила в любовь. Точнее, не верила в то, что люди сейчас умеют любить. Они умели это делать несколько столетий назад, когда, не задумываясь, бросались со скал и выпивали яд во имя возлюбленных. Сейчас это и правда превратилось в некий животный акт, продиктованный потребностью физического тела. Именно инстинкт продолжения рода толкает людей на женитьбу, на то, чтобы ложиться с кем-то в постель. Она сама была жертвой этой постыдной связи, она сама родилась из-за этого животного инстинкта, доставшегося людям от древних. Он был прав. Но в одном он всё же ошибался. Разве можно отрицать любовь? Да, ей надоело это слово, она знала, что оно совершенно ничего не обозначает, что оно – выдумка. Но было нечто другое, другие чувства, необъяснимые, заставляющие тебя совершать безумства, накидывающиеся на тебя, будто дикие звери, доводящие до исступления, по сути ничего не делая. Было состояние, в котором живешь, которое ощущаешь. Была готовность ежесекундно принести себя в жертву, когда только понадобится. Была рабская покорность другому, была жизнь во имя другого, ради него. Была одержимость. Но любви? Нет, любви не было. Это просто слово, придуманное кем-то когда-то и глупо переносимое на каждый отдельный случай, на всех без разбора. Так нельзя, ведь это – субъективное чувство, восприятие, реальность. Но признать, что нет этих жгучих чувств, каждую секунду рождающих и убивающих в тебе что-то? Нет, она не могла согласиться с ним. Какими бы справедливыми ей не казались его суждения, она не могла просто так отвергнуть собственные чувства, признав его правым.



- Ино, дорогая, - начала мать вкрадчиво и осторожно, совершенно тихим, почти шепчущим, голосом. Ее голос в последнее время всегда превращался в полушепот, когда она обращалась к ней. Ино молча наблюдала за тем, как мать всовывает шпильки в затылок, пытаясь соорудить на голове прическу. Она опять куда-то уходила. В последнее время ее походы в никуда в таком вот представительном виде участились. Ино сдерживала беспокойство, тем более, что отец, судя по всему, знал, куда она ходит. Они определенно что-то скрывали от нее. Мать продолжила, заколов шпильку: - Сходи, пожалуйста, к Дейдаре, отнеси ему тот пакет, что лежит на столе. Мы с отцом волнуемся за него.
Ино усмехнулась. Волнуются, как же. Настолько волнуются, что пропадают где-то целыми днями, а из нее делают посыльного. Легкая злость закралась в сердце девушки. Она не хотела вновь видеть его, тем более, спустя столько времени после похорон. Она почти вытеснила его из своего сознания, заменив его мыслями о мировосприятии Сасори. А теперь ей предстоит вновь встретиться с ним лицом к лицу, заглянуть в его глаза, сказать ему несколько слов. Мать тем временем продолжала:
- Там теплые вещи и еда, которую я приготовила. А еще деньги. Скажи ему, что если что-то будет нужно, пусть обращается к нам. А еще передай, что мы ждем его в любое время.
- Может, записку напишешь? – раздраженно процедила Ино. Она не выдержит хладнокровно произносить столько слов. Она сорвется, она сделает что-то глупое, когда увидит его. Как он изменился, оправился ли, до сих пор ли страдает? Она смутно ощущала в себе нелепое желание утешить его, обнять. Желание глупое, никак не вяжущееся с той болью, которую она испытывала от его предательства. Утешать человека так поступившего с ней? Неужели у нее нет гордости, неужели она уже настолько низко пала в своей зависимости, что готова унижаться перед ним, мгновенно забывая все обиды? Нет, он поступил с ней жестоко, почему же она должна поступать с ним иначе?
- Не болтай глупостей, - тоже с раздражением ответила мать. – Тебе так неприятно помогать нам?
- Нет, я отнесу, - угрюмо согласилась Ино. Не хотелось ссориться с матерью из-за него.
- Я бы сама отнесла, - как-то нелепо и странно начала оправдывать Юми. – Но у меня кое-какие дела. К тому же вы с ним хорошо ладите, он будет рад тебе больше, чем мне.
- А что за дела? – мгновенно уцепилась за мысль Ино, чтобы только не воспринимать глубоко последние слова матери.
- Соседка попросила ей помочь… - она явно была не уверена и запиналась. – По пустякам. Мы едем в торговый центр, что в соседнем городе. Ей надо купить кое-что…
Ино ничего не ответила, лишь глядела пристально на мать, пытаясь угадать, какая правда кроется за ее словами. Не похоже, что у нее завелся любовник, это было просто неразумно и глупо после того, как она, бросив все, помчалась из Токио в эту глушь. Да и для любовника вид слишком представительный. Непроизвольно взгляд Ино скользнул по рукам матери. Никаких колец и браслетов. Внезапно ладони матери легли на живот, поправили край белой блузки, а потом еще секунду задержались на животе. Неужели?.. Рука матери отнялась от живота и схватила черную сумку. – Мне пора, - бросила она деловито. – Не забудь про просьбу.
Ино кивнула, чувствуя легкую дрожь во всем теле. Этот нежный жест, это легкое, едва заметное поглаживание пальцами… Девушка ощущала, как в теле закипает отчетливое отвращение. Она до последнего отводила от себя страшную догадку, но она, увы, была неотвратимой. Мать надела зимнее пальто, сапоги и поспешно покинула дом, взглянув предварительно на часы на запястье. Всё это ужасно не нравилось Ино. Юми вела себя так, словно… словно была беременна.
Беременна? Холод омерзения прошелся по спине, заставив ее вздрогнуть. Как можно, ведь у них уже есть дети? Вот оно, вот то, о чем говорил ей Сасори. Проявление инстинкта продолжения рода в полной мере. Вот оно, вот эта мишура, которую заботливо вешают на столь низменную и грязную вещь. По сути, обычного мула разрядили в дорогую конскую парчу и запрягли в карету. Вот она вся любовь – всё сводится к этому столь грязному, первобытному, животному. Ее матери сорок лет, какой ребенок в таком возрасте? Она годится ему в бабушки, неужели они будут воспитывать его? А может, ее мать сейчас идет делать аборт? Потому так волнуется. Но что тогда за бессмыслица такие отношения? Разве возможно так, разве возможно погубить жизнь, которая имеет право расти? Впрочем, что это она? Сакура же сделала это собственноручно. Да и какое ей дело до того, чем занимаются ночами эти два чужих человека? Какое ей дело, пусть даже ее мать сделает еще не один аборт? Она попыталась отвадить эти жуткие, неприятные мысли, вспомнив о поручении. Вот что намного сложнее и больнее осознавать: ей вновь придется увидеть эти глубокие, полные пагубных чувств, глаза. Неохотно она прошла на кухню и взяла толстый пакет, доверху наполненный всякой ерундой. Она представила ту страшную минуту их близости, когда ей придется стоять с ним рядом на расстоянии вытянутой руки, слышать его дыхание, ощущать, как воздух постепенно становится вязким, как кислород медленно покидает тело, а сердце начинает сходить с ума. Она должна держать себя в руках, не позволять чувствам брать верх, она обязана заглушить голос сердца, игнорировать порывы души. Если она не будет делать это, то просто сойдет с ума, упадет прямиком в бездну его объятий, которые вновь сделают ее такой слабой, невыносимо слабой, заставив изнывать от сладостных пыток его прикосновений. Она должна вытерпеть, мужественно сомкнув губы. Она должна найти в себе силы дышать, просто дышать. Ладони неуверенно вцепились в ручки пакета, сердце заходило в бешеном танце. Она думала, что не увидит его еще очень долго. Она думала, что он больше не будет возмущать ее спокойствия, что она обеспечила себе относительно нормальную жизнь. Она думала, что больше никогда не вспомнит ту боль, которую мог причинить ей взгляд пронзительно-синих, похожих на бушующее море, глаз, в которых она каждый раз тонула, теряя себя. Постыдная мысль внезапно пришла ей в голову, вызванная страхом. Ей не обязательно встречаться с ним взглядом и передавать все те слова, которые говорила мать. Она может просто оставить пакет под дверью, он сам заметит, когда выйдет в магазин. Неважно, что он подумает о ней (а он наверняка догадается, кому свойственна эта малодушная трусость), главное, что она сможет и дальше жить, не думая о греховных чувствах к брату. Да, она будет корить себя за этот низкий поступок, за собственную слабость, но так будет легче, намного легче. Она еще слишком напугана и не готова встречать отпор. Схватив пакет и наспех надев куртку и сапоги, Ино выбежала в холодный мир, запорошенный снегом, которого стало больше. Свинцовое небо, давившее землю, почему-то не понравилось Ино, оно было каким-то по-особенному тяжелым, ощутимым и низким. Отчищенные дороги покрылись тонкой коркой льда, отчего асфальт заблестел, словно хрусталь. Ино ступала очень осторожно, стараясь не упасть, и крепко сжимала ручки пакета, силясь не думать о том, как жалко она поступает, убегая от опасности. Она недолго прождала автобус на остановке. Сам путь показался ей особенно длинным, как никогда прежде. То ли из-за того, что автомобиль медленно двигался, то ли потому, что сегодня всё было каким-то неживым, спящим, даже немного мертвым. Она любила холод и мороз, но тут он был удушающим, убивающим и причиняющим боль, застоявшимся, закоренелым и угрюмым. Не та свойственная Токио особенная свежесть, приятно щекочущая оголенную кожу. Достигнув города, она расплатилась за проезд и купила в автомате с напитками горячий шоколад. До квартиры Дейдары оставалось немного, буквально пару поворотов, поэтому она растянула время, сев на лавочку и медленно потягивая горячий напиток. Она пыталась найти оправдания своей трусости и объяснить свой испуг. Ведь это же всего лишь Дейдара, так раздражающий ее порой, несносный Дейдара, который показался ей таким наивным и глупым при первой встрече. Он тогда был похож на солнце, она до сих пор помнила этот странный момент, когда сумела открыть глаза и увидела пряди его золотистых волос, особенно мерцающих на фоне белого прямоугольника окна. Он улыбался так нежно, лучисто, мягко. Он был солнцем. А теперь это солнце погасло, оно больше не умеет греть и расточать свет, оно теперь скрылось во мрак, оно сгорело. Это всё тот же немного придурковатый Дейдара, только многое потерявший. Почему она так боится его? Почему не может с собой совладать? Она нервно сделала глоток горячего шоколада. Какой невкусный, ужасно невкусный и немного терпкий шоколад. Она поморщилась и сделала еще глоток. Через силу. Ей вдруг пришла странная мысль в голову. Она подумала, что вся жизнь и есть этот невкусный, терпкий горячий шоколад, который ты пьешь через силу, потому что жаль денег на него потраченных. Внезапно она услышала легкий хруст снега под чьими-то ногами, подняла голову и увидела перед собой Сасори. Она вздрогнула. Человек, спасающий ее от ненужных мыслей, лекарство от безумия, он стоял перед ней с совершенно невинным видом и курил сигарету. Она услышала этот горький, забивающийся в ноздри запах, честный и прямой запах, и впервые он ей так сильно понравился. Этот дым показался ей каким-то особенным, доселе неведомым. Он что-то означал, он был полон сутью, какой-то загадкой. Она в упоении вдыхала в себе этот запах, его запах, ощущая, что успокаивается, что послевкусие горького шоколада куда-то уходит, а дрожь в коленках улетучивается. Она могла бы сидеть так еще долго, но он внезапно заговорил:
- У тебя вид, как у сбежавшей из зоопарка зебры.
- А как выглядит сбежавшая из зоопарка зебра? – очнувшись от сладостного обмана, раздраженно спросила Ино, уничтожающе глядя в пустые глаза Акасуны.
- Как ты.
Ино нахмурилась. Он вроде бы оскорблял ее, но делал это настолько искусно, что она едва была способна дышать от негодования. Его наглость не лезла ни в какие ворота, а самомнение раздулось до размеров Юпитера.
- Ты пришел сюда показать свое остроумие? – спросила Ино злобно.
- Нет, - ответил он, глубоко затягиваясь и выдыхая дым. Этот дым вдруг показался Ино ужасно зловонным и неприятным, до тошноты омерзительным. – Я шел к Дейдаре и увидел тебя. Ты что тут делаешь?
Ино в изумлении на него поглядела. Лучше не говорить, что она тоже идет к брату, чтобы не пришлось тащиться до его дома в столь «приятном» обществе его друга.
- Пью горячий шоколад, - раздраженно ответила Ино, желая поскорее отвязаться от Сасори. Он вновь дохнул на нее сигаретным дымом. Она демонстративно поморщилась и замахала ладонью, разгоняя белое облачко дыма.
- Тогда заканчивай бездельничать и пошли со мной.
Ино недовольно на него взглянула. Идти с ним не было никакого желания. Она вдруг представила всю комичность их встречи с глазу на глаз, троих, в одной квартире, в маленьком, узком помещении. Это будет просто ужасно. Конечно, всё может обернуться иначе. Вдруг Сасори возьмет инициативу в разговоре на себя и тогда ей не придется судорожно соображать над тем, как вести себя в подобной ситуации, а также мучительно сдерживать порывы неугомонного сердца. Но риск был велик, к тому же никогда не знаешь, что на самом деле хочет Сасори. Он опасен. И лучше держаться от него подальше. Он бросил окурок на землю, прямиком в снег и затушил его носком ботинка.
- Рядом урна стоит, - сообщила Ино, недовольно глядя на его действия.
- Снег сойдет, всё равно будет грязь. И не увиливай. Вставай и пошли.
- Не хочу, - спокойно ответила девушка, сдерживая порывы гнева. Его приказной тон бесил ее. Он, видимо, привык, что его все всегда слушаются. Ино недовольно отпила начинающий остывать горячий шоколад. Он уже превращался в твердые, горькие комочки, неприятные на вкус.
- А глаза говорят обратное.
- Глаза не умеют говорить, - мгновенно парировала Ино, оскорбленная его замечанием. Он говорил с ней так, будто знал лучше нее самой, что ей надо и чего она хочет. Она не хотела встречаться с братом, не хотела больше всего сейчас. Не хотела настолько, что готова была пойти на малодушие и слабость, лишь бы вновь не глядеть в эти болезненно-обостренные тоской глаза.
- Ошибаешься. Они говорят лучше, чем рот. Никогда не врут, по крайней мере.
Ино взглянула прямиком в его глаза. Вот уж у кого они лживые. Лживые и насмешливые. Они могли показаться пустыми, холодными, туманными и ничего не выражающими, но они лишь скрывали суть, они – всего лишь оболочка, маска. Они маскировали истинные чувства хозяина, они прятали и лгали. Так изящно и искусно лгали, что вводили в заблуждение любого.
- Значит, ты плохо умеешь слушать. Я не хочу идти к нему.
- Нет, это ты не умеешь слушать. Саму себя, прежде всего. Ненавижу людей, которые себе лгут. Вот поэтому ты и глупая.
Она вспомнила тогда его последние слова. Он одновременно назвал ее умной и глупой, как будто это могло уживаться вместе. Она старалась не придавать значения этим его словам и не думала о них, в сотый раз смакуя его теорию любых человеческих взаимоотношений и не соглашаясь с ним, вступая в ярую полемику в своем воображении с этим беспринципным человеком. Но теперь от тех его слов некуда было деться. Глупая. Она не приняла это слово, как оскорбление, но оно мгновенно отпечаталось в сознании. Что значит «глупая» в его понимании?
- Потом проанализируешь ситуацию. А сейчас идем, - его голос был спокоен, безмятежен и даже показался ей ласковым.
Она послушно встала, сама до конца не осознавая, что послушалась его и готова была следовать за ним прямиком в Ад, в логово дьявола, в убежище ее мучителя и палача, в море боли, которое было заключено в его глазах. Сасори как-то странно усмехнулся: криво и ненатурально, словно в сильнейшем отвращении, которое хотел скрыть за фальшивым оскалом, заменяющим ему улыбку. Ино не придала этому никакого значения. Она была поражена тому, как легко ее тело поддалось ему, как она стала заложницей его воли, как она беспрекословно его послушалась, потому что он вдруг подсознательно показался ей сильным, правым, умным, мудрым и взрослым. Она схватила пакет, стоящий рядом с лавочкой и поспешила за Сасори, идя поодаль от него, глядя в его широкую, мужественную спину. Он был не так крепко и хорошо сложен, как Дейдара, но это было главным его достоинством. Спина почти подростка и почти взрослого мужчины. Пожалуй, за такую вряд ли спрячешься, ища защиты, но она притягивала к себе взгляд, странно звала за собой. Ино нравилось разглядывать эту спину, смотреть на то, как свободно двигаются складки на куртке с каждым новым его шагом. Она послушно шла за ним, размышляя над тем, почему он вдруг так завладел ей. Она признавала его умнее себя. Она вдруг подумала, что впервые признавала кого-то умнее и взрослее себя. С Дейдарой было не так, с ним они были на равных, а с Сасори казалось, что она совершенно маленькая и неопытная, а все ее чувства ерунда. Его существование превращало все ее страдания в мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. Он низвергал всё то, чем она жила, отрицал всё то, что было для нее важно. Он как будто говорил: «Это всё детские игрушки. Настоящая жизнь не та, которой ты живешь. Ты живешь ерундой». Было странно осознавать, что всё, чем она жила, всего лишь фальшь. И в то же время это делало ее какой-то другой. Он делал ее жизнь другой. Рядом с ним она словно открывала глаза, она могла посмотреть на себя и свои чувства со стороны, она готова была встать рядом с Акасуной и плюнуть вместе с ним на них и на всё, что доселе составляло ее жизнь. Ничего не имело значения, все ее тревоги и волнения надуманны. Все ее чувства – порождение инстинктов. Отрицать сердце, отрицать любовь, отрицать дружбу, отрицать саму сущность жизни. Она еще не была готова, но это, должно быть, весело.
Ино вздрогнула, когда его фигура вдруг остановилась перед темным прямоугольником двери. Он повернулся к ней лицом и тихо проговорил вполголоса:
- Встань перед глазком. Тебе он точно откроет.
Ино вдруг покраснела от гнева. Так вот для чего она нужна была. Чтобы Дейдара открыл. Он ведь наверняка никого к себе не пускает. Сначала мать, теперь вот Сасори. Она просто инструмент достижения цели. И почему они все так уверены, что он откроет ей? Хотя она сама была в этом уверенна. Гневаться было бы глупо и по-детски, поэтому она попыталась успокоиться и послушно встала прямо напротив глазка, а затем неуверенно позвонила. Странным образом она была спокойна, совершенно умиротворена. Куда-то делась дрожь и озноб, проходивший по спине, когда она думала о той минуте встречи их взглядов.
За дверью послышались медленные, слабые шаги. Затем на мгновение воцарилась тишина, похожая на вакуум. А дальше всё произошло настолько стремительно, что Ино едва успела опомниться: торопливо послышались звуки отпираемой двери, скрип петель, а затем она увидела на пороге глубоко взволнованного, болезненного Дейдару, сильно ослабшего и похудевшего, совершенно изменившегося и повзрослевшего. В его глазах стоял лихорадочный блеск, он был в крайнем возбуждении, и было видно, что это чувство давалось ему с трудом. Он слишком ослаб для проявления каких-либо эмоций. Всё же в последней степени отчаяния, горя в исступлении собственных ощущений, он внезапно сделал шаг прямиком в холодный подъезд и обхватил ее тонкое, податливое тело руками, сжав ее в объятьях. Она в удивлении ахнула, почувствовав, как лицо упирается в его грудную клетку, как ноздри забиваются таким знакомым и родным запахом. Она так отвыкла от этого запаха, от этих мягких и нежных прикосновений. Он крепко обнимал ее, словно хотел задушить, раздавить руками. Она задыхалась от смятения. Что делать, что вообще думать, как дышать? Ее руки дрогнули, пальцы разжались и пакет упал с грохотом на холодный пол подъезда. Она забыла о Сасори, она вообще обо всем забыла. В голове плавали какие-то смутные мысли, а сердце бешено отзывалось на его объятье. Она медленно погибала. Погибала от того, что так долго жаждала, чего желала все эти месяцы их расставания. Она ничего не видела, она закрыла глаза, целиком отдавшись своим ощущениям, поселившись в тепле его ослабшего тела. Его сердце, глухое, едва слышное, медленно билось о ребра, погибало в этой тесной грудной клетке. Она ничего не слышала. Она перестала воспринимать звуки реальности, чувствуя лишь удары его сердца и легкое дыхание. Он был тут, рядом, теплый, давно ожидаемый, невыносимо-родной.
- Я не помешаю? – послышался голос. Ино вздрогнула. Сасори! Краска стыда залила ее щеки. Руки Дейдары внезапно ослабли и выпустили ее из плена объятий. Он сам был взволнован и шокирован не меньше. Он сделал шаг назад, в квартиру, испуганно глядя на друга, словно тот был диким зверем. Ино стыдливо опустила взгляд в пол. Как она могла забыть о нем, как она вообще могла поддаться слабости? Послышался надломленный, хриплый голос Дейдары:
- Если ты пришла одна, то заходи. Если с ним, то можешь идти.
Ино подняла взгляд. Его слова были равносильны пощечине. Она сама не меньше мучилась его присутствием тут, а он смеет еще ставить условия, да еще таким жестоким голосом. Она поглядела прямиком в его глаза. Он смотрел на нее с болью, как будто просил у нее пощады и снисхождения, как будто говорил: «Видишь, как мне больно из-за тебя». Ино вдруг из чувства мести, со странным удовлетворением, жестоко процедила сквозь зубы с явным намерением сделать ему еще больней:
- Я пришла отдать тебе это, - она поспешно подняла пакет и всунула ему грубо посылку. – Это от матери.
Еще мгновение она наблюдала за тем, как меняется он в лице, как его глаза наполняются новой порцией боли, как они показывают страдания его души. Она с диким удовлетворением отметила, что уязвила его еще глубже, а затем повернулась к нему спиной – новая, еще более изощренная жестокость – и медленно направилась прочь с садисткой улыбкой на губах. Да, пусть прочувствует то, что испила она сполна, пусть поймет, какого это – терять мгновенно самое дорогое, долго и мучительно ждать одного единственного человека, а потом, когда он приходит, понимать, что пришел он не спасти, а лишь сильнее уничтожить, глубже втоптать в пучины отчаяния. Он достаточно издевался над ней, теперь ее очередь делать больно, теперь она будет оставлять неизлечимые царапины на поверхности его сердца. Ее тело, объятое смятением и диким страхом, дрожало в лихорадке, оно как будто болело, боялось чего-то. На секунду Ино даже ощутила себя полностью обнаженной, ей стало холодно и зябко без тепла его рук, так крепко ее обхвативших, уберегших от целого мира вокруг, враждебного, лживого, гнилого. Секунды жизни, наполненной его существованием. Внутри сердце сжалось до размеров атома, воздуха стало отчаянно не хватать, мысли путались и спотыкались друг о друга. Он жесток, он так отчаянно жесток с ней! Сначала обнять, вселить лживую надежду, подарить частицу недостающего тепла, а потом просто выгнать. Выгнать, потому что она пришла не одна, потому что рядом возник Сасори. И разве виновата она в том, что он оказался тут, таким бестактным? Она злилась на него, она его ненавидела. Он всё испортил, он лишил ее счастья, он забрал у нее то единственное, что могло сделать ее по-настоящему живой. Она выбежала на холодную улицу, пропитанную снегом. Тело горело, словно в пожаре, она едва дышала. Свежесть морозного воздуха тысячами игл вонзилась в кожу. Она остановилась, чтобы отдышаться, чтобы вернуть себе способность трезво мыслить и анализировать произошедшее. Нервная дрожь обуяла существо. Пальцы отчаянно сжались в кулак. Она прикусила нижнюю губу, внезапно вспомнив ту ночь, тот разговор на балконе, после которого всё так дико пошло под откос. Он говорил ей тогда, чтобы она больше не кусала губы. Она надавила на мягкую, притягательно-коралловую плоть сильнее. Позади нее вдруг послышались чьи-то размеренные, тихие шаги. Она выпустила губу из плена, стремительно обернувшись. Сасори. Она зло поглядела на него, желая испепелить взглядом. Но он оставался жив и по-прежнему невозмутим, спокоен, непроницаем, глух, нем, мертв. У него вообще были хотя бы какие-нибудь чувства?
- Интересная сцена, - проговорил он задумчиво, подойдя к девушке. Она ничего не ответила. Восстанавливала дыхание, пыталась оставаться спокойной, никак не реагировать на него. – Пройдемся?
Ино зло посмотрела на него. Ей хотелось закатить истерику, громко вскричать, оскорбить Сасори, ударить его, чтобы только отомстить ему за то, что он у нее только что отнял своими дурацкими словами. Зачем она только пошла с ним? Почему послушалась? Почему она проявила такое слабоволие? Нет. Больше этого не повторится.
- Нет. Мне нужно домой, - сдерживаясь, глухо ответила Ино, вновь посмотрев в сторону, в несуществующую точку пространства.
- Ты злишься на меня, - голос Сасори принял прежний, холодно-светский тон, используя который он обычно пускался в рассуждения и умозаключения. Спокойный, холодный тон чрезмерно уверенного в себе человека. – Ты злишься потому, что из-за меня Дейдара прекратил делать то, что он делал. И это, судя по всему, приносило тебе удовольствие. Ты слишком падка на дешевые и доступные удовольствия и легко поддаешься слабостям. Ты знаешь, как называется то, что происходит между вами с Дейдарой? – он остановился, видимо ожидая ее ответа, но она молчала, стиснув зубы и чрезвычайно злясь. Он продолжил: - Инцест. Слышала ведь такое слово? Я не знаю всех подробностей, но, судя по твоему поведению, вы еще не состояли в кровосмесительной близости. В этом я уверен. Ты пытаешься держать себя в узде, но не удается. А почему тебя привлек именно твой брат, знаешь? Именно потому, что он твой брат. Будь он просто чужим, таким, как я для тебя, ты бы даже не посмотрела в его сторону, как не смотришь в мою. А ведь Дейдара зауряден. Ты настолько слепа, что даже не видишь, насколько он зауряден. Таким, как он, подходят такие, как Сакура. Это люди, которые спешат повесить на всё ярлык и обозначить любую ситуацию каким-то словом, чтобы не было неопределенности. У них всё очень просто. Потому такие люди часто любят повторять это слово, аргументируя им любой свой поступок. А ты не такая. Ты не заурядность. И чем скорее ты увидишь истинного Дейдару, тем быстрее ты от него избавишься.
Она кипела от негодования, она тяжело дышала. Она засунула руки в карманы, чтобы только не отвесить этому самовлюбленному идиоту пару пощечин. Как он смел так свободно рассуждать о ее чувствах, настолько холодно делать выводы? Как он мог судить легко их? Кто он, чтобы говорить об их отношениях такое? Об их странных, противоречивых, болезненных отношениях? Внезапно он вновь заговорил всё тем же тоном:
- Всё, что запретно, манит человека. Так уж мы устроены. Это заложено у нас в психике. Знаешь почему человечество достигло такого уровня эволюции? Потому что человек чрезвычайно любопытное животное. Не лень двигатель прогресса, а любопытство. Вам обоим просто любопытно, что из этого выйдет, что случится, если вы, например, поцелуетесь. Ты вздрогнула? Значит, уже было? Как видишь, никакая пропасть перед вами не разверзлась. Всё то же самое. И всё будет таким же, даже если вы переспите однажды. И не красней, это совершенно естественные вещи. Ты думаешь, что Дейдара тебе близок духовно. Но если ты внимательней к нему приглядишься, то увидишь, что вы совершенно разные. Он купился на твое миловидное личико и красивую фигуру. Чистый инстинкт, зов предков, химия, гены. Это было его мотивацией. Он конечно не осознает этого. Он не осознает, что это следствие работы физиологии, а не его дурацкой души, в которую он верит. Самец просто захотел самку. А самка поддалась самцу. Если отбросить всю эту дурацкую мишуру, которую вы понавесили, то голый факт будет выглядеть именно так. И если вы когда-нибудь переспите, всё мгновенно пройдет. Останется стыд, злость, угрызения совести, надиктованные вам вашими пресловутыми «душами».
Почему-то вся ненависть к нему мгновенно исчезла. Она вбирала в себя каждое его слово, но они мало ее трогали, практически не задевали. Где-то глубоко внутри она чувствовала, что он был не прав, что он лгал, что его слова ничего не стоили. И ей в голову внезапно пришла интересная мысль.
- Сасори, - ее голос прозвучал сонно, непривычно глухо, она сама его не узнала. – Ты счастлив?
Казалось, он удивился ее вопросу. Но не подал вида. Он был немного задет тем, что она так спокойно отреагировала, что никак не прокомментировала его слова. Но всё же он ответил, взвешивая каждое слово:
- Я доволен. В большинстве случаев люди именно это зовут «счастьем».
- Твоя проблема именно в этом. В том, что ты «доволен». Ты чрезмерно доволен. Ты доволен тем, что нашел способ избавиться от боли, от мыслей, от того, что могло тебя уничтожить. Ты ужасно доволен собой. Но ты не счастлив. – Она выпустила руки из карманов и посмотрела на него с внезапно вспыхнувшей улыбкой. Слабой, мягкой, светлой улыбкой, немного грустной и полной еще чего-то, какого-то странного волшебства, на которое Сасори внезапно поддался, сам от себя не ожидая подобного. Она проговорила хрипло: - Хотела бы я так же.
Да, она осознала, что хотела быть такой, как он. Она хотела бы вооружиться цинизмом и смотреть на свои чувства с таким же скептицизмом, с каким смотрит он. Она хотела бы с такой же легкостью низводить все свои ценности и отношения. Она хотела бы отрицать всё и вся, кроме генетики и физиологии. Она хотела бы смотреть на мир его уставшими, пустыми глазами, полными скуки. Она хотела бы быть такой же перенасыщенной всем: деньгами, материальными богатствами, роскошью, людьми, чужой любовью. Она хотела бы не знать, что такое тоска и бессонница, что такое жгучая боль и приступы удушья, какого это – глотать слезы, давиться ими, храбриться, пытаясь не плакать. Она хотела бы быть довольной. Не счастливой, а довольной. Потому что счастье причиняет боль, потому что это трудно, потому что после обязательно будет в сто раз хуже. Она хотела бы уметь нейтрализовать эти периоды счастья и боли, оставаясь в вечной гармонии с самой собой, ощущая блаженную скуку и чувствуя довольство.
Он смотрел на нее пустым взглядом мутных глаз, цвет которых был задернут сонной дымкой, похожей на туман. Правда, какого цвета были его глаза? Она никак не могла определить оттенки, как-то назвать и обозначить этот цвет. Он переходил от серого к карему, иногда даже красному, как кровь. Она боялась его взгляда, устремленного прямиком в нее. Он стоял близко, на расстоянии вытянутой руки и, казалось, обдумывал ее слова. Но что на самом деле происходило внутри этого человека, который ни во что не верил? О чем он сейчас молчал? И почему стал так внезапно серьезен, озабочен? Она терпеливо ждала его слов, но вместо этого он внезапно схватил ее ладонь, сжав ее пальцами, холодными, длинными, изящными пальцами. Она удивилась. Его рука была твердой, будто сделанной из воска. Она была чрезвычайно холодна и даже колка. Но нельзя сказать, что прикосновение этой руки было неприятно. Оно успокаивало, оно словно усыпляло кровь, заставляя ее медленнее циркулировать по венам. Он надавил пальцами на тыльную сторону ее ладони, сильнее сжав и стиснув ее руку. Боли не было. Было странно холодно, приятно-холодно и зябко. Она посмотрела в его глаза. Пусты.
- Зачем тебе он? – внезапно проговорил Сасори. Такого голоса у него она еще не слышала. Хриплый, твердый, даже немного грубый и слишком серьезный. – Ты ведь совсем не этого хочешь, тебе не это нужно. Почему ты не хочешь понять это? Почему тебе надо вечно выдумывать проблемы и препятствия? Я сразу понял, - его голос сорвался, стал вдвойне грубее, был полон злобного, исступленного отчаяния. – Как только я увидел тебя тогда рядом с Сакурой, я сразу понял, что ты… Ты… - он замешкался, впервые не найдя нужных слов для выражения своей точки зрения. Для выражения своих чувств. Она спокойно ждала, когда он продолжит, удивленно глядя на то, как шевелятся его губы, как его пустой взгляд стекленеет все сильнее, как он впервые находится в смятении, как он впервые ощущает. Внезапно он проговорил привычно-спокойным, холодным тоном, справившись с собственным наваждением: - Давай встречаться.
Она остолбенела от удивления. К такому она точно не была готова. Его последняя фраза была искренной, но сказана была в его привычном тоне. Он планировал это еще давно, наверняка планировал. В сильнейшим удивлении она буравила его взглядом. В Токио ей много раз говорили эти слова. Она всегда отвечала отказом. Но никогда еще эта фраза не приводила ее в такое смятение. Никогда еще она не знала, что ответить на эти слова.
- Если избавляться от Дейдары, то только так, - проговорил он вдумчиво, серьезно. – Я помогу.
Она в неуверенности смотрела на него, разглядывала черты его тонкого, немного женственного, безупречно-красивого лица. Идеальность, которая ничего не выражает. Пустая, немая, красивая оболочка, внутри которой, где-то в глубине, похоронено то, что он отрицает.
- Я помогу тебе. А ты поможешь мне. – Он больнее стиснул ее руку, отчего она поморщилась. – Человеку нужен человек.
- Мне… больно, - прошептала она неуверенно. Он ослабил хватку и внезапно приблизился к ней. Она поспешно опустила лицо, вперив взгляд в сторону, в холодный асфальт. Его лицо оказалось в опасной близости от нее. Она могла слышать и чувствовать холод его мертвого дыхания, она могла слышать, как он выдыхает морозный воздух, она чувствовала терпкий запах сигарет, которые он курил. И этот запах снова показался ей притягательно-приятным.
- Я не отпущу, пока ты не скажешь «да», - требовательно проговорил он.
- Да, - вырвалось у Ино прежде, чем она успела осмыслить свой ответ.
Он выпустил ее руку из хватки, отступил на шаг и посмотрел на нее со странным интересом, внимательно, изучающе, как будто хотел найти в ее глазах подтверждающую искренность ее ответа. Она смотрела в сторону, она боялась глядеть на него, боялась смотреть на человека, заставившего отречься от собственных чувств, предать свои ощущения, забыть о постыдной слабости. Это «да» вдруг перечеркнуло всю ее прежнюю жизнь. Теперь ей непозволительно думать о брате, теперь ей непозволительно не спать по ночам, испытывая дикие муки. Она теперь с ним, они теперь вместе. Ино перевела на Сасори твердый, пронзительный взгляд и удивилась.
Он улыбался.