Печать короля.

Предисловие.

Не счесть преданий о великих предках,
Молчит в забвении покойном чья-то старость,
И мне догадываться лишь осталось
О том, что скрыто за замшелой меткой.

Как медь, зеленым окислом покрыта,
Как золото, блеснет и вмиг потухнет.
Истории о ней почти забыты.
Почти неслышны за закрытой дверью кухни,

За шорохом парчовых грузных юбок,
За звонким хохотом молоденьких кухарок.
Моя кормилица, свечи задув огарок,
Быть может, напоет, как сердцу любо,

Как хочется услышать в этот вечер,
Былинных сказов монотонных песню
О горьких расставаньях и о встречах,
О храбрых воинах и рыцарях чудесных,

О дивных дамах в платьях подвенечных,
На скакунах воссевших в "амазонках".
Она откуда-то узнала много столько...
Будто была она на этом поле сечи,

Будто сама участвовала в битвах,
Неслась стремглав в драконову пещеру.

И никогда не будут мной забыты
Пропетые ей песни на вечере.

Сегодня ж, милая моя, пропой о Фебе,
Прошу тебя, всю правду, без утайки,
Ты знаешь, нравятся твои мне байки,
Я в них летаю, словно птица в небе,

Я ими в изумленьи раскрываю душу,
Я в них дышу, как никогда доселе.
Прошу, родная, мне дозволь послушать
Историю о нашем менестреле,

О том, чья тайна этим замком скрыта,
О том, чье имя до сих пор в опале.
Кормилица, я ведь хочу так мало,
Поверь, молю, она со мной зарыта

Навеки будет на погосте старом...
Пожалуйста, не гневайся на чадо,
Не говори, что ты и так устала.
Ведь это сказка? Это сказка?.. Правда?..

Песнь первая. Песнь шута.

Я помню лес и дол, стрижей порханье в небе,
Я помню темных гор очерченные склоны,
В них ветра северного алчущие стоны,
Поющие о странствующем Фебе.

Я помню эдельвейсы на скалистых
Утесах неприступных, в такт кивавшим
Журчанью горных ручейков кристально чистых,
Лицо и руки Феба омывавших.

Двор полнился всегда нелепой сплетней
О юноше, сокрытом палантином,
Чей жаждали услышать голос дивный,
Кто по земле скитался сквозь столетья.

О нем слагали чудные рассказы,
Все привирали, приукрашивали словом,
Одни приписывали разные проказы,
Другие говорили, что он был суровым.

С времен беспамятных в деревни он заглянет,
Сночует и уходит, как бродяга.
Ни рода. Ни фамилии. Ни стяга.
А неизвестность, как обычно, манит.

И вот придумывает чернь себе героя,
Сладкоголосого красавца менестреля.
Но никому лица он не откроет,
Не скажет, кто он есть на самом деле.

Лишь смолкнув на обрывах прибережных
И ненасытно внемля плеску моря,
Услышать можно, как природа вторит
Звучанью Феба, переливом нежным

И шелеста листвы, и стрекотанья луга,
И птиц немыслимых непревзойденных трелей.
И я внимал ему, как внемлют другу.
И разливалась песня менестреля.

О прошлом, настоящем и грядущем,
О горьких битвах, о борьбе меж властных,
Об убиенных по чужим приказам,
И о наемниках, невинным смерть несущих,

О предстоящих смутах в этих землях.
Так чувственно, как будто, видел ясно.
И я болел страданьем менестреля.
И каждым словом упивался страстно.

До темноты в раздумьях день проведши,
Вернуться в замок поспешил я, на забаву
Правителю, его гостям, во славу
Наследника рожденного пришедшим.

То девятнадцатый был год его правленья.
Взойдя на трон умершего Идгарда,
Всю свою жизнь пребывшего в хваленьи
Вина и крови, королевской гарды,

Идгард жестоко правил своим людом,
На войны гнал, преумножая земли,
Свои победы праздновал в веселье,
Бесчинствовал в пирах, рождая пересуды.

Ленивый лишь сосед его не помнил,
Без боя сдавшийся, не ощутивший гнева.

Но был Идгард судьбы насмешкой сломлен -
У трона слева села Королева.

Величественно стиснув узы брака,
Она заставила его смирить свой норов.
Под шепот знати, полный злых укоров,
Лишал Идгард врагов слепого страха.

За спинами его говаривали часто,
Не обратив внимания на сына,
Что было, кстати говоря, напрасно -
Валфрик не был сторонником рутины.

Он с злобой лютою косился на Идгарда,
Он сетовал за каждую усмешку,
Что кинута была отцовской пешкой,
И понимал, что это было правдой.

Король переменился после свадьбы.
О, где же славные горячие походы?
Ему бы в руки меч и двинуть рать бы
К соседским землям, где свежее воды,

Где воздух чище, а крестьяне крепче...
Ему ж сдалось смягчить свои указы,
Лечить простолюдинов от заразы,
В убийствах отказать, мол, им так легче.

И старший братец - Фреодерик - мирный.
(Вот Боги ж подшутили как надменно!)
Характером весь в мать: спокойный, чуткий, смирный.
И станет королем ОН(!) непременно.

И ненавистным взглядом провожая
Отца и брата, уходящих к саду,
Своей безгрешностью, казалось, только рады
Они бывали, нищих не стяжая,

Не опускаясь к пыткам заключенных,
Не разбивая в кровь плетьми колени,
Забыв о некогда с бравадой побежденных,
Тонули в праздной белоснежной лени.

Идгард старел, сдавая с каждым годом,
Он к трону Фреодерика готовил,
К правлению с рассудком и любовью
Над своим верным и старательным народом.

Как правил сам, тому учил и сына,
Расстроенно на Волфрика взирая,
Вновь отворачивался, и, ступая чинно,
Перворожденному внимал не уставая.

Итог его правления заметен:
Богаты земли, люди сыты вволю,
И льется песнь благая в деревнях и доле,
Идгарду славному вещая о бессмертьи.

В сердцах и памяти остался он навеки,
Не столь правителем кровавым, сколько мудрым.
Любая чернь звалася "человеком",
Хотя, для многих то казалось трудным.

Ведь шутка ли - в момент один проститься
С привычкою, за годы в кожу вросшей.
Как человек? В кармане его грошик,
Так может мне еще и поклониться?

Идгард был слаб. Вослед за королевой,
С сынами попрощавшись, в путь пустился,
Не взяв с собой краюшки малой хлеба -
Да и зачем? - он к смертии стремился.

На трон его, по завещанью предков,
От уходящего отца к родному сыну,
Надежды алчущих на войны опрокинув,
Фреодерик воссел и принял метку -

Печать правителей, закон и превосходство,
Один Король владеет им по праву.

И все мужи, вне звания и роста,
Склонили перед ним свои булавы,

Опорожнили ножны, признавая
За ним главнейшую и властную победу.
Сам Феб в тот день вел с Королем беседу,
Улыбки лучезарной не скрывая.

И восемнадцать лет минуло, и, как прежде,
Фреодерик сидел на грузном троне
В обшитых мехом пурпурных одеждах,
Кивая своим слугам благосклонно.

И пир гремел, вопил, бурлился,
Плескались вина из встречающихся кубков.

- А вот и Илдвайн, голубая незабудка
В девичьем платьице, танцуя, объявился!

- Что видел, шут, за крепостным ты ровом?
Что слышал от убогих замарашек?

- Я слышала... В лугах паслись коровы.
Они звучали, словно стайка пташек.

- Что за безумство ты несешь? Ужель не слышал,
Что Королю послали Боги сына?

- Величество, - я встал поближе к трону,
Склонялся к Королю все ниже,

- Фреодерик, мой друг, возможно, показалось
То мне, с твоей руки везде хожу я,
Закрытой двери предо мною не осталось.
Прости слова же ты девицы-обалдуя.

- Да говори уже, Илдвайн, стелиться будешь
В постели перед ласковой Элвиной.
Что там болтают, покажи я спину,
Чем снова сердце Короля вознегодуешь?

- Слыхала я, - сказал как можно громче,
- Что некто по лесу искал зверушек разных,
Советовала б я остерегаться ночью.
Ведь дети любят учинять проказы?

И колкий взгляд на Валфрика стремится,
И тот, отпрянув от манящего напитка,
Стянув с плеча широкого накидку,
Уж было захотел в меня вцепиться,

Но кубок лишь поднял и закричал:
- Во славу!
Наследника сегодня славим, а не леших.
А коли шут в уме бывал бы здравом,
То хоть понятнее гостей хозяев тешил.

- Ты уже знаешь? - шепотом, склонившись,
Король промолвил мне на ухо.
- Я понял, сир, - ответил ему сухо,
Слегка кивнул и вышел, омрачившись.

Дитя рожденное с кормилицей Элвиной
Из замка прочь, той ночью же, в скитанья,
И следом я из замка спешно сгинул,
Забрав печать, завернутую в ткани.

- Настанет день, когда вернется кровный,
Когда воссядет в троне с этой меткой,
Храни дитя, любезная наседка,
И перстень береги ты так, что это... словно

Глаза твои, твой самый нежный говор,
Последний вдох отчаянного сердца.
Не знаю уж, увидимся ли снова...
Спеши! Скорей, спеши, вот эта дверца!

Я не мигал, следя за быстрой тенью,
Сокрытою густым и частым лесом.
Не так уж сложно быть для остальных балбесом,
Им интереснее чудное поведенье,

Никак не важно внутреннее горе,
И даже слезы - будто бы фальшивы.
Я рассказал им сотни аллегорий,
Сочли больным на ум, а не правдивым.

Приказом короля лишился девы.
Но, все за короля, ведь он был мудрым,
А остальное станет ясно утром.
И все что сделано, то сделано для дела.

Я поднял взор к полуночному небу.
Луна кровавая бледнела в гуще черной.
И заунывное, как никогда, страданье Феба
Лилось над замком смертью омраченным.

- О, Феб, мой друг, ужель ты знаешь правду?
Ужель настанет грозная пора?
Ужель погонит нынче со двора
Войска Вольфрик, схватившийся за гарду?

А значит прав был мой Король, дитя спасая,
И брат его - завистливая псина.
Пусть добрый Феб тебя оберегает,
Пусть бережет тебя красавица Элвина,

Пусть королевское останется с тобою,
Пусть твоя честь идет по свету гордо.
Не распрощаться б с жизнью молодою,
Чтоб увидать тебя перед народом.