Полынь

Обрамленный оконной рамой лоскут неба пропитался первыми лучами солнца. Свет, еще тусклый, холодный, но живой, донельзя естественный, блеклыми разводами ложится на сероватого оттенка кожу, очерчивая линию скул, легкие морщинки в уголках глаз проступают резче, чем обычно.

Всего лишь игра света и тени, но только сейчас я вспоминаю, что тебе уже за тридцать. Любой гражданский бы фыркнув, заявив, что это самый рассвет, но только не кто-то из нас. Наш мир отличается от их: слишком много погибает еще до двадцати, слишком много седины пробивается в волосах у совсем еще мальчишек, слишком сухие и мозолистые руки у девчушек. Мы с тобой считай ветераны. Только медалей за труд не дадут - мы изгои, не нам пиршествовать, ибо наша реальность другая. Нам с тобой пора на покой, Учиха.

Черные нити чуть засаленных волос разбросаны по смятым простыням. Никогда не понимал, как ты с такой копной длинных неровно обрезанных волос можешь драться. Забавно видеть это по-детски мирное выражение лица, когда ты спишь. Тебя порой даже не растолкаешь, но я более чем уверен, что стоит звякнуть в моей руке стали куная, и я буду отброшен к стене, а тонкие и хрупкие на вид ладошки сдавят шею, не давая вдохнуть.

Знаешь, Мадара, а я все еще помню нашу первую встречу, пусть и смазано, но до дрожи - сколько лет прошло, сколько моральных сил на ряду с товарищами полегло, а ты все та же: молчишь, никогда не заплачешь, по-своему нежная, только в губы никогда не целуешь. Помнится мне, я еще давно спросил у тебя: "Почему?". Я думал, ты скажешь, что тебе противно или о принципах каких-нибудь заговоришь. Но ты молчала. Долго. А потом короткое "я шлюха, ты шлюха, о каких поцелуях и любви может идти речь?". Знаешь, а я ведь голову себе сломал над этими словами. Я ведь твой первый и единственный мужчина - негласный, почти враг, но это не делает тебя шлюхой. Хотя в первую нашу встречу я подумал иначе.

Ты помнишь тот фонтан на задворках чертовой цивилизации? Он развалился, иссох, изжил свое: молниевидные трещины, надколы, обломанные руки, головы, крылья неузнаваемых ныне скульптур. Я помню, там росло много полыни. Она всегда мне напоминала тебя: такая же простая гармоничная красота, терпкий приятный запах, но от него невыносимая горечь во рту.

Ты сидела на почти развалившемся мраморном бортике. Мешковатая военная форма в пятнах крови - своей и чужой. Глаза такие же как и всегда: сквозь тьму однотонных зрачков не разобрать чувств, если таковые имеются. Засаленные волосы все так же стояли извечным ежиком. Тогда они были длиннее, или мне показалось? Ты тогда смотрела куда-то в другую реальность, ведомую лишь тебе одной.

Я ушел, так и не сказав ни слова, а через пару дней заметил твою хрупкую фигурку в одном из затхлых борделей страны огня. Что ты там делала, ума не приложу.

Помню, как ты взяла меня за руку и без слов потащила в одну из насквозь пропахших ладаном и сексом комнат. Помню щелчок замка, холодные пальцы под рубашкой, шершавый язык у основания шеи, а потом вдоль ключиц. А еще помню свой шок и замешательство, когда понял, что ты девственница - такая раскованность, властность, уверенность в движениях, вкус порока в каждом взгляде, и тут, черт тебя подери, ты оказываешься совсем еще девчушкой. Я никогда тебя не понимал, и вряд ли сумею.

Знаешь, а я ведь сразу понял, что ты сумасшедшая. Помнишь тот день, когда к тебе пристал подвыпивший гражданский? До сих пор с содроганием вспоминаю, как упоенно ты кромсала жалким кунаем его визжащую тушку, как сизые петли кишок выпадали из распоротого живота. Мне даже на секунду показалось, что ты его ими задушишь. Тогда-то я и узнал, кто ты. Когда тяжелая мозолистая рука легла на хрупкое с виду плечико, и это "тише, сестренка" из уст предводителя клана Учих, из уст моего врага, из уст твоего младшего брата.

Ты ведь знаешь, что я все видел, но почему тогда вновь и вновь возвращаешься ко мне, выводишь ведомые одной лишь тебе узоры на моей изъеденной шрамами спине. Твоя, кстати, не лучше: рубцовые шрамы, из тех, что появляются посредством зашитых на скорую руку страшных ран, синяки, ссадины, кровоподтеки - вся карта жизни нанесена на худое тело. Я даже боюсь спросить, откуда этот бугристый шрам вдоль всего позвоночника. Хотя чего мне бояться? Ты промолчишь.

Мне пора.

Сегодня я впервые ушел раньше тебя.

Дорога - пыльная, поросшая бурьяном от нехоженности - тянется далеко, ползет старой серой змеей вдоль залитой полуденным солнцем равнины, огибая редкие бугорки-холмики. Я знаю, что сегодня решится все. Не понимаю откуда это чувство. Быть может, ты так же все узнаешь обо мне: просто читаешь, как раскрытую книгу. Я ведь тоже так умею, но тебя мне не прочитать - твой мир написан на уже мертвом языке: переплетения слога, искусная вязь слов - все содержит тихую тайну.

А вот я весьма прост, ибо ты увидела все, вплоть до моих инцестно-пидорских желаний. О, да, и не ври, что не видела, как я отношусь к своему брату. А я помню, как ты смотрела на своего. Мы во многом похожи. Мы любим тех, кого стараемся уберечь от самих себя, мы спим с людьми, с которыми ни разу не поговорили по душам.

"Я шлюха, ты шлюха..." Только сейчас я начинаю понимать значение твоих слов. Знаешь, я ненавижу твой клан. И вновь вопрос чистой риторики - ты выучила наизусть незатейливые строки моего сознания. Кажется, твой брат уже все знает. Удивительно, как он раньше ничего не понял. Вижу его фигуру у россыпи громоздких валунов - он среди них точно муравей. Я поворачиваюсь и иду в его сторону, не боясь, не радуясь мысли о неизбежном бое, просто иду навстречу, на ногах стою твердо, но предательский шлейф беспокойства разливается по выступающим жгутам вен, стекает к коленям, заставляя их подгибаться, поднимается вдоль выступающей костлявой дорожки позвоночника.

Все как сквозь туман. Мысли беспорядочны. Почему? Ведь я готов. Ведь я не должен бояться этого щенка.

"Я шлюха, ты шлюха..."

В носу свербит от терпкого запаха полыни, во рту та же горечь. Откуда? Здесь нет полыни. Я уже близко, руки сжимают записку в кармане, и та мнется с характерным поскрипыванием пергамента. На ней дата и место встречи. Все бы ничего, но там красуются всего одна фраза. "МОЯ СЕСТРА".

"Я шлюха, ты шлюха..."

Шаг, два, десять. Галька и щебенка приходят в движение под тяжелыми ботинками, пожухлая трава сочится, давимая ребристой подошвой. Слишком долго враждовали. Пора все решить. Ты всего лишь предлог для боя. Хотя о чем я говорю? Ты ведь знаешь все. Скрываюсь в тени валунов. Только сейчас понимаю, насколько мы жалки. Ты научила меня понимать молчание, слышать сквозь тишину. Это мне и сейчас помогает. Лезвие катаны о лезвие катаны, кунай о кунай, взгляд о взгляд, кулак о кулак.

Знаешь, а мы ведь с ним чем-то похожи. Хотя о чем это я? Конечно же, знаешь. Поэтому ты и выбрала меня, правда? Так же, как подбирают отчаявшиеся себе шлюху, ты выбрала именно меня, а потом вылепила мой характер, сознание, мир по образу и подобию брата. Ты не похожа на Тобираму, и именно поэтому я выбрал тебя.

"Я шлюха, ты шлюха..."

Я все еще чувствую запах полыни и противную горечь во рту. Знаешь, я всегда думал, что девушки вашего клана жалки - лишенные шарингана, они не могут выполнить почти никакую технику, присущую вашей крови. Но только сейчас я понял вашу силу.

Мужчины - металл, раскаленный, легко поддающийся ковке, женщины же давно остыли, и в глазах их лишь холодная сталь. А твой брат не так силен, как кажется. Еще бы, молод, горяч, неосмотрителен. Я таким же был - с годами черствеешь, душа устает, как и тело. Нам с тобой давно пора на покой, ибо навидались мы больше других. Что поделать, такова наша судьба: жить в двух мирах. Один - реальность, общество, а другой - маленький, покореженный болью, но неизменно теплый и тихий, какой-то по-своему уютный - наш с тобой мир.

Эй, Учиха, я ненавижу твой клан. Ты знаешь. Я ненавижу тебя. Ты занешь. Ненавижу себя и весь этот чертов мир, изначально порочный и неправильный, мир рожденный путем чьей-то то ли глупой шутки, то ли грубой ошибки. Отблески стали, танец смерти - всегда новый, вскрик, кровь, все в тумане. Тебе больно? Он еще жив, но надолго ли. Он тебе дорог? Мне - нет. Он еще мальчишка, жаль, но я должен его убить. Нужно все закончить. Раз и навсегда. Шершавая рукоять привычно лежит в ладони, рука заносится над обездвиженным телом. Тебе больно сейчас? Мне тоже.

И вновь сталь о сталь. Ты являешься из неоткуда. Кажется, это уже вошло у тебя в привычку. Улыбаюсь. Ты тоже. Этот бой завершит все. Я не помню, сколько техник мы противопоставили друг другу. Я не помню, сколько раз ты падала, но поднималась, качаясь, едва передвигая ногами, продолжала складывать печати мертвых техник.

Как мало я знаю о тебе. Но я знаю одну важную вещь: ты шлюха, я шлюха... Мы забылись друг в друге. Забылись в своем тайном молчаливом мирке. Ты падаешь наземь. Уже не встанешь. Я тоже, если лягу, то уже не встану - раны ужасны.

Беру на руки твое бездыханное тельце. Ты такая легкая, хрупкая, что и не скажешь, как сейчас дралась. Какая ирония: неподалеку тот самый разрушенный фонтан и поросль полыни.

Кладу тебя на тот самый бортик, придерживая, дабы ты не упала. Безвольная рука - мозолистая, с обгрызанными ногтями, шершавая, что хоть стружку снимай, - свешивается, касаясь изумрудной травы кончиками пальцев в корке грязи и крови - своей и моей. Запах полыни терпкий и какой-то почти осязаемый. Горечь смешивается со стальным привкусом, то ли смягчая, то ли, напротив, делая только хуже. Черты смазливого личика заострились. Морщинки проступили сильней. Седина на висках выразительней, чем когда-либо. Боюсь даже представить как выгляжу я сейчас - на смертном одре.

"Я шлюха, ты шлюха... Только секс против правил этой реальности... Только мир, что в наших руках..."

Знаешь, мы ведь никогда не любили друг друга. Тогда что это было между нами?

Все просто: "ты шлюха, я шлюха".

Эта фраза не имеет обоснования. Просто слова, из нашего с тобой мира. Просто строчка из вымершего языка, на котором написана ты. Здесь и сейчас нас уже не существует. Только сталь и горечь полыни.