Потому что на "а"

Был солнечный летний день, когда она, девочка в милом платьице и с огромными бантами на голове, подошла к нему, маленькому хныкающему мальчику в очках, на детской площадке. Им обоим было года по четыре, они оба любили мороженое и своих родителей, они были детьми. Еще не высокомерными, не скрытными, еще не умеющими лгать и притворяться. Они были так милы.
- Привет, меня зовут Алиса, я здесь круче всех, - заявила обладательница чуть-чуть вздернутого носика и по-детски пухлых щечек.
- Это почему еще ты круче всех? – насупился слегка кудрявый мальчик, поправляя съехавшие очки и внимательно изучая собеседницу.
- Потому что на «а», - важно ответила девочка, а затем протянула ему руку. - Давай будем дружить?
И он, ни секунды не размышляя и не сомневаясь в правдивости ее слов, стиснул ручонкой крохотные, немножко липкие, но такие теплые пальчики и первый раз в жизни расстроился, что его имя Люсьен.

*

Стена. Она появилась между ними не слишком внезапно, но почти незаметно. Будто вор. Унося с собой то счастье, которым они обладали и которое еще не научились ценить в полной мере. А эти уже не дети остались сидеть каждый со своей стороны, не понимая, почему вдруг стало так холодно, почему мороженое уже не радует, и почему противный запах спиртного становится таким родным каждую пятницу. Возможно, первый кирпич был заложен в тот момент, когда он влюбился в девушку многим старше, а она накрасила губы маминой ярко-красной помадой. Или когда она надела короткую юбку и отправилась с подругами в клуб, а он литрами поглощал пиво с так называемыми друзьями. Ее называли Элис, а он сменил очки на контактные линзы. Они еще не выросли, но пытались казаться взрослыми. Гнались за популярностью, отвергая свою дружбу, ведь она была не в моде.
Им было по семнадцать, и они уже не были такими милыми.

*

Слышать. Они разучились слышать. Даже когда кричали друг на друга в порыве ненависти, даже когда стонали в унисон где-то на пике страсти, даже когда громко бились их сердца в оглушающей тишине квартиры. Они не слушали или просто боялись это сделать. А стена все росла, медленно, но пугая своей серостью; и они оставались молчать – каждый со своей стороны, закрывая рот полотенцем или чужими губами, запуская ногти в еще не зажившую ладонь и делая музыку громче. Уже не могли различить в тихом «привет» отчаянное «ты мне нужен»; не улавливали в небрежном «давно не виделись» трепетное «я скучал»; не внимали в ненавистном «уходи» жгучее «люблю тебя».
И в двадцать два все казалось серым, но они были еще такими глупыми.

*

Небо. Она смотрела в эту бесконечную синеву несколько мгновений, перед тем как отключиться в луже своей крови под громкие сигналы автомобилей и крики случайных прохожих. Красный на светофоре алел, будто старая помада мамы из далекого прошлого. Перед глазами не пронеслась вся жизнь, и не маячило ни его лицо, ни лик нелюбимого мужа. Не было страшно, и почти не чувствовалась боль. Только было до слез обидно, что она так давно не поднимала голову вверх, не любовалась бесконечным величием и чистотой, которой так не хватало в душе. Потому что та осталась в сладком детстве вместе с чуть-чуть липкими пальчиками. И уже Алиса готова была поверить, что взлетит туда, ввысь. Вот оно, рядом! Только руку протянуть – и свободная, но веки оказались тяжелее только что оперившихся крыльев.
И лишь в двадцать семь она начинала понимать.

*

Чайник кипел. Безупречно-белый на фоне черной кухонной плитки он свистел, извергая клубы пара. И в этом шуме утонули первые два звонка телефона, но боги любят троицу. «Попала в аварию, думаю, ты должен знать», - тихий голос общего знакомого и короткие гудки. Суета под невыносимый свист уже почти пустого чайника. Несколько бешеных минут в спешке к больнице и совершенно стерильный, без эмоций голос медсестры в приемной:
- Реанимация.
Тройное сальто куда-то вниз, в пропасть. Туда, где уже разрисованная их стена дала трещину, и в полном молчании еле слышно различалось биение сердца, пока еще только одного.
Ему тоже было двадцать семь.

*

Австралия. Этот чертов материк, о котором они мечтали где-то в шесть, не выходил из головы все время, пока он сжимал все такие же хрупкие, почти детские пальчики.
Вот они, еще дети, спорят о том, куда поедут в свадебное путешествие. Хотя решала все всегда она.
- Значит, - хлопнула в ладоши, морщась от прохладного ветра, - если Марс и Нарния тебя не устраивают, мы поедем в Австралию, и на этом разговор окончен! – Попытка сделать серьезное лицо.
- Но почему в Австралию? – нахмурился Люсьен, складывая немножко пухлые ручки на груди.
- Потому что на «а», дурачок! Кто последний вон к тому дереву, тот какашка!
Первая буква, первая подруга, первая любовь и, возможно, главная потеря.

*

Белый. Он ей никогда не шел, наверно, поэтому цвет этот она не переваривала. Пытка. Белые стены, белая мебель, белая одежда и такое же постельное белье, даже боль была какой-то белой. Бледный муж возле окна, бесцветная медсестра над головой, и лишь он, яркий такой, теплый, сжимает за пальцы, отдувая слегка длинный рыжий локон со лба.
И неважно, что им уже под тридцать, и что она пролежала в коме последние три года. Не жаль мужа и потерянных лет. Важно, что руки его все такие же теплые, как в детстве, и он дождался на руинах их стены.

*

Море. И пускай еще не свадебное путешествие и не Австралия, но они вместе, а небо все такое же чистое, как и тогда, под колесами автомобиля, и в тихом прибое оба четко слышат два сердцебиения, и даже руин той высокой стены не осталось, но лишь теплые и почему-то чуть-чуть липкие пальчики.
- Знаешь, почему я тебя люблю?
- Почему?
- Потому что ты на «а».