Пёс

Изуна был растерян, так как не знал, как заставить Тобираму выпрямиться. Будь Учиха в нормальном состоянии, он был, конечно, подобрался к нему, встряхнул бы хорошенько и отвесил хорошую оплеуху, чтобы Сенджу не начинал себя ненавидеть, но парень только начал кое-как садиться на постели.
Не говоря уже об оплеухах по щекам Тобирамы Сенджу.
Но делать с этим дураком что-то надо было – Изуна знал страшную тайну о его травме поясницы, и будет плохо, если он пробудет в сгорбленном положении ещё двадцать минут.
- Тобирама, прекрати, - тихо выдохнул он, в который раз повторяя просьбу.
Нет, он не простил.
Да, Тобирама не хотел.
Сенджу помотал головой. Несмотря на то, что спина уже начинала ныть, он упрямо сидел у ног Изуны, упёршись лбом в земляной пол шатра, и умолял его простить. Учиха говорил, что всё хорошо, но Тобирама не верил. Руки были по локоть в крови Изуны, и Сенджу не мог ни понять, ни принять своё прощение.
- Я тебя едва не убил... – бесцветно отозвался Тобирама.
Наверное, Мадара прав, называя его выродком – только выродок проткнёт мечом бок того, кто любит. Выродок – вот лучшее имя ему.
- Не убил же, - не слишком уверенно отозвался Учиха. Всё это было слишком сложно, но он выжил, и нужно было идти дальше. – Это случайность... ты же знаешь...
- Я тебя почти убил! – отчаянно.
Тобираму душила ненависть к этой войне и самому себе, душила любовь, которую узнал слишком поздно, неправильно и не к тому, и ему было плохо: выкручивало до боли и воя, до тихих истерик наедине с собой и топких кошмаров.
Изуна стиснул зубы и приподнялся. Бок пронзила боль, но ничего – потерпит, лишь бы рана не вскрылась. Учиха потянулся вперёд и смог коснуться белых прядей волос.
Сенджу поднял голову, и в груди Изуны что-то дрогнула – мужчина выглядел жалко и будто бы побито, потеряв уверенность во взгляде. Теперь Учиха увидел в его глаза прозрачное серое стекло, забыв, что цвет радужки иной, и испугался.
По-настоящему испугался.
Не он тут едва не умер...
Сенджу быстро опомнился и встрепетнулся.
- Лежи, - поспешно произнёс он и, всё же разогнувшись, уложил Изуну обратно на матрас. – Тебе надо лежать...
- Всё хорошо, твой брат меня подлечил.
Изуна ободряюще улыбнулся. Тобирама потерянно сжал его пальцы на правой руке.
Что теперь будет?
Такое нельзя прощать, даже если раненный человек возле него на это способен.
- Никогда не видел тебя таким, - прошептал Учиха и потянул левую руку к его лицу. Сенджу покорно наклонился, дав тёплой ладони погладить его по скуле и лбу, смахивая волосы в сторону. Мужчина выпустил его правую руку, поймал обеими ладонями левую и прижался губами к пальцам.
Наверное, у них всё же всё сложнее, чем у братьев. По крайней мере о братьях знают хоть не все, но многие, а о них – никто.
И никогда.
Тобирама покрывал его ладонь и пальцы поцелуями: тыльная сторона, мозоли на внутренней, сбитые в кровь костяшки. Без постоянных тренировок и боёв руки Изуны могли бы быть изящными и хрупки, и, возможно, поэтому Сенджу часто хотелось отгородить его от всего этого раз и навсегда. Просто схватить и уволочь – к миру, солнцу, морю и свободе, повесив на себя имя предателя и дезертира.
Но когда они лежали под одним плащом под открытыми небом в их редкие встречи – Тобираме было всё равно.
Наверное, он сошёл с ума.
Или в этом был виновен Изуна? Поймал в оковы шарингана, а он и не заметил...
Учиха мелко дрожал. Привыкнуть можно ко всему, кроме обезоруживающего благоговения, которого он не заслужил. А оно приумножилось сейчас многократно, так как Тобирама слишком сильно себя винил.
Сенджу же не нарочно – это война, он метил в другого, и никто не виноват, что именно Изуна этого «другого» спас от гибели. И пускай рана болит и останется шрам – шрамы на их душах уродливей и хуже.
Особенно последний, который Тобирама оставил себе сам.
- Ч-ч-ч... – успокаивающе выдохнул Учиха и потянул Сенджу к себе. – Тише.
Тобирама не смел ему противиться, а потому наклонился, поймал чужие губы и увлёкся ими мгновенно. Мягкие, знакомые – трудно устоять, хоть от Изуны пахло лекарствами и близкой смертью, от чьих когтей он был спасён.
Поцелуи успокаивали. Учиха нервничал сильнее брата, сильнее Тобирама, так как знал общую картину возможного будущего лучше них: она снилась ему в липких кошмарах, заставляя просыпаться с воплем зарождающегося безумия.
Отец как-то говорил их матери, что его дети – безумны.
Таджима был даже слишком прав, потому что Изуна видел во снах, как убитый горем брат бросается на Тобираму и вонзает ему в сердце или горло нож. И как Сенджу не сопротивляется, уверенный в том, что заслужил. И как умирает, темнеет его взгляд, и как держит его холодные руки Хаширама, и как дружба между ним и Мадарой тухнет и умирает – медленно и с болью для обоих, но раз и навсегда, и брат теряет последние опоры.
Младший Учиха не заметил, когда его роль стала так велика. На нём сошлись целых три жизни, и именно поэтому он зубами вырвал из ледяных рук старухи свою.
Сенджу неуверенно отстранился. С Изуной всегда так: он отмалчивался, и приходилось угадывать, что делать и что ему нравится. Но интуиция уже была под него заточена.
- Ты устал, и скоро придёт брат, - тихо сказал Учиха и потрепал Тобираму по волосам. Как бы ему ни хотелось, чтобы тот остался, ему пора было идти.
- Я ещё посижу.
Следующий отказ Сенджу уже не слушал: уйти успеет, сенсор же, Мадару заметит сразу. Тобирама поцеловал Изуну в лоб, но после ему пришло в голову, что так целуют покойников, а потом следующий поцелуй – в шею.
Изуне так всегда нравилось.
Тобирама поступил коварно – отвлёк, заставив его запрокинуть голову от ласки, прилёг рядом, целуя ещё и ещё, снова и снова; он умел быть нежным, когда хотел. А когда Учиха перестал млеть, Сенджу уже свернулся, как кот, у его ног.
Или же как преданный пёс, который собрался его охранять.
- Тобирама... – растерянно, но Учиха понимал, что не в состоянии его согнать и не сможет уговорить устроиться нормально.
- Мне хорошо, - тихо проговорил он, утыкаясь в голую голень. – Я скоро и вправду пойду, - тише. – Ты спи, тебе нужны силы.
Тобирама прикрыл глаза, так как не лгал. Сенджу слышал его дыхание, ощущал его тепло и просто пока не смел касаться сильнее или лежать рядом.
Учиха закрыл глаза; он просто полежит немного, а потом будет вновь убеждать Тобираму в том, что всё хорошо, и натыкаться на стену его неприятия самого себя.
Но после... он так устал...
Волосы Тобирамы щекотали ногу. Истощённый Изуна уснул практически мгновенно. Сенджу вслушивался в звуки, доносящиеся снаружи, сосредотачивался на чужой чакре: то на чакре Изуны, следя за его состоянием, то на людей, подходящих и уходящих, - и думал, что готов пролежать у его ног целую вечность.