Параллель. Боль в тебе. 20

***

Она стала привыкать к удушающему запаху его сигарет, дым от которых забивался ей в ноздри настырно и неистово. Она стала привыкать к постоянным разговорам о книгах, о великих людях, об искусстве, о вечном. Ей даже это нравилось, она еще ни с кем не говорила на такие темы. Ей нравилось, как рассуждает Сасори, каким подчеркнуто-холодным тоном он всё это произносит, как при этом глядит рассеянно куда-то сквозь нее мертвыми глазами. Ей стала нравиться бессмысленность его красоты, четкие линии его лица, его изысканные черты, аристократическая бледность, остекленение его зрачков. Она была почти влюблена в его холод, в извечный мороз его существования. Она вздрагивала всякий раз, когда ощущала прикосновения его длинных, изящных пальцев к коже. Вздрагивала от наслаждения. Его озноб был приятен, усыпляющ, лживо-сладостен.
Хоть они и встречались (Ино безумно не нравился этот ярлык, эта определенность, этот штамп и однозначность в их отношениях, но она не могла подобрать другого слова), но он еще ни разу не позволял себе поцеловать ее. Он лишь касался легонько ее руки пальцами, сжимал в своей ладони ее ладонь. Он позволял себе ровно столько, сколько она готова была испытать. Не больше. Не ближе. Возможно, он просто выжидал время.
По ночам Ино мучил один вопрос. В тот день, когда всё началось, он сказал ей: «Я помогу тебе. А ты поможешь мне». Она не могла взять в толк, что он имел в виду, когда сказал, что она поможет ему? Как она сможет это сделать, ведь толком не представляет, что ей делать? Она ломала над этим голову, но спросить у него не решалась. Ей почему-то было стыдно задавать этот вопрос.
Они гуляли только по выходным. Всё остальное время было занято у нее – учебой, у него – работой. Впрочем, она сомневалась, что он всё это время работал. В нем чувствовалась какая-то независимость и свобода. И она вполне допускала мысль, что он не до конца может принадлежать ей. Хотя она и не претендовала на него. Она в нем порой сильно нуждалась, особенно, когда внезапно накатывали мысли о Дейдаре и чувства к нему, но обладать?.. Нет, пусть им обладает кто-то другой, она не для этого.
Они вытаскивали друг друга из пропасти поочередно. Оба, стоя по колено в дегте, они пытались спасти друг друга, обрести смысл друг в друге, чтобы больше никто и ничто не мешало.
И они оба понимали это.
И мучились от осознания того, что это невозможно.
Но продолжали делать бессмысленные попытки.
В конце концов, человеку нужен человек.



Она чувствовала себя неуютно у него в квартире. Это были комфортабельные, хорошо обустроенные четыре стены: дорогая мебель, дорогие обои, дорогие светильники, дорогие книжные шкафы. Тут пахло книгами, как-то странно пахло книгами, словно в библиотеке. Ино жадно вдыхала в себя этот притягательный запах, слаще которого она еще не знала. И пока он был на кухне, сооружая им нехитрый ужин, она разглядывала корешки книг, недоумевая на саму себя: как она согласилась провести вечер у него дома, хотя с самого начала пообещала себе, что ничего серьезного у них не будет. Нет, она не собиралась оставаться на ночь. И знала, что Сасори ничего ей не сделает, он странным образом уважал ее желания. Но всё равно было не по себе. Она как будто самой себе доказала этим поступком, что назад дороги нет, теперь лишь напрямую, прочь от прошлого. Взгляд Ино натыкался на названия на английском и французском языках. В душе тихо закрадывалась уважение к юноше. Она, будучи отличницей, привыкла зубрить всё, в том числе и английский, но не могла овладеть им свободно, как ни старалась. А вот он, судя по всему, прочел все эти книги и не единожды: об этом свидетельствовали потрепанные корешки. Она улыбнулась, коснувшись указательным пальцем бархатистого корешка сборника Шекспира. Ей нравилось начитанность и образованность Сасори, его интеллектуальность. Ей нравилось, как на них все смотрели, когда они заходили в кафе или ресторан. Она вновь привыкла ощущать на себе завистливые взгляды, полные благоговения. А перед ними именно благоговели. Она чувствовала это, чувствовала, как десятки глаз скользили по их фигурам, по их переплетенным рукам, по их глазам, губам, откуда выходили скучно-вычурные, но умные слова. Зависть, смешанная с уважением, а порой даже восторгом, сквозила в чужих взглядах. Ино вновь стала озабочена своим внешним видом. Ей хотелось соответствовать Акасуне, ей хотелось ловить на себе всё больше взглядов.
Но, конечно же, больше всего ей хотелось совсем не думать о Дейдаре.
Сасори вошел в комнату, неся металлический поднос со стоящими на нем ароматными чашками чая и тарелкой с печеньем.
- Извини, я никогда не ем дома, поэтому у меня совсем нет еды, - сказал он, ставя поднос на журнальный столик возле дивана.
- Ничего, - ответила Ино, улыбаясь, и отходя от шкафа с книгами. Она села на диван рядом с Сасори и мгновенно схватила чашку. Ей почему-то стало немножко страшно и неловко, и она попыталась избавиться от этих чувств с помощью ароматного чая. Английского черного чая, пахнущего ванилью. Она сделала глоток. Надо отдать ему должное, он так здорово сварил этот чай. Ей вновь стало спокойно. Ей всегда было спокойно рядом с ним.
Они молча пили чай. Они так много говорили, но еще больше они молчали. Иногда целыми часами. Эта тишина не была неловкой, она приносила лишь спокойствие и умиротворенность, отдых. Ино чувствовала, что ей хорошо, именно хорошо, как никогда еще раньше. Наверное, так спокойно ей было лишь в чреве матери. Она не знала, о чем молчит Сасори, о чем думает, что вспоминает. И не хотела даже знать, не хотела понять, почувствовать. Ей нравилось сидеть рядом с ним в абсолютной тишине, бросая на него украдкой взгляды, рассматривать его идеально-точеный профиль, пытаясь найти изъяны. Это приносило ясность в голову, отчищало ее изнутри. Ей нравился Сасори, безумно нравился. Она испытывала к нему что-то наподобие благодарности, она бесконечно его уважала и даже была несколько привязана. Она бы не испытывала в нем необходимости, если бы не мысли о Дейдаре. Но в последнее время Сасори практически вытеснил все эти мысли, став чем-то вроде привычки, удовольствия, которое получаешь после тяжелой трудовой недели. Она не скучала по нему и не спешила к нему на свидания. Она не старалась быть красивой для него, она старалась, чтобы на них только смотрели, когда они выходили в общество. Возможно, она поступала неправильно, да так и было, только Сасори сам не придавала большого значения их отношениям. Ей так казалось.
Он со стуком поставил чашку недопитого чая на поднос и откинулся на спинку дивана, глубоко и изможденно вздохнув. Они сегодня с утра на ногах, подумала Ино, тоже вдруг ощутив приятную усталость в ступнях. Она сделала последний глоток бодрящего напитка и тоже откинулась на спинку дивана, не глядя на юношу. Она знала, что он рано или поздно заговорит сам. И он заговорил:
- Прошел месяц с того момента, как мы стали… парой. Тебе помогло?
Она внезапно поглядела на него с испугом. Уж не собирается ли он ее бросить? Но в его взгляде невозможно было прочитать что-либо. Внутри у нее всё сжалось. Она слишком привязалась к нему. Если он сейчас ее оставит, она вновь вернется в прежнее состояние, погрязнув в пучине мрака, состоящей из ее же отчаяния. Но всё же она кивнула. Слабо, неуверенно и боязно, но кивнула, потому что Сасори всегда вынуждал ее быть честной.
Он глядел на нее в течение нескольких секунд неотрывно, как будто проверяя ее искренность. Он всегда смотрел так на нее, когда она отвечала ему: проникая в нутро, всё там переворачивая и оставляя кавардак. Эти взгляды были всего мучительней в их отношениях. Точнее, они были единственным мучением. Она выдержала его взгляд прямо и уверенно, немного улыбаясь уголками губ. Он внезапно и порывисто приблизился к ней, прямиком к ее лицу. Ино в удивлении на него взглянула, чувствуя испуг. Она задрожала, будто в лихорадке. В конце концов, она еще никогда не оказывалась в подобной ситуации. С Дейдарой было совершенно иначе…
Дейдара! Опять он! Сколько можно? Внезапная ненависть к самой себе пронзила ее душу. К черту всё, лишь бы Сасори побыстрее сделал то, что собирается. Она перестала дрожать, расслабилась. Акасуна приблизился к ее лицу и несмело, словно проверяя, коснулся губами ее губ. Ино закрыла глаза, раскрыв рот навстречу поцелую. Его губы были твердыми, холодными, словно у мраморной статуи. Она даже удивилась, когда он стал целовать ее. Она смело и даже с вызовом отвечала на его ласки, чтобы только забыться. Его руки легли ей на талию, он прижал ее тело вплотную к себе, не прекращая поцелуя. Она всё никак не могла определиться со своими чувствами. Его поцелуй был несомненно ей приятен, но она едва ли ощущала то, что ощущала с Дейдарой. Она дико и неистово прикусила губу Сасори в злости на саму себя. Он не отпрянул, лишь углубил поцелуй. Почему она сравнивает брата с ним? Почему он навязчиво лезет в ее голову в такую минуту? Сасори прервал поцелуй, посмотрев на нее холодно, а затем убрал прядь светлых волос за ухо, коснувшись губами ее шеи возле челюсти. Ино подняла голову, глядя прямиком в потолок и отзываясь на ласки Сасори. Она явственно ощущала на себе прикосновения его твердых, холодно-мраморных губ, то, как они смаковали ее кожу, точно пробуя на вкус. Ей вдруг стало немного щекотно, и она отчаянно вцепилась руками в плечи парня, пытаясь не хихикнуть. Как странно, как странно, что она практически ничего не ощущает, только физические касания. И как странно, что несносный Дейдара упрямо лезет в голову в такую интимную минуту. Сасори отстранился от нее и осмотрел ее лицо. Он посерьезнел и нахмурился.
- Что это? – Его тонкие пальцы коснулись уха, где до сих пор красовалась отметина Дейдары. Ино вздрогнул, вспомнив ту дикую минуту на кухне, когда брат, обезумевший, прикусил ее мягкую плоть, оставив след. Неужели до сих пор видно? Она покраснела то ли от стыда, то ли от злости. Дейдара, опять он, везде только он!
- Неважно, - проговорила Ино уклончиво, недовольно хмыкнув и сдвинув брови к переносице.
- Нет, важно, - парировал хладнокровно Сасори, убирая руку от уха.
- Это… Собака в детстве укусила. – Ей не хотелось, чтобы Сасори знал правду. Лучше ее вообще никому не знать. А ей и забыть подавно.
- Поэтому ты меня сейчас укусила, когда мы целовались? Травма детства? – он, казалось, шутил, но Ино стало почему-то жутко. Она покраснела вдвойне и уклончиво прошептала:
- Вовсе нет…
- Расслабься, - прошептал он ей на ухо, а потом вновь впился в губы. Ино закрыла глаза, пытаясь утонуть в собственных ощущениях. Но она ничего, совершенно ничего не чувствовала, кроме физического прикосновения его губ к своим. Почему так? Почему она не может ощутить всю ту полноту волнения, которую испытывала с Дейдарой? Руки Сасори холодом обожгли впадинку меж ключиц. Ино вздрогнула, вспомнив, как брат тогда надавливал указательным пальцем на то место, заставляя ее сгорать в беспамятстве. Сасори спустился ниже и расстегнул пуговицу на рубашке Ино. Девушка внезапно схватила обеими руками его ладонь, испуганно сжав добычу. Она плотно сомкнула губы и испуганно отпрянула от Акасуны, глядя на него безумным, ничего не помнящим от испуга взглядом. Дыхание сорвалось, и она истерически прошептала:
- Нет…
Она отчетливо вспомнила темноту и духоту склада спортивного инвентаря, чужие, неприятно-шершавые руки, бродящие бестактно по ее телу, срывающие пуговицы с блузки школьной формы. Отметина на груди от окурка отозвалась физической болью.
- Что такое? – спросил Сасори, отстраняясь от нее и вновь садясь на диване. – Ты еще не готова или что?
- Да… - прошептала она, застегивая пуговицу. – То есть… не совсем… Не сейчас.
- А в чем причина? – проговорил он, доставая из пачки сигарету и прикуривая от зажигалки. Ино в испуге посмотрела на край тлеющей сигареты, вновь вспомнив ту жгучую боль и ее дикий страх. – У тебя что, принципы? Типа до тридцати не спать? – он был зол и недоволен, Ино ощущала это физически, но ничего поделать с собой не могла.
- Нет, просто… - она закусила губу. Сасори ненавидел это слово, терпеть не мог. Он всякий раз фыркал, когда оно вырывалось у нее. Сейчас он лишь хладнокровно затянулся сигаретой и выдохнул дым, ожидая ее ответа. Она продолжила: - Я никому это еще не рассказывала… Меня… чуть не изнасиловали… - последние слова она едва выговорила. Сасори никак не отреагировал, продолжал курить, глядя куда-то в сторону. Ино молчала, чувствуя, как напряжение с каждой минутой всё возрастает. Это первое недопонимание, первый конфликт с того дня, как они стали встречаться.
- Как это произошло? – наконец спросил Сасори, выпуская струю дыма изо рта и вновь затягиваясь.
- Мне не хотелось бы говорить об этом, - со стыдом прошептала Ино, глядя в пол. Она вдруг почувствовала себя паршиво, ужасно паршиво, как будто внутрь выплеснули тонны дерьма, как будто она только что, разрывая глотку, исторгла из себя тошноту. Ей стало страшно, мерзко, совсем как тогда, в том подвале. Она мало об этом вспоминала, потому что не хотела думать, но теперь картина прошлого предстала перед ней страшной неотвратимостью настоящего. Казалось, те моменты никогда не уходили, казалось, эти отвратительно-огромные руки до сих пор шарят по ее телу. Она задрожала от отвращения.
Сасори потушил сигарету в пепельнице, а затем обнял ее крепко, прижимая к себе. Она рисковала задохнуться, оказавшись в плену его запаха, состоящего из терпких смол сигарет и английского чая с ванилью. Странный, безумный, одурманивающий запах, который мгновенно ее успокаивал. Омерзение ушло, картина прошлого растворялась, исчезала во мраке забвения. Ино блаженно закрыла глаза, улыбнувшись.
- Так намного лучше, - прошептала она.
- Лучше, чем что? – он дыхнул на нее застоявшимся во рту дымом. Она с наслаждением вобрала в себя этот запах, уткнувшись лицом в его твердую, словно каменную, грудную клетку.
- Не придирайся к словам.
В ту минуту ей вдруг явственно показалось, что это – навсегда. Его руки как всегда были холодны и тверды, словно у статуи, они не дарили тепла, они просто не были на это способны, но сейчас, прижавшись лицом к груди юноши, она услышала трепет живого, тихо бьющегося сердца, удары которого были едва различимы и постоянно чем-то заглушаемы. Сердце билось как-то неровно и слишком быстро, что удивило и поразило ее до основания. Она подняла на него взгляд, пытаясь угадать в его глазах отголоски волнения, что бушевало у него внутри, но бледная радужка ничего не выражала, упрямо скрывая от внешнего мира внутренние состояние. Ино вдруг подумалось, что за этим равнодушным взглядом скрывается чувствительное, трепетное сердце, слишком нетерпеливое, пылкое и легко ранимое. Может, вся его холодность напускная, может, он просто боится, что ему сделают больно, как делали однажды? Она ничего о нем не знала, совершенно ничего. И даже не пыталась узнать. Она принимала его как данность, пользовалась им бессовестно весь этот месяц, делала из него лекарство против боли. И ей ни разу в голову не пришло, что он тоже живой человек, несмотря на всю его кукольность. Стыд обуял душу, стыд и горькое раскаяние. Она открыла было рот, чтобы высказать ему свои мысли, но он опередил ее, прошептав:
- Так ты мне расскажешь, как это произошло?
Она поморщилась от неприятных воспоминаний. Никому она еще даже словом не обмолвилась о травле в школе, а Сасори открылась так быстро. Так был ли смысл скрывать подробности? Она неуверенно вздохнула и проговорила устало:
- Это долгая история.
- У нас много времени, - спокойно парировал он, выпуская ее из объятий. Он лег на диван, схватил ее за запястье и потянул на себя. Ино рухнула рядом, вновь оказавшись в плену его рук. Она покраснела и опять уткнулась лицом ему в грудь, слушая, как сердце отбивает бешенный ритм. Совсем не вяжется с его наружным спокойствием. У него даже руки не дрожат, он так спокоен, по крайней мере, кажется таким. Может, у него проблемы с сердцем? Может, он чем-то болен? – Я слушаю. Впрочем, если тебе тяжело…
- Нет, - неожиданно для самой себя прервала его Ино. Впервые кто-то изъявлял желание послушать то, что у нее на душе. Сладостное волнение окутало душу, захватило ее в тиски. Стук его сердца, а вокруг – тишина вакуума. Она закрыла глаза и вздохнула, а после начала тихо и ровно, будто выверяя и взвешивая каждое слово: - Ты же знаешь, как это бывает в школах… Обязательно найдется кто-то, кто будет всем не нравиться. Не похожий на других, не желающий вбиваться в стадо и следовать иерархии. Я, впрочем, не считаю себя не похожей, но в моей новой школе меня с первого дня невзлюбили. Я сама всех отталкивала. И хотя их нелюбовь не переходила в ненависть сначала, но со мной никто не общался. А потом… потом мне было слишком больно из-за Дейдары (она услышала, как его сердце словно подпрыгнуло в грудной клетке, и на секунду запнулась). И я, мягко говоря, страшно выглядела, стала еще более злобной и отчужденной. Начались насмешки, сначала неявные, а потом всё более жестокие и прямые. Класс увидел во мне жертву. Мне тогда было слишком больно, чтобы обращать внимание на обидчиков, тем более, что они не переходили границу. До одного момента. После этого все поняли, что я – безоговорочная жертва. Я вела себя слабо и глупо. Я слишком реагировала на их издевки. Моя одноклассница, Рин, состояла в студенческом совете. Кто-то распространил фотографии, где ясно видно, как она заходит в лав-отель с каким-то мужчиной. Она решила найти повод поиздеваться надо мной, якобы я распространила эти фотографии. После школы меня словили одноклассницы и заперли на складе спортивного инвентаря. Там была Рин и она требовала признания. Я ничего не знала об этих фотографиях, потому понятия не имела, в чем признаваться. Она решила выбить из меня «правду» силой… Тогда меня чуть не изнасиловали. Спасло то, что… В общем, спасли месячные. Я легко отделалась, Рин тогда здорово меня побила. Я не стала никому рассказывать. Синяки объяснила маме простым падением на физкультуре. Рин вскоре выгнали из студенческого совета. Она затаила на меня злобу и подстрекала класс к издевательствам. Стандартные в таких случаях издевательства: разрисованная доска с оскорблениями, разрисованные учебники и тетрадки, парта, исцарапанная ругательствами, воровство сменки и формы… Я не терпела. После того случая я перестала быть покорной жертвой. Я сносила все их издевки и не унижалась. Когда в очередной раз я зашла в класс и увидела разрисованную школьную доску, я не стала вытирать. Близилось время к звонку, все недоумевали, ожидая, когда я начну судорожно орудовать тряпкой. В итоге, сами стерли. Рин пробовала запирать меня в туалете, но на физическую силу больше не переходила. Мне удалось избавиться от издевок, но меня продолжают упорно ненавидеть издалека. До сих пор страшно, когда подумаю о физической близости… К тому же… это кажется мне низменным и грязным.
- Секс? – спросил Сасори равнодушно. Его сердце по-прежнему судорожно билось. Ино кивнула, проговорив:
- Это убивает всякую связь между людьми… Это приравнивает человека к животному.
- А человек и есть животное, - произнес Сасори, внезапно крепче и сильнее прижимая ее к себе. – Как бы ты не отпиралась. На сексе вся «любовь» и держится. А поскольку человека не может привлекать более четырех лет один и тот же партнер, «любовь» внезапно проходит.
- А у нас с тобой, - в волнении прошептала Ино, – у нас с тобой что тогда? Тоже всё ради этого?
- Нет, у нас с тобой взаимовыгода, забыла? Ты помогаешь мне, а я тебе.
- Чем я тебе помогаю?
- Пока ничем. Но возможно ты когда-нибудь спасешь меня от самого себя, - он произнес эти слова тихо, таинственно, немного хрипло, отчего они прозвучали как нечто чрезвычайно интимное. Ино покраснела, вслушиваясь в стук его мятежного сердца. По-прежнему неистово.
- У тебя так сильно бьется сердце… - прошептала девушка, пряча лицо на груди у Сасори. Она боялась, что он сейчас выпустит ее из объятий, встанет и станет прежним, недосягаемым, отчужденным, независимым. Но он молчал, продолжая обнимать ее холодными руками, крепко прижимая ее к себе, словно желал вдавить ее в свою плоть. Он впервые был таким незнакомым и немного чужим, впервые она открыла в нем какие-то чувства и волнения сердца. Он показался ей таким уязвимым. И эти его странные слова, прозвучавшие, как отчаянная мольба потерянного, спасти его. Она желала, она сильнее всего желала сейчас спасти его от самого себя, как он и сказал. Но она не знала, чем она может вытащить его? Ино повернула голову, высвобождая лицо из складок рубашки юноши. Она поглядела на него. Он по-прежнему был умиротворен и спокоен, никогда не меняясь в лице. Внутри нее что-то защемило. Она привязалась к нему, но как к другу. Она не способна была получать ласки от этих губ, она оставалась к ним равнодушна, как бы ни старалась. Сегодня он впервые поцеловал ее, а она даже не ощутила всю важность этого события. С легким чувством сожаления она устало вздохнула.
- Останься на ночь, - неожиданно тихо, странным голосом, в котором сквозила затаенная нежность и даже мольба, проговорил он. Ино кинула взгляд на часы и с сожалением сказала:
- Я должна быть дома в десять. Мама тебе не доверяет.
- Останься, а завтра я ей всё объясню сам.
- Меня запрут дома на месяц, если я останусь, - прошептала Ино недовольно. Ей самой безумно хотелось остаться, неожиданно сильно хотелось.
- Тогда расскажи мне что-нибудь, пока время еще есть, - с легким разочарованием в голосе прошептал он хрипло.
- Лучше ты. Я хочу узнать о тебе больше, - проговорила Ино в ответ. – Что насчет твоей семьи?
- Обычная семья зажратых буржуев, - неожиданно грубо проговорил Сасори. Она удивилась, впервые слышала такие грубые слова от него. Он произнес их с отчетливой ненавистью и неприязнью в голосе.
- Ты их не любишь?
- Было бы за что любить, - иронично ответил он, усмехнувшись. Ино удивилась. Столько чувств сразу. – Всё, что ты видишь вокруг, куплено на их деньги. И этот треклятый диван тоже. Моего заработка едва хватило бы на то, чтобы снимать такую квартиру. А она куплена. Специально для меня. Чтобы я не нуждался, - последние слова он произнес с заметным остервенением.
- Зачем тогда принимать их помощь? – недоумевала Ино, прекрасно понимая злость Акасуны. Родителям ведь совершенно плевать на желание детей. Они взрослее, опыта больше, они лучше знают. Хотя по правде они сами едва умеют жить.
- Потому что если я не буду этого делать, мать совсем с ума сойдет. Она думает, что я сам ничего не могу и отчаянно лезет в мою жизнь. Эта женщина может прийти в самый неподходящий момент, даже прямо сейчас.
- Она ведь волнуется, - нелепо попыталась смягчить гнев Сасори девушка. Но этим она лишь больше его раздражила.
- Она волнуется, что я окончательно пойду на самотек. После школы, которую я, как и подобает единственному наследнику, закончил на отлично, меня отослали в Токийский университет на экономический факультет, чтобы я смог перенять дело отца. Дело там плевое, обычный магазин электроники, который, правда, разбросан по всему острову, но дальше не идет. Я выдержал экзамен, меня взяли. Всё это попахивало бессмыслицей, я терпеть не могу математику и всё, что с ней связано. Я бросил учебу, ничего им не сказав. Еще полгода бессмысленно прожил в Токио, пока деньги не кончились, а потом вернулся, потому что от работы начинало уже тошнить. Отец был разгневан, мать в ужасе плакала, требовала от меня признаний, думала, я стал наркоманом, и накручивала себя, как могла. Я прямо заявил отцу, что не хочу заниматься экономикой, что мне плевать на магазин и что я сам буду себя обеспечивать. Отец не соглашался. Мы крупно повздорили. Когда он утихомирился, то купил мне эту самую квартиру и машину, чтобы я, живя один, одумался. Я бессовестно тяну с них деньги. Мне самому противно от этого, но каждый раз какое-то чувство торжества берет, когда я только представляю, как они разочарованны, что их единственный сынок оказался порядочной мразью. За что боролись… Они думают, что могут купить меня. Пусть покупают. Поймут, что сделка невыгодна, когда перестанут терпеть мою наглость.
- Разве они тебя привязали к этой квартире и их деньгам? – недоумевала Ино.
- Мое право взять их деньги и уехать куда-нибудь далеко. Но так будет слишком просто. Может, это ребячество, но я хочу отомстить отцу.
- За что?
- За то, что он думает, что меня можно купить. За то, что он думает, что я зависим от его денег. За годы рабства, в конце концов.
Ино не хотела судить, но она чувствовала его неправоту. Да, он, возможно, был прав в одном: родители не должны были указывать ему, как жить, чем жить, где жить и за чей счет, но мстить им за это? За то, что они просто желают ему, как лучше, пусть и не понимают, что делают этим лишь хуже? Впрочем, она не имела права судить. Не в один же день это всё случилось, наверняка это копилось из года в год, наверняка он был одним из тех богатеньких мальчиков, над которым смеются в детском садике за то, что он посещает репетиторов вместо игр на площадках. Одним из тех мальчиков из порядочной семьи, где свято чтут отца семейства, как некое божество, и слова сказать лишнего не имеют права.
- Я ненавижу, - продолжил он в сильнейшем оцепенении гнева, крепче сжимая ее тело в объятьях, - их мещанство, их тупое самодовольство, их стремление накопить как можно больше денег, обустроить себя милыми вещами типа фарфоровых ваз и мраморных полов. Они видят смысл жизни лишь в этом: в этих мелочах, рабами которых стали. Да оставь их на день наедине друг с другом где-нибудь в лесу, они умрут от скуки и голода, получив серьезную психологическую травму. Отец даже в больницу никогда не ложился, когда стал болеть, приглашали докторов на дом, они маячили с утра до ночи, потому что в больничных стенах, в общей палате, он бы не выжил. Они совершенно не знают, о чем друг с другом разговаривать, у каждого своя комната. Пусть и дальше живут среди дерьма, тщательно завуалированного другими запахами. Суть одна и та же. Они гниют, а я не хочу гнить с ними.
Ино впервые видела в нем столько чувств, видела его полным гнева. Она в удивлении смотрела на него, ловила каждое его слово и втуне поддерживала его ненависть, направленную на людей, его породивших. Она чувствовала, что сама почти в такой ситуации: она тоже не любит людей, называющихся «родителями». Они чужды ей. Они просто ничего о ней не знают, а ведут себя так, словно ведают всё. Порой она пыталась понять их, оправдать, но все эти попытки были слабыми и они мгновенно же рассыпались на очередном ужине. И сейчас она поддерживала тайно эту ненависть юноши, была его соучастницей.
Сасори ослабил хватку и отстранился от Ино. Он встал с дивана и схватил со стола пачку сигарет.
- От этих разговоров сильнее только курить захотелось, - остервенело проговорил он, вытаскивая смертоносную палочку из пачки и вставляя ее в рот, прикуривая от зажигалки.
- Ты отвезешь меня? – проговорила Ино, тоже вставая с дивана. – Я должна быть дома через полчаса.
- Отвезу, - проговорил Сасори, туша только что начатую сигарету в пепельнице. – Пошли.
По дороге домой они молчали. Акасуна сосредоточенно смотрел на трассу, а Ино не решалась ничего говорить, слушая глухие звуки песни, звучащей по радио. Впервые между ними за вечер было столько откровенности. Всё, о чем они раньше разговаривали, было отвлеченным, никак не могла раскрыть их как личности, всколыхать чувства. Сегодня же всё обернулось совсем по-другому. Сначала ее рассказ, впервые за столько время вплеснувшийся наружу, потом его ненависть, тоже долгое время тщательно скрываемая внутри. И его сердце, громкое, неистовое, тревожное, показавшее ей наконец всю человечность. Слишком много вопросов осталось у нее в душе после этого вечера. Кто они друг другу? Зачем они вместе, зачем держаться друг за друга, ища друг в друге спасение? И не закончится ли это всё какой-нибудь нелепостью? Разве должны отношения строиться на взаимной зависимости, на выгоде, как он сказал? И позволила бы она ему уйти в своих ласках дальше, если бы не неожиданно нахлынувшее воспоминание о школе? Она украдкой поглядела на Сасори. Он был слишком отстранен и погружен в самого себя. Сегодня ей впервые показалось, что он способен любить, что он… но нет, это наверняка ошибка, просто ее глупая и легкомысленная догадка.
Ведь не может же он, в самом деле, ее полюбить?..
Что за нелепая мысль! Человек, который всё отрицает, падет жертвой того, что так истово отторгает? Невозможно. Она еще раз взглянула украдкой на идеальный профиль Акасуны. Плотно сжатые губы впервые показались ей признаком тщательно сдерживаемых чувств. Он о чем-то судорожно думал, напускал на себя всё более холодности, как будто тщательнее стремился скрыть от ее глаз то, что вырывалось наружу. Его руки, длинные, изящные руки художника с тонкими пальцами, крепко обхватили руль, буквально вцепились в него, словно в спасательный круг. Явственно выделялись костяшки пальцев, натягивая тонкую, полупрозрачную кожу. Руки с выделяющимися, синими дорогами вен. Напряженные, изящные руки, холодные и твердые, идеальные, как у мраморной статуи. Но едва ли сейчас он выглядел как статуя. В нем совершалась какая-то отчаянная борьба, она ощущала это по напряженному воздуху, застывшему между ними. За всю дорогу никто из них не вымолвил ни слова. И когда машина остановилась возле такого привычно-чужого дома, Ино с сожалением вздохнула, прервав мучительно-вязкую атмосферу отчужденности. Сасори поглядел на нее привычно-холодным взглядом, ничего не выражающим, мертвым, тусклым. Она глядела на него ответно, внимательно и пронзительно, пытаясь выведать у него истинные чувства, пытаясь угадать в его взгляде затерявшуюся и затаившуюся эмоцию. Но он был пуст, как всегда пуст.
Он неожиданно приблизился к ней и легко коснулся губами ее губ, требуя ответной реакции. Но она лишь легко поцеловала его в губы, невесомо, а потом поспешно отстранилась от его лица. Ей было неуютно получать ласки от Сасори в его машине, перед ее домом. Она смущенно и виновато поглядела на него, а затем прошептала:
- До следующих выходных.
И вышла из машины, помахав Акасуне рукой. Он молча смотрел на нее до тех пор, пока она не скрылась за воротами дома, а затем завел автомобиль и уехал назад, в пустую, хорошо обустроенную и ненавистно-чужую квартиру, где он чувствовал себя мертвым.