Параллель. Боль в тебе. 3

Она не верила в такие слова, как «дружба» и «любовь». Для нее они были далеким отзвуком, чем-то эфемерным. Они тихо таяли в ее сознании, как тает эхо в пустой комнате. Дружба? У нее никогда не было настоящих друзей, она не могла верить людям. Любовь? Она мало что любила. И мало кого любила. Но даже того единственного человека, которого любила, – мать – не могла оправдать в своих глазах, и к любви примешивалось молчаливое презрение. Черная тоска въедалась в душу. Все чувства были маски, все люди – подделки. Она не верила в такие вечные вещи. В настоящем, современном мире они уже давно обесценились. Дружба превратилась в взаимовыгоду, любовь – в эгоистичное, зверское желание обладания.
Все те, кто звался некогда ее друзьями, теперь даже не думают о ней. Никогда не будут вспоминать. Теперь ее нет в их жизни.
В этом мире нет ничего бесконечного. А потому нет любви с дружбой, которою все глупые философы прозвали вечными, не сменяющимися чувствами.
Так же медленно уходит вера из усталого сознания. Так же тихо покидает тело последние силы. Так же неспешно отбегают от берега волны.
Всё изменчиво.
Всё переходяще.
Всё продажно.
Ничто не вечно.



Она… завидовала? Пытаясь припомнить, когда в последний раз чувствовала нечто подобное, Ино вцепилась до отказа пальцами в край подоконника, стараясь отломить от него кусок. Неприятное, удушающее чувство, противной, скользкой змеёй сжавшей тебе шею, мешающей нормально дышать. Ядовито-зеленым цветом кислоты оно выжигало сознание, разливалось по всему телу, просачиваясь через трещины в сердце в самую его глубь. Когда-то давно, она помнила, когда-то в детстве испытывала то же самое. Но тогда всё было так глупо и неосознанно, а теперь неприятно жгло рассудок. Она считала себя выше этого. До сих пор.
Но вот теперь, глядя выжженными до беспредела глазами, в которых горит холодный лед, на залитую солнцем улицу, она не могла оторвать взгляд от его солнечных волос, от его улыбки, когда он так искренно и заливисто смеялся. А рядом с ним в солнечном сиянии стояла утонченная, словно нарисованная акварелью, фигура девушки, тонкой, как лист бумаги, хрупкой, которая нервно и неестественно смеялась, прикрывая ладошкой ярко накрашенные кроваво-красным порочные губы.
Ее бесило то, что они так нагло выпячивают свою радость во дворе дома. Она смотрела на эту девушку, на ее тонкие очертания плеч, на ее дрожащие от смеха губы, и ненавидела. Ненавидела так стремительно и сильно, как только могла ненавидеть. Ненавидела за свою зависть, за этот шум, за их счастье. Больше всего на свете она терпеть не могла, когда в ее присутствии люди были счастливы.
Наверное, она девушка Дейдары, иначе как еще объяснить этот неестественный, почти истерический смех после каждого его слова? А ведь ничего смешного он не говорил. По крайней мере, для Ино. Да, она точно его девушка, потому что похожа чем-то на него. Сразу видно – она его круга. Такая же… светлая, солнечная. Их улыбки чем-то схожи, их смех такой звонкий и громкий, что отдается спазматическим эхом в голове. Да, они вместе. И это написано на их лицах, это проявляется в их мимике, в том, как они держат голову, во всей их фигуре.
И угораздило же ее выглянуть в окно! Почему бы просто не пройти мимо этого чертового окна, прямиком к лестнице, тем более, ее за чем-то звала мама. Ей вдруг стало любопытно, какой вид открывается из этого окна, что был вбит в стену в коридоре на втором этаже. К тому же оттуда доносился чей-то надоедливый смех. Ее обуревало любопытство, и она решила взглянуть. И теперь вот купается, захлебываясь, в собственной желчи.
У нее тоже были друзья. Она называла их так, потому что они вместе проводили время. Она не была близка с ними на духовном уровне, и никто не знал про то, что у нее внутри. Не потому, что она сама мало в этом разбиралась, а просто потому, что не хотела, чтобы окружающие знали, какая она настоящая. Незачем им знать все прожженные больной войной уголки ее мертвой души. Незачем видеть, что она совсем не милая и веселая, как думали. Незачем. Они просто были людьми, с которыми нескучно провести выходные и каникулы. Чтобы не думать в сотый раз о своем ничтожестве и несовершенстве. Чтобы вообще не думать. Одиночество иногда ей тоже надоедало.
Но то, что она сейчас видела из окна второго этажа, вселяло в душу сомнения. Она не верила в дружбу. А эти двое явно были близки. Не физически, а духовно. Она знали друг о друге многое, если не всё. Создавалось чувство, что они поверяют друг другу самые сокровенные тайны. Что они просто так обнимаются и держатся за руки, потому что друзья. Потому что близки. Потому что помогают друг другу. Они не просто проводят вместе время, развлекаясь. Они проводят время друг с другом. А это большая разница. У нее еще не было в жизни такого человека. И она не верила, что будет. Не верила, что вообще существует искренняя и чистая дружба.
Эти двое внизу заставили усомниться. Поселили в душу неприятное чувство того, что она не права. Ее стереотип рушился, все, что она выстраивала в голове годами, основываясь на личном опыте, теперь вдруг обращалось в пепел. Теперь ничего не было. Один из столбов, что держит крышу, дал трещину. Если она разрушится, упадет и все здание.
Она отошла от окна в тревоге. Что теперь ей делать? Забыть увиденное, словно и не было этих двоих. Думать, что ей показалось, чтобы удушающие воспоминания не мучили ее. До слуха снова донесся радостный, живой смех. Она вздрогнула. Так могут смеяться только счастливые люди. Она еще ни разу так не смеялась.
Тряхнув головой, чтобы кое-как согнать с себя тяжелое оцепенение, Ино неохотно стала спускаться с лестницы. Она зачем-то понадобилась матери. Как же ненавидела она, когда ее насильно выгоняли из комнаты, прерывая одиночество. Она надеялась, что весь день, пока Дейдара дома, будет наслаждаться книгой. А теперь… Наверняка ей придется тащиться в магазин, разыскивая его поблизости. Город маленький, она знала, что проблем не составит отыскать место, где можно купить продукты, но она не хотела выходить на улицу, когда солнце так отчаянно и рьяно пекло голову.
Зайдя на кухню, где хлопотала мать, Ино остановилась. Он неохотно позвала ее, та, не отрываясь от раковины и грязной посуды, проговорила тихим и спокойным голосом:
- Пожалуйста, сходи в магазин, а то я ничего не успеваю.
Ино лишь коротко кивнула. Хотя мать и не могла ее видеть, так как стояла к ней спиной. Она продолжала:
- Большой магазин тут далеко, отец уехал на работу, поэтому попроси Дейдару, он подвезет тебя.
Ино оторопела. Просить его? После того, что случилось между ними утром? После того, как он внезапно разозлился, больно схватив ее за руку. Просить его о чем-то значит становится ему ближе, значит узнавать его больше, значит первой подойти и заговорить с ним, значит снова выслушивать насмешки, значит вторгнутся в его мир, значит попасть под ослепительное солнечное сияние.
- Я и пешком могу, - пробурчала девушка, складывая руки на груди.
- Пешком далеко, да и солнце печет, а ты ведь так плохо переносишь жару. Вдруг с тобой что-нибудь случится? – голос матери становился все тревожнее. – А если ты снова упадешь в обморок, как вчера? И никого рядом не будет? Нет, лучше попроси брата (Ино вздрогнула, словно по телу прошлись плетьми). Так ты будешь в безопасности.
- Господи, мама, мне просто нужно сходить в магазин. Не делай из мухи слова, - раздраженно прошипела Ино, хмуря брови.
- Не будь вредной, - поворачиваясь лицом к Ино, с улыбкой проговорила мать. – Исполни мою просьбу, пожалуйста. Я волнуюсь за тебя, а так я буду спокойна.
Ино закатила глаза, взяла со стола список продуктов и деньги, лежащие наготове, и под нос проворчала:
- Ладно.
А потом вышла из комнаты, раздраженно чеканя шаг.
Ей это совсем не нравилось, но ослушаться мать она не могла. Не умела, да и как она это сделает, если этот дурак сидит дома без дела, разговаривая с каким-то шлюхами во дворе дома? Надев белые сандалии и нацепив на голову белую, широкополую шляпу, Ино вышла на залитую медовым светом улицу. Воздух весь дышал жарой, как будто где-то близко реял пожар. Глаза тут же зажмурились, снежная кожа почувствовала на себе дыхание жаркого, летнего дня. В этом маленьком городе, наверное, всегда бывало так огненно и невыносимо. В Токио от жары спасали исполинские тела небоскребов, отбрасывающие огромные тени, а тут не было ничего, что могло бы спасти от небесного, ненавистного светила. Поправив белую тунику, спадающую отвесными складками на ноги, Ино ступила на дорожку, усеянную галькой. Она только сейчас вспомнила, что почти не видела двор, потому что упала в обморок в первый день. Сойдя с хрустящего под ногами гравия, она перешла на мягкий, блестящий зеленью газон. Сделав несколько шагов, заметил стоящую вальяжно девушку. Ту самую, с которой разговаривал брат. Подходя всё ближе, она постепенно стала видеть и Дейдару, который, улыбаясь, выслушивал болтовню этой накрашенной девки. А потом она увидел, что рядом с ним, на стоянке возле входа в гараж стоит мотоцикл, блестящий ослепительными бликами на ярком Солнце. Он повезет ее на этом?
Она подошла ближе. Разговор и смех мгновенно затих, потому что Дейдара и его девушка заметили ее. Ино недовольно разглядывала обоих, особо впившись взглядом в миловидное лицо девушки. Только сейчас она увидела, что у нее в глазах беснуется яркая зелень, как под ногами. А ее губы, ярко-красные, будто в крови, такие аккуратные и маленькие, что совсем не выглядят вульгарно. Она была одета броско, ярко, руки обхватывали многочисленные браслеты, на указательном пальце красовался зеленый перстень, а в ушах блестели зеленые сережки в виде четырехлистного клевера. Ино критично оглядела ее фигуру. Тоненькая, аккуратная и изящная. Простые майка и шорты сидели на ней, словно вечернее платье – элегантно и красиво. Она умела себя подавать и любила, наверное, до беспамятства. Это было видно не только по одежде, но и по уверенной позе, в которой она стояла, немного удивленно и с любопытством рассматривая, в свою очередь, ее, Ино.
- Мама сказала, что ты отвезешь меня в магазин, - недовольно проговорила Яманако, переводя взгляд с девушки на брата, который не менее удивленно рассматривал ее.
- Магазин тут близко, ленивая ты задница. Зачем врешь?
Ино взбесилась. Она не знала, как реагировать на это. Кричать не хотелось, тут были посторонние, а просто стерпеть она еле могла.
- Я не знаю, где тут что находится. Мне нужен большой магазин, мама просила тебя отвезти меня. Не веришь – спроси у нее сам.
- Верю, просто ты милая, когда злишься, - смеясь, сказал Дейдара, глядя на нее все тем же насмешливо-ласковым взглядом, который она уже успела в нем возненавидеть.
- Дей, может, представишь меня своей гостье? – звонким голосом спросила зеленоглазая девушка, лукаво улыбаясь. Ино хмуро на нее посмотрела. При любых других обстоятельствах, она бы мило улыбнулась и назвала свое имя. Потому что привыкла бывать дружелюбной с другими. Но ей не хотелось больше играть какие-то роли, притворяться, а тем более – заводить знакомств с такими уверенными в себе и красивыми девушками.
- Ино-тян, это Харуно Сакура, моя подруга. Сакура-тян, это Яманако Ино, моя младшая сестра, - учитывая все правила этикета, проговорил Дейдара, улыбаясь смешливой улыбкой.
- Приятно познакомится, - весело проговорила Сакура, глядя дружелюбно на Ино.
- Взаимно, - ворчливо пробурчала в ответ та.
- Эх, ладно, - неохотно проговорил Дейдара, потягиваясь. – Отвезу.
Не глядя на кого бы то ни было из них двоих, Ино уверенно, высоко задрав нос, прошагала к мотоциклу, важно чеканя шаг, словно выступала на военном параде. Она знала, что выглядит заносчиво, что ее показная гордость должна задеть их обоих, что, в таком случае, эта Сакура не захочет ее больше знать, ибо с такими людьми вообще никто не хочет знаться. Она надеялась, но, увы, распрощавшись с Дейдарой, Сакура, улыбаясь и махая рукой, громко проговорила дружелюбным тоном:
-Увидимся еще, Яманако-сан.
Ино неохотно кивнула. Дейдара улыбнувшись ей, пошел провожать Сакуру до ворот. Вскоре все стихло, и она осталась в одиночестве возле блестящего на солнце черного, как ее душа мотоцикла.
Сакура была яркой, ослепительно-яркой и кого-то ей напоминала. Нежные черты лица, аккуратные очертания губ, приятной округлой формы лицо. И тело, тонкое, изящное тело. Таких девушек было много, можно было насчитать тысячи Сакур, однако Харуно напоминала ей кого-то определенного. Ино смутно помнила людей, появлявшихся в ее жизни, потому что ни к одному из них не позволяла себе привязываться. Наверное, она напоминает ей какую-то одноклассницу из бывшей школы, с которой они ходили вместе. Мало ли, сколько в ее жизни было подобных девушек.
Но эта привычка украшать себя, как елку. Эти затейливые браслеты с висячими, маленькими фигурками фруктов, сердечков, домиков, цветочков. Эти серьги всегда определенной формы. Эта манера ярко одеваться и громко о себе заявлять.
Нет, наверное, она ошиблась. В ее прежней школе было сотни таких девушек, которые старались обыкновенной, серой форме придать шик и украшали себя, словно елки.
Солнце пекло, казалось, сквозь шляпу. И где только носит этого Дейдару, неужели он еще о чем-то трындит с этой разукрашенной куклой за воротами? Ино раздраженно выдохнула.
Мотоцикл. Он повезет ее на этом, наверняка. Удивительно, как еще с его характером постоянно что-то выделывать, он не разбился на этом коне.
И тут в девушку вселился неосознанный страх. Воспаленное воображение, усиленное и подожженное пронзительным солнцем вдруг нарисовало тлетворную картину ярко-алой крови. Насыщенной, густой, которая затягивалась и разливалась медленно и тягуче по асфальту. Она боялась за свою жизнь. Никто и никогда прежде ее не возил на подобном транспорте. Да она еле выдерживала на американских горках, не говоря уже об этом. Мотоциклы всегда ее устрашали. Она считала, что на них, в сущности, могут сесть только больные люди. Привыкнув к размеренному и обыденному порядку своей серой, среднестатистической жизни, состоящей из учебы и гулянок с друзьями по выходным, она плохо себе представляла, как можно сесть на это и остаться в живых. Нет, лучше уж она пойдет пешком, лучше пусть на ногах выскочат мозоли, пусть даже ей станет плохо, но она лучше пойдет пешком, чем сядет на это орудие смерти, зловеще сверкавшее на солнце сотнями черных бликов. Она чувствовала, этот мотоцикл – билет в один конец.
И тут вернулся Дейдара. Словно назло, именно в тот момент, когда хотела молча и незаметно уйти, чтобы не встречаться взглядом с этими небесами, что глубоко сияли в его взоре. Теперь ей придется выдумать что-нибудь реалистичное, чтобы он не догадался, что ей просто страшно.
Дейдара, улыбаясь, подошел к своему железному коню, заботливо похлопал его по сидению, и взял шлем, огромную, черную сферу. По-прежнему улыбаясь, он передал ее Ино, которая оторопело, забыв себя контролировать, неосознанно отпрянула, отступив на шаг и выставив руку в протестующем жесте.
- И что это за реакция? – недовольно спросил Дейдара, хмуро глядя на сестру. – Тебе не нравится цвет? Или ты боишься испортить прическу?
- Ни то, ни другое, - зло выпалила Ино. Она больше всего не могла терпеть, когда кто-либо намекал на то, что она типичная, всего боящаяся, нежная и утонченная девушка. Ей наплевать было на цвет и прическу. Но только прокричав эти слова, она вдруг поняла, что выдала себя голосом, в котором сквозь злость слышался необъяснимый страх. Ино поспешила исправить ситуацию: - Просто… я сама найду этот магазин, просто скажи мне, где он.
- А ты уверенна, что у тебя нет топографического кретинизма? – скептически изогнув бровь, спросил Дейдара, лукаво улыбаясь.
- Нет, - еле сдерживаясь, прошипела Ино. – Ты же сам сказал, что магазин близко.
- Я пошутил, - невинно улыбаясь, проговорил брат. – В любом случае, организуй свою задницу мне на сидение, и поехали. У меня сегодня дела еще.
- Тогда езжай сейчас по своим делам, - зацепившись за первую попавшуюся надежду, воскликнула Ино как-то слишком облегченно. И только потом поняла, что забыла себя контролировать. Черт.
- Ты что, боишься? – насмешливо спросил брат, готовый вот-вот разорваться смехом.
- Вовсе нет! – зло парировала Ино, вырывая из рук шлем. Ее раскусили. И теперь она по своей глупости поедет на этой устрашающей штуке. Недовольно сдернув с себя белую шляпу и нацепив на голову шлем, Ино, глядя куда-то в сторону, яростно проговорила: - Давай уже быстрее.
Дейдара победоносно и странно улыбаясь, надел шлем, убрал опору и сел на своего верного железного коня, язвительно произнеся:
- Пожалуйте, ваша честь.
Ино не смогла в ответ ни язвительно хмыкнуть, ни гордо задрать голову и невозмутимо последовать приглашению. Шлем на голове давил своей тяжестью, ноги не слушались, а где-то в области возле глотки маленький уж страха щекотал нутро. Она боялась. Ужасно, безумно боялась. Она чувствовала себя, словно только что не подумав, подписала себе смертный приговор. Она видела в этой бездушной груде железа на колесах посланника смерти, который кинет ее стремглав в объятия Тлена. На ватных ногах, еле передвигая их, она залезла на мотоцикл, почувствовала, как груда металла под ней начала дрожать и реветь, словно взбешенный бык. Конь рвался в бой и только и ждал того момента, когда ступа хозяина нажмет на педаль газа.
- Держись крепче, - проговорил Дейдара и, схватив ее за запястье, обвел ее руку вокруг своего стана. Ино вздрогнула от прикосновения его теплых и мягких рук. Она вдруг начала дрожать от того, что находилась в опасной близости от него. Ей вдруг захотелось умереть, убежать, и она с удовольствием призывала к себе Смерть, которую боялась минуту назад. Никогда еще ее внутренние действия и ощущения были так непоследовательны, нелепы и глупы. Никогда еще она не испытывала такого взрыва чувств, такого удушающего адреналина в крови, такого трепетного, благоговейного страха, который вдруг весь стал сладким. Сладкий, приятный страх, который она так полюбила в эту минуту в себе.
Дейдара нажал на газ, и мотоцикл утробно и с наслаждением крича, понесся вперед. В душу сразу же что-то ударило, Ино почувствовала, как ее волосы, что выбивались из-под шлема, остались далеко позади, трепеща на ветру, словно ленты. Мотоцикл выехал за ворота и повернул на улицу, душную, жаркую, огненную, беснующуюся в солнечном свете горячего дня. По крови что-то быстро текло. Что-то инородное, легкое, приятное. Что-то похожее на сладкую газировку.
Они мчались куда-то вперед. Ино не разбирала куда. Она только видела широкую, крепкую спину брата, силу и необъяснимую радость, исходящую от него. От страха, боясь упасть, она инстинктивно вцепилась в его тело второй рукой. Прижалась к его спине всем телом, боясь, что улетит, что исчезнет, что сорвется с этого сидения и разобьется. Перед глазами все еще вспышками молнии возникали картины залитого кровью асфальта. Она чувствовала дыхание смерти, которая рвалась к ним навстречу, прикрываясь бьющим в лицо ветром, словно вуалью. Она была рядом, за углом, за каждым новым поворотом.
- Ино, - внезапно и громко крикнул Дейдара, так странно смешивая эхо с ветром. – Посмотри направо.
Ино послушно повернула голову. И оторопела. Широкий горизонт, две линии, уходящие в бесконечность. Сталкивающиеся вселенные. Бесконечное небо, нежными красками млея наверху, нескончаемое море, манящие своими многочисленными бликами, пляшущими на волнах. Горизонт казался таким бесконечным, таким долгим и длинным. И эта синева вбирала в себя всё: весь мир, всю жизнь, каждого человека. Казалось нет ничего более реального и настоящего, чем это недостижимое небо и это необъятно глубокое море. Красиво. Так красиво, что дух захватывает. И больше нет страха. Забыта вся кровь воображения. Осталось только море, голубая, всепоглощающая бездна, сулившая растворить тебя и вобрать в себя. Без остатка.
Ино вдруг вспомнила, как ее мать перед отъездом заворожено говорила, что в том городе есть море. Тогда Яманако не обратила на это никакого внимания. Море и море. В Токио тоже были пляжи. Но теперь она поняла. Море – это не только запыленные людьми, громкие песочные берега. Море – это бесконечность, это красота, это единственное, что есть реального и настоящего. Море именно такое, каким оно вырисовывалось тут, в этих бесконечно длинных и долгих линиях, почти сливающихся на горизонте в насыщенный, синий цвет. Цвет его глаз.
А потом вдруг пейзаж сменился, побежали деревья, и за их кучерявыми головами уже ничего не было видно.
Но она помнила. И знала, что будет помнить еще очень долго. В этом городе было море, ее спасение, здесь была бездна. Она в любой миг могла поглотить. Не так уж тут и ужасно. Там, где есть море, не может быть плохо. Там, где есть море, есть бесконечность. Там есть блики и невыразимая никакими словами красота.
Она внезапно полюбила море. Ее море. Пронзительное до глубины, сочетающее в себе синеву небес и глубину подземелья. Ее море, чем-то похожее на глаза, которые порою так затягивали в себя. Она поняла, глаза – это бездна, а в ней – океаны. Его глаза. Так странно теперь ставшие частью этих линий, этой бесконечности, этой синевы. Насыщенно. Глубоко. И безрассудно.
И с невыразимой, непонятной нежностью она вжалась в спину брата, стремясь почувствовать этот ветер, эту бесконечность, скорость, эту неведомую силу, уносящую куда-то стремглав. Жить взахлеб. Пить до конца каждый миг. Не помнить, не думать. Чувствовать.
Она хотела громко кричать, но решила, что это будет выглядеть по-дурацки. Она хотела отнять от тела брата руки и раскрыть их, но это было слишком опасно. Она хотела прокричать что-то безрассудное, хотела сказать Дейдаре, что так обожает его в эту минуту. Она испугалась. Испугалась своих желаний, которые так не подходили ей, который были бутафорией ее собственных. Она хотела. Но не могла. Здравый смысл, такая глупейшая и бесполезнейшая вещь в человеке, все еще не выпускала из клетки.
На счастье Ино, они вдруг остановились. Замерли на месте. Волосы, которые, как ленты, развивались в солнечном сиянии, упали, припав обратно к спине. Тело перестало передавать по венам импульсы адреналина, волны возбуждения и трепета утихли, голова вновь взяла верх над чувствами. Волшебство кончилось, добро пожаловать в безрадостную реальность, где не было синевы и бесконечности.
Яманако еле отцепилась от Дейдары. Ей всё казалось, что они сейчас же поедут, что это всё временно, что через секунду, мотор снова взревет, и она опять полетит. Ведь то захлестывающее, глубинное чувство было сродни полету.
Но они всего лишь остановились. Достигли магазина. И теперь ей ничего не остается кроме как забыть о своем восторге.
К тому же ей внезапно стыло стыдно, когда она вспомнила свое желание кричать, когда вспомнила, как раскрылась на секунду жизни. Ей стало жутко стыдно и неудобно, когда она обнаружила свои руки, обвитые вокруг тела брата, словно ядовитый плющ вокруг дерева. Она поспешно отпрянула и встала с мотоцикла, снимая с головы шлем, который вдруг стал давить и в котором она начала задыхаться.
- Ну как? – спросил Дейдара, ставя мотоцикл на опору. – Понравилось?
- Так себе, - проговорила девушка, поспешно отворачиваясь, чтобы он не видел ее раскрасневшегося лица и горящих глаз. «Так себе»? О чем она вообще? Это было самым прекрасным за всю ее жизнь! Настоящим, реальным. Радостным.
Не говоря больше не слова, девушка зашла в здание магазина, не дожидаясь, пока Дейдара снова не выдумает очередную тупую издевку, которые – она теперь могла это смутно признать – если разобраться глубже - ее веселили.

Небо вмиг стало неузнаваемо: с него исчезла прежняя, насыщенная синева, кружившая в водовороте облаков и солнечного света. Тяжелые, неподвижные, грузные тела туч сдавили бескрайнюю синеву, обозначив четкие границы тьмы, сжав в один узкий вакуум всю землю, и горизонт, которого уже не было видно. Всё затихло в мрачном, траурном торжестве природы, которая словно отпевала реквием по солнцу, ставшее вдруг мертвым.
Скоро должен был пойти дождь. Небо, еще днем сверкавшее тысячами оттенков синего, вдруг омрачилось чем-то и вот-вот готово было расплакаться. Вечер принес с собою кроме сумерек мрачные облака, наполненные желчной тоской и дождем.
Ино не любила дождь. Ей не нравилось это затишье, когда угрюмое небо словно молчаливо посылает всему миру сигналы своего недовольства. Ино терпеть не могла дождь в разгар дня, а вечерами он и вовсе вводил ее в состояние безмолвного, тяжелого гнева.
Ино боялась грозы. Она не помнила точно почему, но с самого детства боялась, до беспамятства, до безумия. Во время грозы она плотно сворачивалась в комочек под одеялом с наушниками в ушах. Из плеера текла громкая музыка. Она так часто пережидала непогоду именно таким образом, никого и ничего не слыша и не видя. И когда небо вдруг начинало хмуриться, она заранее готовила себя к страшному, закрывала плотно окна, задвигая шторы, проверяла зарядку у плеера и пыталась отвлечься от внутреннего беспокойства, что кандалами обхватывал нутро, особенно область внизу живота. Беспокойство нарастало по мере того, как тучи надвигались на горизонт, а потом слышались глухие капли дождя по стеклу. В таких случаях, она успокаивалась. Значит, грозы не будет. Но если на горизонте, перед тем, как запахнуть плотно окно, она замечала вспышку молнии, то страх мгновенно начинал распространять яд в душе, вводя тело в оцепенение. Ино не могла уже ни о чем другом думать, кроме надвигающейся на нее грозы. Ей постоянно казалось, что молния ударит в их дом, вспыхнет пожар, ее мать умрет. Воображение начинало рисовать обгоревшие конечности и жареное мясо с обугленными кусками кожи.
Но в этот раз, завидев тучи, которые начинали собираться над городом, Ино почему-то не придала этому явлению обыкновенного участия. Она почему-то была уверена, что не случится ничего страшного, пойдет только маленький дождик, ведь еще сегодня днем небо было таким бесконечным, а море умиротворенным и тихо-радостным. На город уже надвигались сумерки, их первая тень подернула небосвод, а тучи полностью закрыли его, оставив на земле непроглядную тьму. Молнии не видно, грома нет и подавно, волноваться не о чем. Яманако оставила окно в своей комнате настежь открытым и ушла ужинать, не переживая особо ни о чем.
Но уже за ужином, в приятной, светлой столовой, которая сейчас стала казаться Ино почему-то такой уютной и родной, ею овладело беспокойство. Она беспрестанно глядела через плечи отца и матери, в окно, сквозь блеклые, тонкие бежевого цвета занавески на улицу, в непроглядный, густой мрак. Казалось, окна вымазали дегтем: за их безликим стеклами ничего нельзя было разглядеть. Ино это пугало. Она инстинктивно чувствовала, пыталась найти оправдание своему страху, глядя в эти неприветливые, страшные окна. И тут вдруг увидела, как на мгновение мрак озарила вспыхнувшая на долю секунды молния.
Гроза!
Руки с силой сжали палочки для еды, девушка отставила в сторону пиалу с рисом. Аппетит пропал, да и как можно спокойно есть, зная, что наверху, в комнате, не закрыто окно, и скоро начнется гроза?
Словно вторя и подстегивая страх, в думе глухо послышались раскаты грома, напоминающие звук далекого эха. Ино непроизвольно вздрогнула, ощутив, как в комнате вдруг стало нестерпимо холодно, а кожу обволакивает что-то липко-омерзительное.
Нет, нельзя было показывать на людях свой страх. Гроза была единственным, чего она боялась до отчаяния, однако никто не знал об этой ее постыдной слабости. Даже мать. Она никому никогда об этом не рассказывала, и не подавала виду, что ей страшно. Однако ей это стоило огромных усилий: страх иногда сковывал настолько сильно, что ноги начинали нервно дрожать, взгляд становился лихорадочным, и она не могла ничего говорить. Он парализовывал ее, словно мстя за то, что она таит его глубоко внутри. Это было особенно тяжело перенести, когда она находилась с кем-то. Однако до сих пор ей удавалось выходить из воды сухой.
Нужно было быстрее доедать, и идти в комнату, закрывать окно, пока дождь не разбушевался, пока еще не поздно.
Но кусок в горло не лез. Ее вдруг затошнило.
- Ино, с тобой всё хорошо? – послышался заботливо-беспокойный голос матери.
- Немного нездоровится. Я, пожалуй, пойду, - ответила Ино застывшим от страха голосом, который с трудом ей подчинялся. – Спасибо за еду, - добавила она, вставая из-за стола, не глядя ни на кого.
Ноги налились свинцом и не слушались. Каждый шаг давался с трудом, тем не менее, столовую она покинула быстро из предосторожности.
Раскаты глухого грома вновь застали ее уже на лестнице, когда она поднималась на второй этаж. Ино испуганно повернулась, глядя вглубь спокойного, уютного коридора. А потом вдруг до нее донеслись тихие, почти неслышные звуки капель, которые ударяются о стекло.
Теперь было поздно. Теперь опасность уже наступила, и отвратить ее нельзя было никаким образом. Девушка в растерянности замерла на месте. Сквозь удушающую сознание тишину до нее долетали глухие удары холодных капель о гладкое, безразличное стекло. С каждой минутой удары становились всё настойчивее и сильнее, пока и вовсе не переросли по силе в угрозу пробить прозрачную поверхность окон. В ее комнате, наверное, эти капли падают на пол, образовывая растекающиеся по полу лужи. Ей нельзя туда заходить, она сойдет с ума от страха.
Но стоять вот так на лестнице тоже не выход. Нужно что-то решать, пока внизу не закончили ужинать. Ведь, когда это случиться, ее застанут на этой лестнице в полнейшем безмолвии, растерянности и оцепенении.
Из последних сил она преодолела оставшиеся ей ступеньки, стараясь не слушать, как стучит непрошеный гость в окна.
«Это всего лишь дождь. Я просто подойду к окну и быстро его закрою, а потом лягу спать», - убеждала себя Ино, подходя к двери своей комнаты. Она боялась ее открывать, поэтому нехотя положила ладонь на металлическую ручку, которая обожгла ее стальным холодом. Там, внутри, наверняка холодно и чуждо. Там промозглый ветер гуляет по комнате, впитываясь в стены. Там капли дождя падают на пол, грозя проломить его. Там страшно.
Сердце чувствовалось где-то в области глотки, норовя выскочить из нее. Она не помнила, почему так боится грозы, но этот устрашающий вид молнии вкупе с ударами грома всегда вводил ее в состояние тупоумного, животного ужаса. Она чувствовала, что должна защитить себя, уберечь. Знала, что если от дождя не укрыться, то он убьет.
Внезапно до слуха донеслись чьи-то шаги, поднимающиеся по лестнице. Ино испуганно рванула ручку и дернула на себя дверь. Стремглав она юркнула в комнату, как трусливый зверек, закрыв за собою плотно дверь. Облегченно вздохнув, она повернулась спиной у двери.
Раскрытое настежь окно пропускало внутрь слезы неба, что беспрерывным потоком капель врывались в комнату, падая на пол, словно пушечные снаряды. Шум дождя заглушал стук собственного сердца и хаотично движущиеся в хороводе мысли. Молния вспышкой пронзила небеса, а после широкими раскатами прогремел гром, разбивая небеса на мелкие осколки, как фарфоровую вазу.
Ино испуганно вжалась в дверь и медленно по ней сползла на пол. Она закрыла руками уши, буквально вдавливая пальцы в голову. Прижав к подбородку колени, она зажмурилась и сжалась в позе зародыша, пытаясь представить, что нет этой темной комнаты, нет дождя, ничего нет.
Не помогало. Лишь больнее бил по перепонкам шум дождя, что навязчиво залетал в комнату, господствуя неоспоримо и неотвратимо. Вспышка молнии пронзила небеса, едва не расколов их надвое, а после откуда-то сверху обрушился грозный ее союзник – гром, что звуками тысяч кинжал поразил необъятное тело пространства, наполнив его глухим гудением вакуума. Ино непроизвольно вскрикнула, сильнее прижав колени к телу и буквально вдавив ладони в голову. Она дрожала всем телом, совсем как маленькая девочка, совсем как когда-то давно в ожидании матери, которая заберет ее, приютит, защитит своими объятьями.
- Прекрати это, - непроизвольно сорвалось с губ. Она толком не знала, к кому были обращены эти слова. Они шли из глубин напуганной, загнанной души, которая, сжавшись в маленький комочек, также нервно и истерически дрожала, как ее тело, наполненное плотью и горячей кровью, которая сейчас, казалось, бешено циркулировала по венам, что кожа ощущала короткие импульсы, что норовили разорвать тонкую поверхность их трубчатых тел.
Ино зажмурилась, словно от физической боли. Лишь бы не видеть этой ужасной комнаты, которую пронзают иглы дождя. Всё что угодно, только не это: пусть слепая мгла, состоящая из пляшущих точек, похожих на маленьких светлячков в темноте, пусть необъятность бездны, пусть глубокие моря пучины, что не имеют границ и что похожи по консистенции на вязкие болота. Но не этот такой реальный дождь, ни слишком ощутимый, сырой холод, ни молния, что вспыхивает на небе, освещая призрачно комнату, ни гром, что давит и бьет, заставляя опухшие перепонки разорваться от давления.
И снова крик неба, грозный, всепроникающий, неотвратимый, реальный ощутимый тактильно: казалось, его можно потрогать, сжать в ладонях, раздавить. И снова с губ сорвался короткий, исчезнувший во мгле, секундный крик, который больше был похож на стон, завлеченный в бессилии и отчаянной мольбе.
Кто-то стал бить кулаком в дверь. Или ей это казалось? Или это падающие на пол водяные камни, отбивают ритм животного, безвозвратного, вечного страха, что заточает беспомощное, разломанное на сотни граней, ослабленное тело в тесный вакуум, где стенки давят на тело и крошат кости?
Нет, всё же кто-то стучит. Удары слишком глухие, они вибрацией глухо отдаются в прижатой к двери спине, в выступающей линии позвоночника. Кто-то настойчиво добивается, чтобы она отворила дверь. Кто-то дергает ручку, пытается избавиться от надоевшего деревянного прямоугольника, но натыкается на ее тело с силой прижатое, почти вдавленное в твердую плоть неживого материала, что закрывает проход. Этот кто-то так настойчив, что кажется немного напуганным. Ино отняла ладони от головы, раскрыла глаза и услышала сквозь шум дождя глухие, тихие нотки теплого и тягуче-сладкого, как мед, голоса, что тихо, успокаивающе, с едва заметным волнением в голосе говорил:
- Открой! Что у тебя стряслось? Открой!
Неужели к ней пришли? Неужели ее молитвы услышали спустя столько лет? Неужели они долетели до кого-то, неужели их кто-то услышал наконец, сквозь тысячи попыток достучаться, сквозь тонны тяжелых плотных одеял, сквозь толстые занавески, сквозь двойные, непробиваемые стекла окон, сквозь ночи, вечера, дни, утра? Сквозь города, горы, километры, мчащиеся поезда, летящие в вечность самолеты, прорезающие голубую даль. Неужели?
Дрожащими руками, нервными пальцами она схватилась за трясущуюся ручку, с силой, на какую только была способна сейчас, ослабленная, сломленная, беспомощная, надавила на нее, опустив вниз, осторожно попятилась назад от двери и раскрыла ее, впустив в холодную мглу комнаты немного яркого, приветливого, желтого света коридора. Она взглянула на человека, которому принадлежал тот голос и беспрерывные, стремительные движения, и удивилась.
Дейдара.
В отчаянии, от стыда она уронила голову на покоящиеся на полу руки, волосы закрыли ее красное, горящее лицо.
Почему именно он? Она бы выдержала кого угодно, она бы вынесла всякого, но только не его. Она не хотела, чтобы он видел ее слабой, раздавленной, сломленной. Они ведь совсем друг друга не знали, а теперь он вторгся в ее самый большой секрет, который она всеми правдами и неправдами хранила глубоко внутри. О том, что она так панически боится грозы не знал никто: даже мама. И теперь. Теперь всё раскрыто.
Он осторожно закрыл за собой дверь: Ино слышала, как с глухим звуком она стерла прямоугольник желтого света, что отражался на полу, - и прошел в комнату, опустившись на колени рядом с ней. Она ощущала его присутствие каждой порой, чувствовала кожей его спокойное, теплое дыхание. Ее это немного успокаивало: успокаивал тот факт, что она больше не одна, это придавало уверенности и бушевавшая за окном непогода уже не казалось такой ужасной. Однако она не могла избавиться от душившего ее чувства стыда, невообразимо сильного стыда, смешанного со злобой, прежде всего, на себя саму за то, что показала другому, чужому, свои слабости, свой главный секрет. Ей казалось, что ее насильно разрывают, заставляют обнажить душу, проникают внутрь сознания, сжигая там всё, чем она дорожила и что было ее и больше ничьим. Она лежала, уронив голову на руки, без движений, почти не дыша, не шевелясь, замерев, словно мертвая. Тело стало вмиг тяжелым, неуклюжим. Неподвижным. Сознание, напуганное неизбежным, очевидным фактом спасовало, умерло, затаилось где-то в глубине, а душа, разорванная, растоптанная, тихонько изнывала от отчаяния. Ино не думала, почти ничего не чувствовала, почти умерла.
И тут вдруг его холодные ладони коснулись ее плеч. Легонько, почти невесомо, с неопределенной нежностью. Однако Ино вздрогнула, словно ей на голову вылили кипяченую воду. Она бы и закричала, если бы могла, но тело все оказалось парализованным: теперь оно было способно лишь проявлять раздражение на внешние воздействия. Между тем, его пальцы крепко схватили девушку за колкие плечи, пытаясь приподнять тело безвольной куклы. Ино не поддавалась: вжалась в пол, еще крепче стиснула ладони в кулаки. Ей не хотелось, чтобы Дейдара видел ее испуганное, никчемное лицо, не хотелось, чтобы видел искусанные губы, широко раскрытые от ужаса, мертвые страхом глаза, ведь она всегда, абсолютно всегда была так красива, невообразимо красива.
- Ино, - тихо прошептал он, настолько неслышно, что звуки его голоса гармонично слились с шумом дождя, словно являлись нотами из единой мелодии. – Ино, ты простудишься.
Она почти не слышала. Не хотела слышать: только не его голос, медом разливающийся по всему естеству, придающий напряженным нервам и мышцам спокойствие. Расслабленность и податливость. Ее тело мгновенно ослабло, стало почти безвольным, легким и послушным: она уже была готова отдать себя в волю его холодных, успокаивающих рук, которые так заботливо, по-матерински, покоились на ее острых плечах.
- Ино, не глупи, - мягко и вместе с тем строго, по-отечески произнес он, повышая голос на несколько тонов.
В эту же секунду небо разорвалось громом, надрывно и неистово крича от боли, что приносила полоска молнии, сверкающая, словно летящий со свистом в воздухе бич.
Ино вздрогнула от страха, мгновенно, необдуманно, в первой вспышке ужаса и отчаяния, она подняла туловище от пола, вцепилась пальцами в ткань рубашки Дейдары и прижалась лицом к его теплой, крепкой груди, дрожа от страха, как загнанный в угол хищником зверек.
Только потом она осознала, что натворила. Только после того, как слух достигли беспокойные, громкие удары рвущегося наружу сердца брата, только после того, как по телу начало разливаться его тепло, а в ноздри проникать горький, честный запах его тела. Так пахнет солнце: чем-то резким, немного влажным от утренней росы, терпким, как табачный дым, но честным, искренним, непоправимо живым, наполняющим собой всё вокруг. В первую секунду ей даже захотелось напиться этого запаха, до самого дна, взахлеб израсходовать его весь, утонуть в нем, ввергнуть туда свое тело, в этот запах, в эти прикосновения, в эти объятья, которые защищали от непогоды, которые отодвигали завесу дождя и делали гром глухим, а молнию блеклой. А потом пришло ужасное осознание того, что она поддалась своей слабости на глазах у чужого человека, что в приступе отчаянной слабости вцепилась в него, прижалась к нему, а он мгновенно ее обнял в ответ. А потом она с ужасом поняла, что ей хочется сидеть вот так даже больше, чем вечно.
Никогда еще она не ощущала себя такой презренной, слабой, маленькой и никчемной. Вместе с приятным, обволакивающим естество чувством, рассудок атаковала мысль, разъедающая сознание, словно кислота, что она беспомощна, что ею овладел постыдный страх, что ей внезапно понравилось быть слабой, плаксивой, что это оказалось намного легче, чем постоянно держать себя в руках, строить из себя непонятно кого, что ее настоящее естество, что она настоящая и заключается в этой слабости, беспомощности, что она на самом деле маленькая девочка, что дрожит от страха из-за простой грозы и кидается на грудь первому попавшемуся человеку от простой вспышки молнии.
- Неужели ты так боишься грозы? – шепотом спросил Дейдара, крепче сжимая ее тонкое, мягкое тело в объятьях.
Она не отвечала. Бездумно закрыла глаза, стремясь не думать. Не осознавать. Не дышать. А лишь слышать биение его сердца, ведь эти звуки так успокаивали, вытесняли из реальности всё лишнее, ненужное, погружали в пустой, теплый вакуум, где существовал лишь стук его сердца, самый центр его естества, его жизни, чужой, но такой безмерно близкой сейчас жизни. Она не знала, чем жило это сердце, что совершало это тело, сколько синяков и шрамов было на нем и были ли она вообще. Она не ведала, о чем думает его голова и какие слова произносили его губы чаще всего. Она ничего не знала о нем, но сейчас, в данную секунду, ей казалось, что она познала его всего, вплоть до самого темного угла души. Не просто познала: а прочувствовала. Проникла вглубь, расшифровала удары сердца, перевела их на человеческий язык. И это сердце убаюкивало, успокаивало, приносило такое необходимое блаженство, шептало ей : «Не волнуйся, не волнуйся, не волнуйся…»