Параллель. Боль в тебе. 22.

***

Она старалась не думать о том, что где-то, за несколько неизмеримо далеких километров, страдает и плачет душа Дейдары. Но у нее едва это получалось. Она забивала голову всяким вздором в стремлении забыть его растерянно-молящий, отчаянный вид упавшего духом человека: подготовкой к экзаменам, книгами, музыкой, разговорами с Сасори, к которому неожиданно стала испытывать необъяснимое отторжение. Тщетно, она лишь зря тратила силы, мысли, нежеланные, ненужные, опасные, завладевали ее сознанием беспросветно и неотвратимо.
Она прокручивала в голове ту их встречу, каждый раз заново ощущая эмоции, которые обуревали ее тогда. Эти воспоминания истощали душу, отнимали много сил, оставляя ее ни с чем, с ужасной пустотой внутри, смердящей и зудящей.
Она опять стала писать свои наполненные отчаянием, надрывные письма к Дейдаре, обнажая в них свое порочное, изломанное сердце и грешные желания и мысли.
Она желала бы забыть о нем, но он так дерзко, так открыто и яро о себе заявил, разбередив ее заснувшую душу, что об этом даже думать было нечего. Как можно забыть то отчаяние, горевшее в его глазах? Как можно выкинуть из головы его взволнованно дрожащий голос, молящий ее о прощении, униженно оправдывающийся и корящий того, кому он принадлежит? И разве возможно предать забвению ее страх, дикий и неконтролируемый, который возник, когда он неожиданно-настырно возник на пороге ее комнаты, напряженный до предела, готовый на безумства?
Ответ был очевиден. И он пугал ее этой очевидностью.
Она снова потеряла покой и сон.
Она опять видела жарко-удушающие сны, где он был таким добрым, мягким, счастливым.
Она вновь падала в бездну собственной боли, закрыв глаза от страха.
Действительность неотвратимой стеной предстала перед ней, разбив все ее глупые иллюзии и надежды забыть в объятьях Сасори того, чей взгляд прожигал в ее сердце черные дыры, взрывал внутри что-то сущее, проникал сверлом глубоко, туда, где еще никто никогда, кроме нее самой, не бывал.
Она опять оказалась больна. Неизлечимо больна.



Она смотрела на него в упор; на его ярко очерченные, тонкие, изящно изогнутые, словно нарисованные, губы, казавшиеся ненастоящими, пришитыми к лицу, неестественно-прекрасными, до дрожи в коленях жутко идеальными. Он молчал, и его рот выглядел словно принадлежащим мертвецу. Она на мгновение вспомнила похороны, вспомнила вид Сакуры в гробу, неизмеримо-прекрасный, умиротворенный образ покойницы, которая наконец примирилась со всем сущим. Сасори выглядел так же. Всегда выглядел точно так же. И когда она рассматривала его, молчаливого, вблизи, ей всё казалось, что он не дышит. Она боялась, когда он был таким, боялась, что упадет вместе с ним в пропасть, станет такой же, отвергнет все чувства и эмоции, составляющие доселе ее жизнь. А она не могла просто так забыть тот пожар, разгоревшийся в ее душе при одном виде брата, когда он переступил порог ее комнаты, появился внезапно в ее мире, ворвавшись в него, как всегда не ведая о приличиях, пошатнув ее мир. Крепкие, кажущиеся крепкими, столпы ее новой жизни разрушились от одного лишь его пристального взгляда, которым он впился в нее. Она не была готова, она думала, что он уйдет, когда услышит от Юми, что она больна, но он наверняка не поверил, конечно же, не поверил в эту глупую ложь, слишком хорошо зная эти бесполезные и бессмысленные уловки, направленные на то, чтобы оттянуть момент неизбежности, когда им представится случай объясниться. Она вспоминала тот вечер и каждый раз вздрагивала от невыразимой силы, которая шла от брата, сметая ее решимость, усыпляя ее волю, соблазняя ее сделать новую глупость, отдавшись в руки слабости, в которых она слишком долго пребывала. И она опять плакала, опять посмела лить слезы по нему, по тому, чего никогда у них не будет, снова позволила своему малодушию взять верх над рассудком! Так всегда с Дейдарой. Так всегда. Он похож на ураган, которые сметает всё на своем пути, который переворачивает каждый раз весь ее мир, а потом уходит, оставляя ее, одинокую, среди обломков того, что некогда было целым и сильным, устойчивым. Она продолжала разглядывать губы Сасори и думать, почему всё так? Почему эти губы не способны ей подарить то, что может подарить одно лишь касание Дейдары? Почему она не может любить этот холодный мрамор статуи и находить в нем покой? Почему ей вечно надо бросаться в омут, испытывать свои силы, истязать себя, страдать, мучиться, жертвовать? Она влюблена в хаос, она не в состоянии полюбить упорядоченность. Она влюблена в стихию, она не может полюбить тихую гавань. Ей лучше сгореть в пожаре, чем тихо замерзнуть среди холода.
Он выглядел сосредоточенным. Его взгляд сверлил несуществующую точку пространства, стеклянная радужка опять покрылась прежней пленкой слепоты и неизвестности, за которой он умело скрывал свою душу. Она следила за неподвижностью его зрачка, пыталась пересчитать ресницы, пыталась во чтобы то ни стало полюбить этот прекрасный холод, это совершенное лицо, словно выточенное самим Богом в камне. Она не могла. Сколько бы она не тщилась, она не могла влюбиться в эти неподвижные, хрустальные глаза, ничего не выражающие, мертвые, лишенные света. Она не могла полюбить эти тонкие, идеально вычерченные над веками дуги бровей, ярким пожаром застывшие на идеальной бледности мраморного лица. И это лицо, изящное, с тонкими чертами, заботливо вырезанными руками Всевышнего, не могло заменить ей красоту лица брата с множеством изъянов, делающих его еще более прекрасным. Она впилась взглядом в скулы Сасори, пытаясь отыскать неточности, асимметрию, ведь не бывают полностью симметричных лиц. Может, у него один глаз немного больше другого, одна бровь гуще другой, одна скула расположены выше, чем вторая? Может, у него немножко кривые губы, может, взгляд немного косит? Но она ничего такого не находила. Если и были какие-то различия, то едва заметные, их надо было искать тщательней и дольше. А у нее не было столько времени, у нее вообще оставалось мало времени. Она с сожалением вспомнила о тех двух билетах, о том, что поезд отходит второго марта. Сегодня уже двадцать шестое февраля, вспомнилось вдруг ей, и эта дата привела ее в ужас. Она надеялась, что Сасори и правда ее бросит, оставит, поняв, что от нее не получит большего, что она не дастся ему так просто. Но он не отставал, ему, казалось, было плевать на нее и ее принципы. Иногда она чувствовала, что если он на самом деле чего-то сильно захочет, его ничто не остановит. В нем было что-то жестокое, скрывающееся за идеальностью лица, за его красотой. Что-то жутко жестокое, от чего волосы седели. Он был способен, она чувствовала это, на убийство, на что угодно, на извращение, на попрание всех моральных ценностей и устоев, потому что не признавал этого, потому что у него практически отсутствовала всякая нравственность, несмотря на достойное воспитание и количество прочитанных книг.
Она вздрогнула, когда его глаза вдруг приобрели четкую ясность и прямо впились в нее, рассматривая ее растерянный вид. Ино попыталась придать себе естественный, невозмутимый взгляд, но в ее глазах четко читался страх. Да, она внезапно испугалась, когда он так прямо поглядел на нее в упор, словно раздевая, будто вспарывая живот.
- Прости, у меня сегодня нет настроения. Давай уйдем отсюда, - проговорил он как всегда ровно и безэмоционально.
Она кивнула, оглядев зал, в котором они находились. Люди за соседними столами с нескрываемым восхищением глядели на них. И эти взгляды странным образом сейчас перестали ее трогать и доставлять удовольствие, а даже наоборот. Ей не нравилось, что на них все пялились, то и дело отрываясь от своих тарелок. Особенно, люди постарше, даже совсем старики. Ведь это неприлично: так пристально разглядывать кого-то. Хотя она сейчас делала то же самое, впиваясь глазами в лицо юноши.
Сасори подозвал официанта и расплатился с ним сразу же. Затем он помог Ино встать и подал пальто. Ей всегда нравилось, как он это умел галантно, словно герой, сошедший со страниц викторианского романа, истинный, безупречный в манерах джентльмен, но теперь ей показалось во всем этом какая-то механичность, словно он даже не задумывался над тем, что делает, а делал только из-за рефлекса. Казалось, его где-то выдрессировали, и он теперь не понимает, что делает, не может осмыслить свои действия. Как собака Павлова: лампочка загорелась и у нее потекла слюна. В нем во всем вдруг обнаружилась какая-то фальшь и ненатуральность, неприятная и отталкивающая. Она попыталась отвадить от себя эти ощущения, послушно подав ладонь, которую он сжал в холодных тисках своих рук, но чувство не уходило. Прикосновение льдом обожгло ее кожу, проникнув в нутро омерзительной дрожью. Она позволила себя вывести, ощущая внутри дикую, ни с чем не сравнимую неприязнь, которая ее удивила.
Он был холоден и угрюм, как никогда. Чем-то заметно озабочен, чем-то, что жгло его душу, не давало покоя, делало его таким странным, хмурым, даже неприятным. Она вдруг ощутила необходимость помочь ему. Оказать ту самую помощь, о которой он говорил. На самом деле, она цеплялась за первую попавшуюся возможность спасти себя, отчистить свою совесть, чтобы потом свободно оставить его. Как подло и низко! Она остановилась от омерзения к самой себе. Да, эта неприязнь была направлена на нее саму, а не на него. Сасори был всё тем же, прежним, она сама себе неприятна. Он остановился тоже, не выпуская ее руки, и поглядел на нее задумчиво, как будто спрашивая.
- Сасори, - прошептала она громко и часто дыша. Тело содрогалось в лихорадке от волнения, руки задрожали, и она никак не могла унять эту дрожь. Она призывала все силы на то, чтобы перестать переживать, но нервная лихорадка била ее естество, заставляя вздрагивать. Ее голос дрожал не меньше, когда она начала говорить: - Я хочу… сказать тебе… Нам надо пообщаться… Поговорить.
- О чем? – Он выпустил ее руку, серьезно и пристально поглядев на ее тонкое тело, объятое дрожью. – Успокойся для начала. – Казалось, он был чем-то насторожен.
- О нас, - выдохнула она с отчетливым всхлипом. Она не плакала, но была близка к истерике. Она молитвенно на него посмотрела, прося взглядом увести ее подальше от этого холода, от этого города. От этих пустых улиц, чтобы она могла сказать ему всё. Но он и не думал ее спасать; он холодно смотрел на нее, на ее дрожь, на ее волнение, на ее зарождающуюся истерику и, казалось, наслаждался ее мучениями.
- Говори, - произнес он в приказном тоне, будто обращался к служанке. Ино вздрогнула и засунула руки в карман. Задыхаясь, она выговорила:
- Не тут… Отвези… Где-нибудь… Не тут.
- Нет, тут. Прекрати лепетать и соберись. – Он равнодушно выудил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Невозмутимо закурил. В темноте показался яркий круг тлеющей сигареты, терпкий дым забился Ино в легкие, заставив кашлять. Она начала махать руками перед лицом, а Сасори затягивался и ждал, когда она заговорит. Она была в отчаянии, в ужасном отчаянии от его жестокости, от внезапной подлости, от того, что он специально делает ей еще хуже. Она в чем-то провинилась?
- Мне холодно, - прошептала она, отдышавшись от горького дыма.
Он ничего не сказал. С деланным раздражением бросил сигарету на пол и надавил на нее носком ботинка, затем вновь схватил девушку за руку и повел за собой к машине. Он грубо запихнул ее в автомобиль, открыв дверцу. Удивленная, она вновь задрожала от страха. Он был зол, до ужаса зол. И она впервые видела в нем такую силу, такую неконтролируемую жестокость. Он сел на водительское место и проговорил:
- Тут теплее. Давай.
Она собрала мысли воедино, попыталась вернуть способность анализировать, думать. Отдышалась, сжала ладони в кулаки с целью унять дрожь, вздохнула глубоко. Необратимость этого разговора была очевидна с самого начала. Так что нечего волноваться. Она успокоила себя и начала спокойно, ровно, не срываясь:
- Это по поводу Дейдары. Он откуда-то узнал о наших отношениях.
- От меня узнал, - спокойно ввернул Сасори, ожидая, что она скажет дальше.
Ино удивленно воззрилась на него. Зачем он сказал ему? Зачем рассказал? Чтобы он пришел к ней устраивать истерики, звать ее куда-то с собой, принося лишь лишние мучения? Она зло на него поглядела, на невозмутимое лицо, на то, как он спокойно и холодно сверлил ее взглядом, молчаливо и послушно ожидая.
- Зачем ты сказал? – задыхаясь от негодования, произнесла она.
- Чтобы он знал. А потом, мне было скучно, - просто ответил он, как будто говорил о чем-то не стоящем внимания.
- Скучно? – вскипела Ино. Она была удивлена, шокирована, всё никак не могла понять, зачем, почему он так жесток.
- Да, скучно. А Дейдара очень бурно на это отреагировал, и скука, естественно, прошла.
- Ты… - выдохнула в негодовании. – Ты…
- Кто? Мерзавец, подонок, подлец, всё вместе? – усмехнулся он. – Знаю, дорогая. И ты тоже должна была это знать еще давно.
- Нет, ты еще хуже! – в крайней степени обиды вскричала она. Как он мог оказаться настолько вероломным, настолько подлым, опасным, жестоким. Просто скучно, ему просто было скучно! И поэтому он посмел играть с человеческими чувствами, судьбами, сердцами, как избалованный ребенок, откручивающий головы куклам просто от скуки. От этой дурацкой, никчемной скуки!
- Никто не без греха, - ответил он спокойно. – Ты вот тоже не так чиста, чтобы меня осуждать.
- А ты сплошь состоишь из грязи! – вскричала она опять.
- Может, и так. Нет, ты определенно права в этом.
Она не могла поверить в такую подлую жестокость, не могла поверить в то, что он оказался таким мерзавцем, не могла понять и принять такого Сасори, ведь он был так мягок, порой даже нежен с ней. И в прошлый раз он так крепко ее обнимал, и его сердце, бешено бьющееся в груди… Неужели он просто врет, блефует, даже сейчас, скрывает истинные мотивы, ведь невозможно быть настолько прогнившим.
- Сасори, - произнесла она серьезно, вернув прежнее спокойствие, - я тебе не верю. Скажи правду.
- Какая правда тебя интересует? – усмехнулся он.
- Зачем ты рассказал ему? Ты ведь знаешь, как он болезненно на всё реагирует. А в сложившийся ситуации еще болезненней… Ведь он сейчас так одинок, - последние слова она прошептала, опустив голову. Пальцы крепче сжались в кулаки.
- Ты слишком заботишься о нем, - ответил Сасори. – Какое тебе дело до него? Прежние желания не дают покоя?
- При чем тут это? – в негодовании вскричала она. – Ты сделал ему больно, ты совершил жестокий поступок.
- Да? – усмехнулся он снова. - А если бы на месте Дейдары был бы кто-нибудь другой, ты так же кричала бы сейчас?
Она замолчала, ясно ощутив всю нелепость своего положения. Он был прав. Будь тут замешан кто-то другой, ее бы не так сильно это тронуло. Да вообще не задело бы. Но тут был Дейдара. Дейдара, который пришел к ней с извинениями, с мольбами, с двумя билетами, со словами о гибели, о том, что его судьба зависит от ее руки. Она отчаянно замотала головой, отгоняя лишние воспоминания. Нет, нельзя об этом думать сейчас. Она должна максимально сосредоточиться.
- Ты ведь знал о последствиях? – спросила она спокойно. – Знал, что он потом придет ко мне и начнет молить меня… молить меня бросить тебя.
- Нет. Этого я не мог предугадать, - ответил Сасори. Ей показалось, что честно. – И что ты решила насчет «бросить»?
- Ничего. – Она казалась задумчивой, глубоко погруженной в свой мир, в свои воспоминания. – Я не имею права бросить тебя вот так… - Она прикусила губу. Последнее явно было лишним.
- Как так? – с деланным интересом спросил он.
- Неважно. Забудь. Я не буду тебя бросать. Дождусь, когда ты это сделаешь.
- А если никогда не сделаю? Замуж за меня побежишь? – он снова усмехнулся.
- Навряд ли ты из тех, кто женится, - парировала она. Его злость ослабевала, и она чувствовала это.
- Тут ты права. Как только женщина выходит замуж, она превращается в несносную курицу.
- Сасори, - прошептала Ино. – Скажи честно, чего ты добиваешься?
- Как знать, - он пожал плечами.
Ино отвернулась, посмотрела на улицу, холодную, темную, неприветливую улицу, которая холодом резала ее душу, которая вынуждала ее искать тепла в чужих и ненужных объятьях, которая бросала ее из стороны в сторону, вынуждала задыхаться, душила ее, топила, давила, убивала. Ино глубоко вздохнула. Она боялась Сасори. Она почему-то его боялась.
Его ледяная рука внезапно обручем сомкнулась на ее запястье. Она вздрогнула и взглянула на него взволнованно. Он казался прежним: холодным, степенным, с отсутствующим выражением лица, со стеклянным взглядом. Он осторожно и медленно, не выпуская ее руки из хватки, приблизил к ней лицо. Она не сопротивлялась, хоть это пожатие и напугало ее до смерти, хоть оно и показалось ей предвестником бури, новой жестокости. Она не имела права сопротивляться, она чувствовала, что он целиком владеет ею, ее волей, рассудком, ее слабым телом. В диком испуге смотрела она него его приближающееся лицо и ждала, с опаской ждала свою погибель. Он приблизил свое лицо и крепко впился в ее губы. Она неловко ответила на поцелуй, ощущая холод, ледяной мороз, прикосновения инея на своих губах, которые он нещадно мял, терзал, прикусывал зубами, проникая языком внутрь ее рта. В душе что-то заревело, заболело, закричало, что-то, что призывало ее к действию, но она лишь покорно отвечала на его жестокий поцелуй, ощущая всю слабость и нелепость своего положения. Свободной рукой он схватил ее за голову, сжал клок ее волос, не давая ей вырваться, углубил поцелуй почти до неприличия. Ино позволяла терзать себя, издеваться над собой, позволяла, потому то чувствовала себя виноватой перед ним в чем-то. И он бессовестно этим пользовался. В следующую секунду он прервал поцелуй и опустился губами ниже, коснувшись ее шеи. Рукой, держащей ее волосы, он грубо потянул ее за клок, заставив задрать лицо к потолку машины. Она послушно последовала его движению, жадно ловя истерзанным ртом воздух. Его губы холодом обжигали кожу на шее, он прикусывал ее, терзал, проводил по ней языком, отчего она вздрагивала, пытаясь справиться с омерзением. Он был жесток, так страшно жесток, что она не могла найти в себе силы для борьбы с его дикостью, холодным расчетом, поразительно ужасной вероломностью. Он высвободил из хватки ее запястье и положил ладонь на ее колено, а затем стал задирать ей юбку. Она поспешно вздохнула и схватила пальцами его блуждающую по ногам ладонь. Но он не остановился, лишь больно укусил ее в место между шеей и плечом, отчего она вскрикнула. Он продолжал задирать ей юбку, несмотря на то, что она отчаянно пыталась убрать его ладонь дрожащими пальцами. Ее силы были просто смехотворными по сравнению с его мощью. Он задрал ей юбку и взялся за стягивание колготок. Она попыталась оттолкнуть его коленом, но он крепко на нее надавил своим коленом. На секунду он оторвался от ее шеи, выпустил ее голову из хватки и произнес сквозь зубы, дико, неконтролируемо:
- Не дергайся.
- Мудак, - плюнула она ему в лицо испуганно, тяжело дыша, пытаясь справиться с удушьем.
- А ты представь, что это Дейдара, - произнес он с явным наслаждением. Она опять попыталась ударить его коленом, но он крепко держал ее. Тогда она начала руками бить ему в грудь, вырываться, но он быстро завладел ее телом, опять насильно впившись в ее губы, кусая ее, мучая, делая больно. Руками он продолжал стягивать с нее колготки, тщась освободиться от надоевшей одежды. Она вырывалась, как могла, она кусала в ответ до крови его губы, его язык, но он не останавливался, его натиск становился лишь сильнее по мере того, как она сопротивлялась. Ненависть захлестнула ее: она царапала ногтями его шею, она впивалась пальцами в его идеальную голову, она хватала его волосы, пытаясь вырвать их. А он, ощутив, что не справляет с колготками, просто разорвал их. Ино стала извиваться всем телом, как угорь, но он крепко держал ее жестоким, кровавым поцелуем. Их кровь смешивалась у них во ртах, оседала на языках. Ино ощутила, как ее сейчас стошнит и последним усилием воли оттолкнула его. Он позволил себе отстраниться от нее, чувствуя, что с ней что-то не так. Она поспешно открыла дверь, и ее стошнило прямо на холодный, темный асфальт. Рвота выходила из нее вместе с каплями крови, которая выступала из ранок, оставшихся от его укусов. Она извергала из себя всю скверну, она отчищалась от его грязи, от его поцелуев, от его жестокой нежности. Всё ее тело дрожало будто в лихорадке, а она все продолжала блевать, желая отчистить себя от его присутствия. Навсегда отчистить. Из глаз полились слезы. Он предал ее, он оказался ужасным, он едва не обесчестил ее. Наконец рвота кончилась. Она оттерла рот рукавом пальто, села и взглянула на него пристально. Его губы тоже были в крови, шея кое-где поцарапана. Она усмехнулась сквозь слезы, поправила юбку и вышла из машины, переступив лужицу собственной рвоты.
Походка выдавала ее волнение, она едва передвигала ногами. Голова кружилась от только что пережитого, от омерзительного запаха тошноты опять начинало мутить. Она дрожала всем телом, она пыталась собрать мысли воедино, упорядочить их, но рассудок отказывался работать, целиком отдавшись нервному напряжению, дрожи, смятению души, которая, как натянутая струна, шевелилась от близкой гибели. Не успела она сделать нескольких шагов, как позади нее послышался привычный, холодный голос человека, предавшего ее.
- Ино, - он говорил громко, но спокойно и ровно. – Не глупи. Сядь в машину. Твои родители убьют меня, если я тебя не верну.
Она даже не обернулась на зов, продолжала медленно шагать, не зная куда, не разбирая дороги. Плевать ей, что они с ним сделают. Поделом. Плевать вообще на родителей, плевать на их обоих, на их нового ребенка, который наверняка продолжает зреть в чреве ее матери, плевать на этот дом, на этот город, на всех. Плевать, она уедет в Токио с Дейдарой. Она уедет подальше от прикосновений, которые ничего, кроме омерзения и ужаса в ней не пробуждали, от этих жестоких и неприличных поцелуев, которые способны были вызвать в ней рвоту, от этих тонких, ледяных рук, от этого стеклянного, мертвого взгляда, от школы, где над ней издевались, от уроков, от книг, от удобства, от притворства. Она сядет в тот поезд вместе с братом, и будь что будет.
Сасори внезапно настиг ее и схватил грубо за локоть, останавливая и встряхивая ее. Он повернул ее лицом к себе и проговорил:
- Прости.
Она отрицательно помотала головой. Говорить не было сил.
- Я не знаю, что на меня нашло, - виновато сказал он. – Я был зол на тебя. Из-за Дейдары. Извини.
Она опять отрицательно замотала головой. У нее был отсутствующий взгляд.
- Куда ты пойдешь в таком состоянии? – спросил он тихо и осторожно. – Я отвезу тебя домой. Я тебя не трону. Обещаю.
Она опять покачала головой в знак несогласия, но он, уже не реагируя на нее, грубо повел за собой, к машине. А она едва сопротивлялась, потому что совершенно не было сил, потому что ноги еле двигались, потому что ей до сих пор было страшно, омерзительно страшно, потому что она горела в нервном напряжении и не могла успокоиться. Он посадил ее на заднее сидение, поспешно сел вперед и завел автомобиль. Ино как будто ничего не почувствовала. Она отвернулась к окну и беззвучно заплакала, уронив лицо в ладони.
Она боялась, что он сейчас остановит автомобиль, выволочет ее ослабшее, безвольное тело на обочину и оставит ее умирать, погибать от страха и холода. Она плакала, потому что еще никогда не испытывала такой дикий, мерзкий страх, ужом свернувшийся в сердце. Она опять вспомнила духоту склада спортивного инвентаря, где она лежала на пыльном полу, придавленная тяжестью чужого, отвратительно-большого, грубого тела, руки которого по-хозяйски шарили по ее туловищу. Беспомощность, которую она ощутила вновь, парализовала ее сознание, душу, волю, уставшую бороться. Она никогда не думала, что Сасори тоже может оказаться диким и необузданным зверем, страшным животным без разума, подчиненным своим инстинктам. Злость, сквозившая в каждом его движении, ненависть, которой был полон его поцелуй, гнев, придававший грубость его ласкам – всё это испугало ее, заставило трепетать от омерзения и ужаса. Она опять ощутила явственный приступ тошноты, полоснувший ее глотку чем-то горьким и желчным. С трудом она подавила толчок готовой вырваться блевотины, проглотив подступившую к глотке желчь. Машина ехала плавно и монотонно, но Ино мутило, она тряслась от страха, чувствуя, что тихо гудящий мотор автомобиля давит на барабанные перепонки нестерпимо громко. Она не заметила, как Сасори остановился, как гул двигателя прекратил закладывать уши, как неожиданно всё стихло, погрузившись в орущую безысходностью тишину. Сасори повернулся к ней, внимательно рассмотрел ее цепким взглядом и проговорил как-то неуклюже:
- Перестань плакать.
Она отняла руки от лица, вытерла ладонями грубо слезы и поглядела на Акасуну испуганно, замерев от оцепенения. Он смотрел на нее заботливо и ласково, впервые убрав пелену туманности с извечно мертвых глаз. Это поразило девушку, заставило ее забыть от страха и даже вновь довериться его холодным рукам, причиняющим столько горя.
- Прости меня, - хрипло прошептал он виновато, стараясь голосом заглушить собственную вину, которая съедала его изнутри. Ино кивнула в ответ доверчиво, искренно, действительно прощая этим жестом все его движения, обидевшие и сломавшие ее. Он облегченно вздохнул и прикрыл устало глаза, прошелестев едва слышно: - Это всё из-за Дейдары…
Девушка вздрогнула, услышав так давно мучившее ее имя, из-за которого она не могла по ночам спать и которое не решалась произносить вслух, когда так отчаянно хотелось. Да. Это всё из-за него. Из-за него она заглушает внутреннюю боль бесплодными встречами с Сасори, из-за него она ищет спасения от собственных чувств в чужих и холодных объятьях, из-за него она бросается в опасный омут игры, отнимающей у нее так много сил. Из-за него она вынуждена бороться с собственными чувствами, превращая всё то безмерно сильно ею владеющее во что-то страшное, неискоренимое и злое, которое питается каждым ее вздохом, каждой случайно проскользнувшей мыслью о брате, греховно и недоступно желаемом. Из-за него она такая порочная и низменная, раба своих страстей, пресмыкающаяся слуга своих демонов. Из-за него она настолько слаба, что даже не замечает этого, отчаянно цепляясь за ледяные руки Сасори, как будто они способны подарить ей успокаивающую ласку и тепло. Из-за него ее жизнь скатилась в яму, оказалась в бездне, сломалась на куски.
- Ино, застегни пальто и поправь юбку, - послышался виноватый голос Акасуны. Впервые она слышала в нем нотки раскаяния, чистого и искреннего. Она кивнула, вышла из машины на холодную улицу и принялась приводить себя в порядок. Сасори тоже вышел из автомобиля, обошел его, достигнув девушки, и внимательно ее оглядел. Когда ее дрожащие руки закончили поправлять перекрутившуюся юбку и разглаживать складки, он легонько коснулся ладонями ее хрупких плеч, сжал их пальцами, а затем притянул ее ослабшее, податливое тело, задрожавшее от его прикосновения, к себе. В первую минуту она подумала, что ад повторится снова, но его ладони мягко соскользнули с плеч, пробежав по ее спине. Он обнял ее крепко и стремительно, так отчаянно-нежно, что она удивилась. Дрожь мгновенно унялась, она почувствовала себя защищенной. Его сердце быстро билось в грудной клетке, рискуя разбить силой ударов ребра. Он был взволнован до предела и не скрывал этого: пальцы, впивающиеся в ее спину, заметно подрагивали, дыхание срывалось. Девушка неуверенно и неловко обняла его в ответ, прошептав смущенно:
- Всё хорошо… Мы возле дома. Нас могут увидеть.
Он хотел бы ответить «Пусть» и прижать ее тело плотнее к себе, рискуя раздавить его в объятьях, но вместо этого он покорно выпустил ее из плена собственных рук, заглянув в ее глаза в попытке отыскать там прощение и любовь. Второго он так и не нашел. Может, потому, что не верил в нее?
Она смущенно потупила взгляд, неловко постояла рядом пару секунд, вытянувшись столбом, а затем пружинисто зашагала, неуверенно и медленно, выверяя каждое движение, стараясь идти естественней и ровней. Он смотрел ей в тонкую, маленькую и хрупкую спину, чувствуя, что теряет ее с каждым шагом, что она всё дальше и дальше уходит от него, даже не оборачиваясь, жестоко оставляя его в темноте холодной и пустой улицы. Он испытывал это ощущение всегда, когда она прощалась с ним и ему приходилось несколько мучительных секунд следить за ней взглядом, пока она не скроется за оградой дома, в котором, по ее словам, ей так одиноко и пусто. Желал бы он заполнить чем-то эту пустоту, убить ее одиночество, слишком знакомое ему. Но жестокая правда состояла в том, что сделать он при всем желании это не в силах. Как бы он ни старался, а она продолжала быть такой же одинокой и изнывающей от боли.
Дейдара, этот чертов сукин сын во всем виноват!
Фигура Ино наконец скрылась за оградой. Сасори поспешно сел в автомобиль, завел его и умчался на бешеной скорости в соседний город. В голове мутно стал строиться план действий, подпитанный ненавистью и отчаянием.