Подарочек.

— Ты будешь проклят, Северный Князь за то, что предал меня! — стоя на краю обрыва, горячо шептала ведьма своему возлюбленному, посмевшему взять в супруги иную, благородную по крови, — Сила рода, сейчас подобная скалам, с каждым новым поколением будет слабеть, постепенно стаивая, словно лед по весне!

— Ты бредишь! Зима здесь вечна, а значит, и лед будет лежать всегда! — в четной попытке защитится от разбушевавшегося ветра, мужчина прикрыл лицо рукою, потому слова его доносились глухо, словно разбиваясь о воздушную преграду.
Не ведал он, что речи его ещё большую тьму сеют в душе обиженной чаровницы, на злую ворожбу толкают, за которую одна плата — жизнь.

— Отныне в твоем роду, Князь, будут рождаться лишь бастарды и окропятся снега алой кровью детей твоих, за престол твой грызущихся, словно стая волков! И влага та, жизнь несущая, растопит льды! Да жены, родителями Младым Князьям нареченные, опротивят им, аки гость незваный! Ведь не одна земная женщина не сравнится с моим подарочком, — голос, в коем некогда звучала звонкая капель, ныне карканью воронову уподобился, — Да будет так!

Раскинула ведьма руки востороны и бросилась вниз, навстречу клубящемуся на дне туману.

Взметнулись рукава вверх, что два крыла птичьих, да померещилось Властителю, что сподобилась его ведьма орлице, да улетела... Кинулся он к обрыву, но ветер, что в свидетели ворожбе был призван, не пустил, хлесткими потоками-порывами удержал на месте, лишь последнюю весточку любезно донес: "Я умею ждать!".

~*~

— Отец, кто эта женщина? — указательный палец будущего повелителя, совсем не по-княжески, указал на старинную картину, но Северный Князь лишь насмешливо фыркнул подобному мальчишескому рвению, словно и не заметил сыновью оплошность.

С полотна на своих потомков серьезно смотрела княжеская чета, но не величественные предки привлекли внимание ребенка, а светловолосая нежная девушка, подобная ангелу, что спустился с небес, однако взгляд ее был далек от небесного всепрощения — ярость и злоба переполняли его. Её изображение придворный художник по странной прихоти поместил в зеркало, создавая впечатление, что незнакомка пристально следила за позирующей парой и попала на холст случайно.

— Эта женщина проклятие нашего рода, но ты поймешь это позже, многим позже... — на мгновение наследнику Северного Престола показалось, что слова дались его Венценосному отцу нелегко, но спустя пару мучительно-долгих секунд наваждение отпустило юного Княжича.

Шаги - одни четкие и размеренные, принадлежащие прирожденному войну, и другие — торопливые детские, гулко разносились под каменными сводами галерее, когда два представителя древнейшего правящего рода отдавали дань уважения предкам.

— Но, Отец, почему она изображена на каждой картине? — удивление, коем был пропитан голос ребенка, заставило скупо улыбнуться правителя: еще несколько лет и лицо наследника станет холодно-бесстрастным, как того требовал этикет, а пока на нем царствовали эмоции: свежие, сочные — истинная диковинка в Белых Землях, чьи жители ледяны, как и земли, на коих стоят их дома.

— Она испытание, Ананд[1], которое мы обречены преодолевать всю нашу жизнь. Наша слабость и наша сила, — тяжелые мрачные думы терзали правителя, когда смотрел он на своего отпрыска. Ананд, будучи светлым добрым ребенком, не годился в правители, но как единственный сын Северного Князя, был обязан занять престол. Но впору ли окажется его наследнику Топазовый Венец — символ истинной власти и вынесет ли он испытания, что булыжниками, словно драгоценностями, украшают грудь властьдержащего? Увы, ответа на этот вопрос Доблестный Алрекр[2], вот уже четверть века доказывающий, что достоин собственного имени, не знал.

~*~

Скупа на удобства была монашья келья, но молодой послушник, ворочающийся на вытесанной из камня постели, не замечал недостатков жесткого холодного ложа, ибо сны его были слаще меда.

— Ты звал меня, и я пришла, — голос девушки, являющейся ему каждую ночь, был тих и печален, а в очах пронзительного синего цвета плескалась тоска.

— От чего ты грустна, свет жизни моей? — вопрошал юный Княжич, прибывший в монастырь, дабы укрепить Волю свою, но и здесь не спасшийся от наваждения, ибо даже Господу не по силам укрыть человека от собственной глупости, да постыдных желаний.

— Здесь холодно и пусто, равнодушие царит в моем мире, и грустно мне становится от мысли, что лишь в этой пустоте мы сможем встретиться. Я не хочу лишать тебя красок твоего мира… — маленькая слезинка, скатившаяся их уголка глаз, застыла бриллиантом на щеке.

— За твою улыбку я готов отдать тебе самый прекрасный город на свете — Сторград[3], столицу Северного Княжества… — но не вызвали радости речи его у возлюбленной.

— Не нужен мне город, я хочу увидеть тебя! Коснуться, — мечтательными стали глаза возлюбленной его, но не знал он, как выполнить просьбу девы, что, будучи ещё ребенком, полюбил пуще жизни, рассматривая ее в картинной галерее собственного замка. Прав был отец, вот оно — его испытание. Слабость, делающая сильным. Проклятие, которое будет им вечно любимо.

— Но я не знаю, как достичь этого, — нахмурился Княжич, попытался возлюбленной коснуться, но по-прежнему была она эфемерна. Его Богиня.

— Обрету я плоть на капище своем, но дорога туда слишком опасна… — задумалась Светлоликая, но лишь мгновенье длились ее раздумья, — Нет. Негоже, если тебе рисковать ради меня придется…

— Но это мое право! — ярость и досада сквозили в словах Ананда, — Ну же, говори!

Солнечные лучи, заставившие Княжича проснуться, были ненавистны ему вот уже как три декады[4], ибо осмелились прервать встречу с Его Богиней, но сегодня и хорошую весть несло его пробуждение: теперь он знал, как приблизить встречу с наваждением, что терзало его каждую ночь на протяжении десятка лет. С тех самых пор, когда увидел он Небесную деву, запертую в зеркале.

С трудом удалось наследнику Ледяных Просторов, дождаться колокольного звона, возвещающего о пробуждении монастыря. Ему предстояло поговорить с настоятелем о своем желании изнутри узнать жизнь собственного народа, отправившись нести Божье Слово по землям Северного Княжества.

~*~

Широки владения Северного Князя, холодны и негостеприимны его земли, чего не скажешь о людях, ибо отказывая в помощи — толкаешь ты несчастного на верную смерть, что сродни убиению, а убивцам ход в небесные кущи закрыт.

Дремуч и непроходим был лес, в сердце которого пролегал путь младого наследника, но чисты были помыслы его и расступались перед ним зеленые сосны-великаны, а тропа сама стелилась под шаг. К старинному храму держал он свой путь, потому не удивился, когда, пробиваясь из-под снега, словно первый синий цветок, пред ним предстал разрушенный каменный остов, в центре которого возвышался расколотый на трое алтарь, но не он был целью Ананда, а древнее капище[5], находившееся сразу за ним.

Осторожно, стараясь не споткнуться о трухлявые бревна частокола, окружающие строение, приблизился он к заветной цели и сразу, немедля ни секунды, извлек из кармана ивовый прутик и, как и учила возлюбленная, очертил вокруг капища круг. Не дрогнула рука Княжича, и когда холодное серебряное лезвие коснулось его запястья, а кровь орошила снег.

Но не дрогнула земля, не ударил гром, и не растаял лед. И тогда решился Ананд, произнес древние как сам мир слова призыва.

Откликнулся ветер, что в свидетели злой ворожбе был когда-то призван.
Захохотала-закаркала ведьма, наивности чужой ликуя.
Распалась надвое статуя Богини.
Освободилось проклятие.

— Ты спас меня! — коснулась девичья ладонь щеки мужской, да возрадовался Княжич: «Свершилось!», но рано было праздновать триумф, ибо следующие слова Его Богини были жестоки и грубы: — Глупец! Какой же ты глупец!

Не узнавал Ананд свою возлюбленную в деве, что сейчас предстала пред ним. Жестоки и злы были ее речи, так разительно изменились взгляд и осанка!.. Иная теперь стояла совсем рядом, но изменить что-либо он был не в силах: не ангела пустил он на землю, а демоницу.

— Но я ведь любил тебя… — не верил он глазам собственным, но безжалостна была истина. Вот о каких испытаниях говорил отец, вот о чем тосковал…

— Любовь?! Что есть любовь, если «любя» вы предаёте? Ты спрашивал мое имя, так перед смертью узнай же, что призвавшая нарекла меня Бенгта, тем дав свое благословление на месть, — шаг за шагом приближалась она к растерянному «возлюбленному», упиваясь его слабостью и зарождающейся обидой, словно лучшим вином, да глаза ее ненавистью горели, словно угли.

Подчиняли. Лишали воли.

Оттого и не шелохнулся Княжич, когда, подойдя вплотную, ласково провела демоница ладонью по его шее, чтобы в следующее мгновенье впиться в нее пальцами, раздирая. Хлынула горячая кровь из некрасивой, словно улыбающейся, раны — свершилась первая часть проклятия… Скоро и вторая исполнится, стоит Бенгте[6] только лик Княжича принять, да в столицу двинуться: так, ради интереса, на подарочек обещанный глянуть. А там и до драгоценной свободы от ведьмовской клятвы рукой подать. Не зря же она столько лет ждала!

…Лишь вездесущий ветер недовольно заворочался в кронах, становясь невольным свидетелем. Снова.

______________________________________
[1] Ананд – в переводе с норвежского «триумф предка»;
[2] Алрекр - в переводе с норвежского «могущественный правитель»;
[3] Сторград – «великий город»;
[4] Декада - временной промежуток, равный десяти дням;
[5] Капище - (от старославянского капь — изображение, идол), культовое сооружение у восточных и прибалтийских славян дохристианского периода.;
[6] Бенгта – в переводе с норвежского языка «благословенная».