Последняя истерика. Сайд-стори к фанфику "Все учтено".

Мы сидели с ним вместе. Одни. Я опять разглядывала его худые плечи и выступающие ключицы. Кто же мог сказать, что я находилась на столь близком расстоянии к преступнику? Его точеный профиль, его длинные пальцы — все это было мне близко. Я могла часами рассказывать Дзюго о нем. И сейчас я собирала материал.
Саске повернулся ко мне, прожигая взглядом упрямых глаз.
— Ты должна отдыхать, — вот все, что он мне сказал. После нападения он часто приходил ко мне и проверял уровень моей чакры. Все слова, которые выходили из его уст, будь то «тебе следует больше спать», или «ты слаба еще передвигаться», были с привкусом приказа. И мне было жаль, что он не мог быть нежен со мной. Каждый раз я желала, чтобы он сказал это чуть мягче...
Знаете, это похоже на улыбку одними губами — когда он говорит слова заботы приказным тоном. Он меня трогал, но трогал как врач, как проверяющий. Он мог глядеть на меня нагую, но он всегда молчал. Ни одно его движение не выдавало возбуждения, заботы, любви. И я жалела. Мое тело было покрыто шрамами от его укусов, но он никогда не говорил, что это уродливо. Он вообще мне ничего не говорил. Но я не сдавалась... Я встречала его в Убежище с обедом-ужином-завтраком. Я готовила только ему — ни Дзюго, ни Суйгетсу. Ни даже себе: мы ели сухой паек. И только Саске удавалось застать у себя перед носом горячее.
Вы, наверное, думаете, что он ел, забавлялся ролью бессменного лидера?
Нет. Он отодвигал это все от себя, забирал у Суйгетсу его паек и отдавал ему мясо с овощами. Так было еще пару раз, а потом я плюнула на это.
И как-то раз мы с ребятами сидели в убежище, снова ждали Саске. На этот раз он ушел надолго, кажется, был в пути почти год. Мы разделились. Учиха говорил, что мы должны уйти, но я все время была против. Думала, что он пытается нас спровадить.
Я была неподалеку: чаща с ручьем недалеко располагалась, и поэтому я часто туда сбегала. Небо было уже темное, звезды нагло смотрели на землю, а ручей тихонько пел свою ночную песню. Мне было холодно, но я продолжала сидеть на длинном бревне. Я представляла, как Саске придет сюда, а я жду его. А у нас был ребенок: мальчик или девочка — мне было все равно. Я хотела. Хотела. Хотела.
Саске много раз говорил, что лучшие чуства — их отсутствие. Парни его понимали, а я — нет. Я не могла понимать, как можно убивать маленьких детей, своих родных... Но Учиха раз за разом пересказывал историю Итачи. А сам никогда не говорил о том, как он убил его — родного брата. Все, что я знала, это то, что Итачи простил его.
И вот, сидя на бревне, я поняла, что хочу рядом с собою Саске. Молчаливого, который смотрит на тебя с презрением, любого...
Но я его не имела. Я подняла рядом лежащий камешек и со всей злостью швырнула в далекий ствол. Раздался сухой треск, который меня удовлетворил. Так бы я размозжила голову Наруто или той же розоволосой девке, которая была рядом с Саске в детстве. Может, она его видела смеющимся, заботливым? Может, это ей приходилось видеть его испуганные глаза, когда она была на миссии?
Я завидовала им. Я хотела, чтобы я была единственной в его жизни... Но я не могла претендовать на него, потому что он принадлежал тьме, а я, увы, была серой...
Серой мышью, которая отдает последнее, чтобы он выжил. Злые слезы покатились по щекам, но я тут же их вытерла. Саске ненавидел, когда девушки плакали. Он постоянно приводил в пример Харуно, которая рыдала и была ужасной. И вот, я была ее антиподом, но тоже не привлекала Учиху. Я была красивой, сексуальной, женственной, действительно девушкой. Девушкой, которая ждет защиты, а не мужланкой. Но увы, я не имела ничего. Я была слабой.
Так я провела в раздумьях еще некоторое время, пока грубый голос не прервал меня:
— Ты сидишь уже тут тысячу лет. Мы должны уйти отсюда.
Это был Суйгетсу. Суйгетсу никогда не поддерживал меня, называл слабой. В точности, как Саске. Я ненавидела его.
Ненавидела.
Мне не приходило в голову то, что я с ненавистью относилась к Ходзуки, но почему-то любила Учиху.
— Заткнись. Я должна дождаться его.
Ходзуки тогда прижал меня к дереву и подарил мне пощечину. Было больно, и я пнул его по голени, но он даже не шелохнулся.
— Ты не женушка, а воин, поняла, Карин? — он показал свои противные акульи зубы, и я признала, что он был действительно хорошим ниндзя. Он никогда не жалел, не плакал. А я была снова слабой, истеричной... И мне стало опять жаль себя. Наверное, Саске этого не любил. Но преданность ему я поставила на первое место, и теперь ничто не могло сдвинуть это.
В тот раз я ушла с ними. Мы путешествовали некоторое время, и в один прекрасный день мы завалились в бедную деревеньку и аккуратно обчистили ее. А потом нашли еще одну деревню, и уже там мы напились. Точнее, пила я и Дзюго. С некоторых пор Ходзуки стал лидером, что ли... Мне было тошно. Когда я проснулась, то поняла, что нахожусь в комнате Суйгетсу и Дзюго. Великана не наблюдалось, но Ходзуки без интереса разглядывал пейзаж за окном.
— Пьянь, — вот только это и вымолвил он.
Мне стало дурно: с каких это пор он возомнил себя Богом? Сам несколько месяцев назад с удовольствием пил саке!
— Не тебе говорить, рыбий сын, — фыркнула я и стала одеваться, — наверное, еще и ситуацией воспользовался, пока я спала, — сказала я, стоя у двери.
— Ты никого не возбуждаешь, — он повернулся ко мне лицом, но лицо было скрыто тенью — он стол у окна, — тем более Саске. Ты слабая, как трухлявый пень. Ты не можешь пересилить себя и стать нормальной, ты красивая, но преданность тебя окончательно развалила...
Слабая... Истеричка...
Далее я не слышала, потому что я хлопнула дверью, закрыв ее снаружи. Я была глупа, и из всей речи я услышала только «ты никого не возбуждаешь». Это было выше моих сил. Я была готова на все, лишь бы доказать себе, что я еще девушка.
И тогда я пошла к Дзюго, который был в моей спальне, очевидно.
Все было в суматохе, произошло это все очень быстро... Он все еще был пьян, потому что выпил с утра снова, и даже его хмельной взгляд не останавливал меня. Я была зла на Суйгетсу, на Саске, который оставил меня, на всех... И только хриплые рычания Дзюго возвратили меня обратно.
Слабая... Истеричка...
Но я пожалела об этом. Потому что было очень больно соблазнять того, кто мне не был близок душой. Мы были в одной лодке, но увы, не в одной шкуре. Трезвый он был очень хороший, но под хмелем его разбирало. И когда я поняла, что по моему бедру течет моя кровь, смешанная с его семенем, мне стало страшно. Я поняла, что Ходзуки сказал это сгоряча, что он не хотел...
Слабая... Истеричка...
Но Дзюго вдруг посмотрел мне в глаза, и дальше была лакуна удовольствия.
После «всего этого» я потеряла свой алтарь. Саске потерял для меня всякую важность, потому что теперь я стоила себя заново. Не то, чтобы одна ночь изменила меня. Но я поняла, что такое «люблю» и что такое «хочу». Дзюго был невиновен ни в чем... Я была даже благодарна, и мне было бесконечно жаль, что Ходзуки потратил много времени, строя из меня женщину-шиноби, и не женщин-истеричку. Теперь я могла идти дальше, не таща тот груз, который весил в одного Саске.
— Извини меня, — как-то раз сказал Дзюго, провожая из очередного ночлежного места. Мы нашли там врача, и он сказал, что у нас будет ребенок. Сильный, здоровый. Но увы, чтобы он не сдал нас, пришлось его отправить к праотцам. Суйгетсу лишь только плечами пожал и поздравил.
Ходзуки стал более заботливым, и теперь нарекания меня слабой уменьшились, но не прекратились. Дзюго же винил себя во всем, и вся эта история породила лишь одну мысль во мне...
— Это ты меня извини... Знаешь, если я выживу после «всего этого», то я точно могу назвать себя сильной, — которую я тут же и озвучила.
Сзади подошел Суйгетсу, и мы втроем отправились дальше. Не в закат, но все же теперь я была чуть сильнее...