Пластмассовый мир. Пролог

Этот пролог, в сущности, отображает настроение всего фанфика. Этот пролог - шальная грань между взрослым и детским миром, между сказкой и искореженными душами, предопределяющий и единственно возможный у этой истории. Читать, наверное, будет еще сложнее, чем писать о мире, который сделан из пластмассы.
Мне хотелось бы увидеть отзывы, критику. Так можно понять свои ошибки и стремиться к чему-то.
И напоследок: чувствительным натурам, ранимым и нетерпящим насилия не рекомендую читать.


Небо казалось необычно звездным, таким мягким, близким и бархатным, что, на секунду закрыв глаза, можно было дотянуться до него пальцами, пошарить в его невесомости и поскрести ногтями о блестящую пыль.
- Красиво…
Вдали от городских улиц и шума машин, их неприятного запаха, этот удаленный уголок был сказкой, вдруг вылезшей из старых пожелтевших страниц, особенно сейчас, ночью. В высокой траве на своих скрипках импровизировали сверчки, заглушая порой своим оркестровым залпом перекличку ночных птиц. Однако это очарование длится не долго, не многим более трех-четырех дней, пока все не приестся и не надоест.
- Хорошо бы сейчас домой, - и тонкий палец, оторвавшись от звезд, уткнулся в далекое зарево, обозначающее город. – Здесь становится скучно.
Он приподнялся с подмятой травы, отряхнулся и, наконец, огляделся, куда убежал от бдительной опеки матери. Вокруг не было фонарей, но отчетливо вырисовывался в темноте дом, старый и понурый. Свет не горел, и словно не было в нем никого живого, как в самых страшных фильмах.
Приключение! Каждый шаг выдавал его с головой, но ему самому казалось, что не было героя более скрытного и тихого, и даже упав, споткнувшись о старый кусок забора, он продолжал верить в то, что его появление осталось незамеченным.

Прислонившись к боковой стене, он слышал, как заходится его сердце. Не было страшно, и только детская игра в сыщика теперь захватила его разум. Не мерцала люстра, не было шагов и разговоров за толстой стеной из кирпича. Дом был призраком, вылезшим из тьмы в полночь, наверное, только для того, чтобы сейчас мальчишка оказался здесь.
Он прокрался к окну и заглянул в него, в душе опасаясь, что какая-нибудь баньши заорет своим проклятым ртом, но никого не было – ни монстров, ни вампиров. Там, за пыльным стеклом лежали лишь горы книг, и одежда, старая и ветхая, свисала с потертого кресла.

Отлипнув от нагревшегося за день окна мальчик огляделся и, убедившись, что о его существовании не подозревает даже тот надоедливый своим криком сыч, прополз к крыльцу. На двери висел замок, большой и, скорее всего, чрезвычайно тяжелый. Его мечта прокрасться в этот дом улетучивалась, и разочарование заставило обиженно пнуть ботинком кусок отвалившегося от стены кирпича.

- Зачем ты обижаешь камень? Ты знаешь, что камни тоже чувствуют боль? – он замер и, резко повернувшись, не нашел ничего, что могло бы с ним разговаривать.
А голос, казалось, звучал отовсюду и одновременно ниоткуда.
- Ты испугался, - некто засмеялся, и этот смех наполнил его страхом.
- Кто ты и где ты? Выходи!
- Я не выйду, я живу в стене.
- В стене нельзя жить.
- Можно, почему нет? Ты когда-нибудь слышал о каменных феях?

На секунду ему показалось, что это шутка, самая глупая из всех, что приходилось слышать ранее. Каменные феи? Ах, да, и оборотни, и монстры, живущие под кроватью! Он прыснул в кулак, и окончательно решив, что над ним смеются, сделал шаг к дороге.

- Не уходи! Я тебе расскажу одну историю. Только прислонись к стене.

Позже он часто думал, что заставило его исполнить просьбу несуществующего голоса, и никак не мог взять в толк, все больше раздражаясь своей
детской наивности. Это многое изменило, и не привело ни к чему хорошему, разве что…

- Какую историю?
- Там, где никогда не было людей, все иначе. Там деревья намного выше, они достают почти до луны. Там нет страданий, нет ничего того, что могло бы ударить и обидеть. Говорят, что там течет река, в которой можно увидеть будущее, но в неё никто не смотрит, потому что будущее никому не интересно. Там звери живут в мире, и лиса не ест мышь, и волк не стережет своих жертв, в том лесу никогда не проливалась кровь. Люди бы назвали его Раем, но, как ты помнишь, их там не было. Единственные, кто правил всем этим волшебным местом, были шишечные человечки и…
- Шишечные человечки?! Ты смеешься надо мной? – мальчишка закрыл глаза и сердито шикнул в бескрайнюю высоту ночного неба.
- Нет, они были действительно шишечными. Знаешь, такими маленькими… их тело – шишки, их ноги похожи на ежовые иглы, такие тонкие, что можно было накалывать на них листья, а головы их были похожи на лесной орех. Все шишечные человечки любили ночами смотреть в темное небо и считать звезды, но проблема в том, что они не умели считать, поэтому они пели этим далеким огонькам лиственные песни, а когда заканчивались лиственные, они пели ягодные песни, а затем игольчатые, а после них – лисьи и барсучьи.
Он закрыл глаза и представил себе этих шишечных человечков с ореховой головой и ежовыми иглами рук и ног, представил как бы выглядели лиственные и ягодные песни, представил, как они, раскинувшись на траве пели, представил их голоса. Он перенесся в этот странный мир, присел рядом с этими чудаковатыми созданиями и тоже захотел запеть, вот только он не знал барсучьих песен.
- И что же дальше?
- Знаешь, шишечные человечки всегда грустят.
- Почему?
- Потому что они не могут приблизиться друг к другу, не могут обнять и прижаться, не могут полюбить, а все из-за того, что их руки и ноги – иглы, они делают друг другу больно, и поэтому они грустят. Их мамы никогда не брали их на руки, а их отцы никогда не гладили их по голове, они несчастны. Они знают сказки про то, что где-то далеко живут волшебные существа – люди, и у них руки мягкие и сильные, они защищают друг друга, они могут обнять и утешить. Шишечные человечки слышали, что люди никогда не грустят.
- Люди грустят, и люди тоже делают больно, - мальчик задумчиво провел пальцем по говорящей кирпичной стене, и ему показалось, что он сошел с ума.

Голос затих, теперь весь окружающий мир стал казаться ему пустым. Его словно насильно вытолкали за порог перед тем, как начнется что-то захватывающее и фантастическое.

- Они не знали этого. И никогда бы не догадались, что не имея игл вместо рук и ног можно сделать другому больно, но однажды все изменилось, - фея вновь замолкла, но через секунду продолжила. – Расскажи мне, что ты видишь?
- Я вижу небо, оно темно-фиолетового цвета, кажется бескрайним, и где-то далеко я вижу звезды, они похожи на светящиеся точки, очень далекие. Деревья почти не видны в этой темноте, знаешь, тут нет фонарей, а луна светит слишком тускло, только заметны их верхушки, особенно когда начинается ветер. Здесь красиво.

Он не слышал тихого голоса того существа, которое с ним разговаривало, но чувствовал, что оно к нему прислушивалось, затаив дыхание, впитывая каждое слово, словно оно никогда не видело ничего из того, о чем он рассказывал. Некто ждал продолжения. Никогда не веря ни во что сверхестественное, теперь ему казалось, что он попал в сказку, хотя где-то на задворках еще живого рационализма он боялся разочароваться в своих фантазиях.

- Что было дальше с шишечными человечками? – мальчишка слышал, как стена понизила голос, почти зашептала, и в этом шуршащем звуке был страх.
- Приходи завтра, я расскажу, что с ними было, только сейчас беги домой.
Все вокруг замедлило свой ход и остановилось. Отчего-то стало жутко, и ноги сами понесли его в сторону знакомой улочки. И мимо мелькали самые страшные монстры, вот-вот готовые напасть из-за тени кустарника. Сердечко забилось сильнее, как только показалась покатая крыша двухэтажного дома.



Дверь скрипнула и распахнулась. На пороге стоял высокий мужчина, который, ухмыльнувшись, потушил сигарету о кривой дверной косяк. Замерцав, зажегся свет. Как всегда противный, синий, обрекающий на вечное существование в его ослепляющем равнодушии. Комнатка была похожа на свалку – пыльные книги неровной стопкой ютились в дальнем углу, некоторые из них были открыты и бережно протерты, ласково убаюканы, но все равно выглядели одинокими и покинутыми, на полу, словно после налета бомбардировщика, лежал металлолом, поблескивавший опасным аквамарином, и лишь брошенный тюфяк, провонявший мочой и потом, мог рассказать о единственном жителе этого миниатюрного подземелья.

- Исчадие Ада, маленький ангел Апокалипсиса, - под его ногами хрустело недавно разбившееся стекло пивной бутылки.- С кем ты разговаривала?
Детское тельце вжалось в стену, старалось смотреть куда угодно, только не в эти улыбающиеся глаза. Сколько ему лет? Тридцать? Сорок? Ребенок не знал, он вообще не знал ничего об этом человеке, кроме того, что его следовало называть папочкой.
- Я разговаривала сама с собой, папа.
- Ты же не станешь мне врать, маленькая принцесса? – оба присутствующих в этой комнате человека понимали, к чему приведет этот разговор.
- Нет, папа. Я не хочу тебя расстраивать.

Шершавая ладонь коснулась маленького детского личика, почти нежно, почти не стремясь сделать больно, а затем ударила, резко, заставив её вскрикнуть, правда, больше от неожиданности. Главное – не заплакать. Папа не любит слез.
Её приподняли над матрасом и впечатали в еще теплую от солнечных лучей стену. И даже теперь она не решалась взглянуть на него, это было даже страшнее возможных побоев – видеть, как этот человек смотрит, с ненавистью, со злобой, чувствовать его смрадное дыхание, всегда обдающее дешевым пойлом и папиросами.

- Я тебе никогда не рассказывал о твоей матери, моя милая? – запахло гнилыми зубами, все её тело напряглось, чтобы не забиться в конвульсиях. – Нет, конечно нет. Твоя мама была красавицей, что там, была примерной девочкой, отличницей в школе, и, наверное, она поступила бы в институт, если бы однажды не пошла выгуливать свою собаку в такую глушь. Знаешь, малышка, она прожила здесь три года, спала на этом матрасе и смотрела на меня так же, как и ты. Она родила тебя в пятнадцать, ты бы слышала, как она орала, когда ты, солнышко, не могла так долго появиться на свет…

Он еще долго рассказывал ей, как имел маму, с каждым разом все сильнее сдавливая и так саднящие плечи. Она старалась не слушать, старалась не думать, что могла чувствовать девочка, лишь случайно оказавшаяся восемь лет назад в этом подвале.

- А когда я понял, что она родила чудовище, было уже поздно. Твоя мамаша сдохла, даже не успев дать мне напоследок, а кровищи с неё натекло… очень долго приходилось отчищать пол, приходилось ползать на карачках, пока ты, не затыкаясь, вопила. Да… - его хватка ослабла, и девочка вновь рухнула на тюфяк, заплакав.
Он перестал рассказывать про то, как ему нравилось трахать тело, недовольно цыкнул и присел рядом с содрогающимся ребенком.
- Я хочу, что бы ты мне станцевала, девочка.

Единственная тряпка, прикрывающее её тело, осталась лежать на полу, и только посеревшие детские трусики пока еще иллюзорно защищали её от собственного отца. Сложно было назвать изломанные и скомканные детские движения танцем, но ему нравилось, нравилось то, что через какое-то время он овладеет им. Она будет кричать и вырываться, плакать и умолять надрывающим голосом не делать больно. Он будет насиловать собственную семилетнюю дочь.
Стопы горели огнем, и с каждым движением разбитое стекло впивалось в них все глубже, и становилось все труднее сдерживать плач. В её мире не было ничего, кроме этих четырех стен, синей лампы, грубо прикрученной к потолку, и каждодневных вечеров, проводимых с отцом. Она не знала, как выглядит Что-то за пределами этого Ада, она никогда не видела солнца, не видела травы и леса. Все, что она знала о том, что находится за кирпичной кладкой, было вырезано памятью из книг. Она умела читать с четырех лет, потому что за каждое неправильное слово её пороли широким мужским ремнем. И еще… у неё не было имени.

- Подойди, - он протянул руку и прикоснулся ладонью к плоской груди, дотронулся до еле заметных сосков. – Сними трусики.
Её затрясло, еще никогда отец не трогал её там, и она не представляла, каково это будет. Однако ничто не заставит отказать ему в прихоти, она послушно сделает все, что от неё потребуют, иначе станет еще хуже.
Интересно, что там наверху? Есть ли там окна и можно ли через них увидеть улицу? И что можно увидеть на этой самой улице? Мальчик говорил, что там зеленая трава и небо… как же ей хотелось сейчас переметнуться туда и хоть одним глазком взглянуть на те самые сказочные звезды, постоять на земле босиком хоть секунду!

- Ты чудовище, чудовище… маленький податливый монстр, - его словно вырубленные из сухих веток пальцы грубо мяли её кожу.
Дрожа, девочка постаралась прикрыться ручкой, после чего, согнувшись, закусив до крови губу, заныв от разрывающей внутренности боли, она распласталась на полу. Раньше отец никогда не бил настолько сильно.
- Ты никогда не выйдешь отсюда, никогда, маленькая тварь.
Сквозь пелену отчаяния, страха и беспрестанного сосания под ложечкой она услышала удаляющиеся шаги и крик вырезанной из фанерного листа двери. Отец всегда казался её сделанным из железа Бессмертным. Его никогда не ломали болезни и голод. Он был совершенным оружием против всего живого, против неё.
- Шишечные человечки никогда не знали, что люди могут быть настолько злыми.



Мальчик уже полчаса дежурил возле говорящей стены, и с каждой минутой прошлая ночь казалась ему вымыслом, хотя за этот вымысел он хорошо получил от отца, и даже мама не встала на его сторону, а мелкий настырный брат кривлялся, прячась за её юбкой. Он не стал рассказывать ничего из того, о чем он разговаривал с каменной феей, живущей в кирпиче заброшенного дома, это была его тайна.
Мама всегда считала его жестоким, и он до сих пор не догадывался, что послужило причиной такого отношения. Ему не приходилось кидать камни в бездомных котов, и он не привязывал консервные банки к собачьим хвостам, единственное, чем он отличался от остальных сверстников, так это нелюдимостью. Мальчик никогда не видел в шумных играх ничего хорошего и никогда не здоровался первым. Можно ли было сказать то, что он ненавидел людей? Нет, пожалуй, нет.

- Самый смелый из шишечных человечков решил разыскать людей и попросить у них помощи, он сказал об этом другим, когда те закончили петь звездам пустынную песню, они на него посмотрели с удивлением и страхом, еще никто и никогда не отправлялся так далеко, но они верили, что все будет хорошо. Перед своим походом, который прозвали Величайшей Экспедицией, он пел вместе со всеми вороний куплет, который шишечные человечки когда-то узнали у старой большой и черной птицы, - фея говорила с ним тише, чем в прошлый раз, её голос срывался и словно захлебывался водой. Он ни за чтобы не поверил, что эти создания могут плакать.
- Зачем он пошел к людям? Неужели нельзя было что-то придумать самому? – он никогда так не поступил бы, было глупо надеяться на то, что люди помогут безвозмездно. И кому? Шишечному человечку!

Прохладный восточный ветер поднимал в воздух его длинные пряди и с остервенением бросал их в лицо, словно гнал из этого волшебного места, неистово гневаясь его ослушанию. Вчерашний лес казался ему враждебным, наступающим на пятки своими мощными корнями. Все сущее ополчилось против этих странных, невинных детских встреч.

- Затем, что шишечные человечки никогда не знали скребущего уныния, не имели понятия о страхе и о страданиях. Люди им казались существами волшебными, нежными и трепетными, для них эта Экспедиция была последним шансом искоренить грусть, - дом по-прежнему ему казался нежилым, лишним в этом пейзаже, и слишком зловещим.
- Это глупо.
- Это не глупее того, что ты приходишь сюда слушать истории каменной феи, - голос рассмеялся хриплым стоном. – Самый смелый шишечный человечек не успел выйти из волшебного леса, как его сдул быстро мчащийся по полю ветер. У ветра были длинные прозрачные усы, которые цеплялись за мелькавшие внизу дома и деревья, но, кажется, он совсем этого не замечал, но однажды он остановился и увидел маленькое существо, болтающееся у него на кончике уса, цепко вцепившееся в него тонкими иглами. И тогда ветер узнал о том, что где-то далеко есть те, кто несчастен, и он заплакал, ведь ветры летят по земле так быстро, что не успевают даже разглядеть лицо других повстречавшихся им ветров, они тоже грустят.

Мальчик проследил за качающимися ветвями и задумался о том, было ли у этого ветра лицо, и грустил ли он когда-то, но так и не смог дать ответы на свои вопросы. А грустит ли он сам? Больше всего ему хотелось поймать эту маленькую каменную фею, спрятать её в ладонях и никому не показывать.

- Он повстречался с людьми?
- Он спрыгнул с уса на окраине человеческого мира и пошел, семеня своими иголками, ему не терпелось взглянуть на мягкие руки, которыми можно было смело докоснуться до любимых, но нашел он только человеческие тела, огромные и безжизненные, которые смотрели на него мертвыми глазами. Шишечный человечек поскользнулся и упал, его тело было испачкано в красной и липкой жиже. Среди груды тел, покинутых душами, он ужаснулся, ведь они убивали друг друга, они делали больно и совсем не грустили. Он заплакал. И весь мир окрасился этим противным красным цветом, и не было никого, кто бы его утешил. Шишечный герой был одинок, и ему было больно.

Он прикоснулся рукой к стене, провел по её шершавой поверхности, попытался всмотреться в замершие кирпичные поры, пытаясь отыскать маленькие глаза, маленькое лицо, по которому непременно текут слезы, он хотел защитить это маленькое создание.

- Как тебя зовут?
- У меня нет имени. Каменным феям не дают имен.
- Пойдем со мной.
- Не могу, - она зашептала и заплакала. – Уходи, уходи, уходи…

Он оперся на не слушающие его ноги, попытался в последней попытке поймать её, зачерпнув прохладный ночной воздух руками, но в ладонях никого не оказалось.

- Я хочу прийти завтра…
- Никогда больше не приходи.
- Ты так и не сказала, что стало с шишечными человечками.
- Ты когда-нибудь все узнаешь.

И он ушел. И сотню раз проклинал себя за это годы спустя. Эта головоломка никогда не будет решена, он навеки проклянет себя за трусость.



- Ты опять разговариваешь сама с собой, маленькая шлюшка? – сегодня отец был слишком пьян, его шатало, а на рубашке в синем свете мерцали облеванные пятна.
Она так хотела сейчас нестись в неизвестность вместе с тем мальчиком, которого прогнала. И не было ни единого шанса поступить иначе. Рано или поздно отец дотянулся бы до её мечты, растоптал бы её, и она не смогла бы ему помочь.
- Да, папа.
- Ты мой ангел Смерти, малышка… а ты знаешь, что есть у ангелов? – его голос был сегодня особенным, исключительно ласковым. – У ангелов есть крылья, а где твои? Куда ты их дела? А может, они невидимые?
Девочка заплакала, словно предчувствуя, что сегодня её ожидает какая-то особенно изощеренная пытка. Как бы она желала быть настоящей феей, вылететь в неровную трещинку, спрятаться в кармане убежавшего мальчика и никогда больше не возвращаться в этот подвал.
- У меня нет крыльев, папа, нет, честно! – она кричала ему в лицо, в лицо этого железного человека. – Папа, не делай мне больно, папочка, прошу тебя, папочка…
А он лишь усмехнулся в ответ и дернул дочь за длинные волосы причудливого розового цвета.
- Я тебя лишу крыльев, и ты никогда от меня не улетишь, - в подрагивающих от спиртного пальцах блеснуло длинное металлическое лезвие.

Она закричала, забилась в припадке, когда его сильные руки перевернули её на живот и прижали к холодному полу. Маленькие пальчики схватились в попытке побега за острие стекла, обрезались и заплакали кровью, но все сильнее сжимали прозрачную пластинку.
Перед ним оказалась девочка, которая где-то спрятала свои крылья, точно спрятала, надежно, но он хитрее, он их сломает, вырвет все перья… это маленькое чудовище никогда не покинет своего папу. Упираясь коленом в поясницу, он вырезал невидимые крылья ножом, порой впуская его слишком глубоко в плоть дочери, её крики были приятны, были вожделенны.
На обтянутой кожей спине он нарисовал свой автограф, он убил в девчонке ангела, он располосовал кожу и мышцы и окрасил свои руки невинной кровью. Он был поистине счастливым. Всего мгновение, пока длинное светящееся синим стекло не вонзилось ему в горло, выпуская в лицо дочери фонтаном жизнь.
Он захрипел, очнулся от сладкого и неожиданного сна, он умирал под взором ненавидящих и испуганных глаз. Он умирал. И только крылья взметнулись вверх из-за окровавленных подрагивающих плеч. Так и не вырезал их, так и не дал имени, так и не получил это хрупкое тельце.

- Ты пластмассовый, папа…