Песчаная буря

Бесполезная, слабая.
Позор для клана.
Должна покинуть деревню.

Как бы ни старался, как бы ни силился, Гаара не мог понять: чем же эта милая, скромная девушка заслужила такую немилость у собственного отца? Столько презрения и ненависти, столько неоправданной, бессмысленной злобы в его словах…

Жизнь шиноби не для нее.

Вот так вот запросто. Не для нее. Не для нее, той, что боролась-держалась-сражалась до последнего, мужественно и стойко. Не для нее, той, что никогда и ни за что не оставила бы товарища в беде. Не для нее. Не для хрупкой, нежной, ранимой.
- Хиаши-сама, - едва слышное обращение нарушило напряженную, давящую тишину, - я хотел бы с вами поговорить. Наедине.

***
Он ни на мгновение не усомнился в своем решении: знал точно, наверняка, что для Хинаты так будет лучше. И не удивился даже, когда ее «любящий» отец согласился без каких-либо промедлений, ни секунды не раздумывая. Чего раздумывать, когда сам Казекаге просит руки твоей дочери?
- Я рад, что нам удалось договориться, Казекаге-сама.
Кивнув в ответ, Гаара быстрым шагом двинулся к выходу из комнаты, дабы как можно скорее покинуть своего собеседника. Хиаши-сама, всеми уважаемый глава сильнейшего клана Хьюга, вызывал у юноши лишь глубочайшее презрение и неподдельную жалость.

***
Он совершенно случайно столкнулся с ней на оживленной улице. Тут и там, везде и всюду, ругаясь и смеясь, обсуждая недавние покупки и чавкая только что купленным жареным рисом, толпился люд: самый разный, от непоседливых ребятишек и их кудахтающих мамаш до высококлассных, элитных шиноби.
Гаара же не замечал никого вокруг: пристально, неотрывно смотрел на нее, неестественно бледную и испуганную. Ее длинные темные волосы растрепались, отдельные тонкие пряди прилипли ко лбу. Хината наверняка недавно плакала: глаза, глубокие, светло-фиалковые, покраснели от недавно пролитых слез и ныне блестели характерным влажным блеском.
- П-простите… - еле-еле выдавила из себя она, поджала обиженно по-детски пухлые губки.
А через секунду – растворилась, исчезла в разноцветной толпе так же внезапно, как и появилась.

***
В Суну Гаара вернулся не один: с молодой невестой. Радостная весть о скорой женитьбе всеми любимого Казекаге тут же облетела всю деревню. Каждый ее житель, от мала до велика, мечтал поскорее увидеть ту самую счастливицу.
Счастливица же видеть никого не хотела: плакала-билась ночами на просторной, стеленной шелком кровати в своих покоях, богато обставленных, роскошных. Потому плакала, что жизнь ее прежняя изменилась раз и навсегда, бесповоротно и окончательно. Родная деревня, друзья и семья – все это в прошлом теперь. А любовь к Наруто, искренне-нежная, так и оставшаяся без ответа, с каждым днем все сильнее и больнее жгла-разрывала девичьи душу и сердце.

***
Гаара любил ее тихой, молчаливой любовью. Мечтал все время быть с ней: пусть даже не «вместе», достаточно просто «рядом». И все еще верил, искренне и беззаветно, что Хината со временем, пусть не сразу, но привыкнет к его обществу. И до последнего лелеял в сердце робкую надежду на то, что рано или поздно все же полюбит в ответ.
Он старался для нее как мог: опекал, порою чрезмерно и излишне даже; одевал в дорогие шелковые кимоно, расписанные самыми талантливыми художниками Страны Ветра. Ему хотелось, чтобы его невесте здесь было спокойно и уютно. Хотелось, чтобы это место стало ей новым домом. Благодаря стараниям Казекаге, к концу недели в Суну была доставлена большая часть личных вещей Хьюги: Гаара был готов на все, только бы не скучала его возлюбленная по прежнему дому так сильно, только бы не страдала, не плакала.

***
Свадебная церемония тянулась невыносимо долго, мучительно медленно для них обоих. Казекаге не мог отвести восхищенного взгляда от своей прекрасной невесты: светло-кремовое кимоно, шелковое, вышитое золотой блестящей-искрящейся нитью, как нельзя лучше подчеркивало природную, неброскую красоту своей обладательницы. Длинные черные волосы мягко спадали на плечи, легкой рассыпчатой волной струились по спине. Нестерпимо хотелось поскорее прикоснуться к ним: ощутить эту манящую мягкость-легкость под пальцами, вдохнуть полные легкие их чарующего, пьянящего аромата. Гаара устал ждать. Устал терпеть, томиться без возможности быть наедине с собственной невестой. Не просто невестой: с сегодняшнего дня – законной женой. Хината украдкой взглянула на новообретенного мужа из-под полуопущенных, чуть подрагивающих ресниц. Во взгляде фиалковых глаз не было ни нежности, ни тепла – лишь едва заметная тоска, смешанная с негласным, молчаливым смирением и затаенной где-то в глубине души обидой.

***
За круглым окошком их спальни бушует-шумит песчаная буря: крошечные песчинки то и дело бьются, ударяются о толстое, непроницаемое стекло. Едва слышно, почти беззвучно шуршат и скрежещут.

Хината недвижно стоит посреди просторной, богато убранной комнаты. Темно и прохладно, тихо и спокойно здесь. Кровать, основательная, удивительно широкая, манит мягкостью пуховых подушек, легкостью простыней.
Тихий, приглушенный скрип входной двери нарушает царящую доселе тишину. Гаара ступает бесшумно, почти крадется. Вот она, та, что теперь по праву принадлежит ему, - стоит посреди их общей спальни, растерянная и донельзя смущенная. Теребит расшитый золотом рукав, смотрит затравленно, как загнанный в угол зверек.
- Гаара-сан… - шепчет одними лишь губами тихонько, почти беззвучно.
Секунда – и Казекаге прижимает возлюбленную к себе, бережно и трепетно, так нежно, как только может. Осторожно поглаживает холодными ладонями ее дрожащие, худенькие плечики; легко, едва касаясь, целует в уголки приоткрытых губ. Губы у Хинаты мягкие, теплые, чуть солоноватые от недавно пролитых слез.
У куноичи подкашиваются ноги, сердце в груди бьется нестерпимо быстро и часто. Потому, должно быть, что она до дрожи в коленках боится. Боится не столько собственного мужа, сколько близости с ним. И неразумно, инстинктивно хочется отстраниться… Но нельзя. Хьюга понимает: отныне она целиком и полностью принадлежит ему, отныне она обязана быть послушной, ласковой и заботливой женой.
- Хината, - невнятный, горячечный шепот обжигает нежную кожу.
Руки Гаары все такие же холодные. Они мучительно медленно скользят вниз по девичьей спине; осторожно сжимают тонкую, изящной талию; едва ощутимо, как бы невзначай проходятся по округлостям бедер.
- Гаара-сан, прошу вас… - из груди девушки вырывается сдавленный всхлип.
И, словно по щелчку чьих-то пальцев, в комнате снова воцаряется тишина, как и прежде неловкая, но теперь еще и давяще-тяжелая, будто бы густая и вязкая. Ее, тишину эту, прерывает лишь рваное, неровное дыхание Казекаге. Гаара сходит с ума. Медленно, но верно теряет голову: с каждой секундой держать себя в руках становится все труднее. Такая долгожданная, такая манящая близость дурманит и опьяняет. И нет больше ни сил, ни желания противиться влечению.
- Не бойся, Хината. Я не причиню тебе боли…

***
Шелк простыней приятно холодит разгоряченную кожу. Одуряюще звенящую тишину спальни нарушают лишь чуть слышные звуки поцелуев. Его поцелуев: легких и воздушных, едва ощутимых. Гаара покрывает ими румяные щечки своей невесты, ее приоткрытые, припухшие губы, полуопущенные в сладкой истоме веки. И шепчет горячечно, сбивчиво «спасибо». Куноичи закрывает глаза и едва заметно улыбается уголками губ. И понимает, что нет больше ни боли, ни обиды, ни нелепого смущения: есть только он и она. Он, со всей нежностью, на какую только способен, сжимающий ее в своих объятиях, и она, доверчиво прижимающаяся к его обнаженной, часто вздымающейся груди. И сердце у Хинаты отчего-то бьется громко и радостно, а тонкие пальцы, все еще дрожащие мелкой дрожью, сами скользят по гладкой, прохладной щеке Казекаге…
Гаара не помнит момента счастливее.

А за круглым окошком их спальни все так же бушует-шумит песчаная буря: крошечные песчинки то и дело бьются, ударяются о толстое, непроницаемое стекло. Едва слышно, почти беззвучно шуршат и скрежещут.