Потрошитель. Глава 3.

Она помнила все. Как тихо выла, вцепившись скрюченными пальцами в короткие волосы. Как зажимала этими же непослушными пальцами пылающие уши, в безуспешных попытках стараясь хоть как-то заглушить негромкий стук в балконную дверь. Как старалась сильнее вжать в пол колотящееся, словно в агонии, тело, когда в щелку визгливо произносили ее имя.
Как она разорвала удушающую духоту квартиры истеричным криком после того, как мерно щелкнула ручка. Как она пыталась забиться под старое кресло, которое когда-то давно собиралась выкинуть на помойку после очередного обещания «начать жить с нуля».
Как она раздирала пальцами искаженный в ужасе рот и, захлебываясь слабыми остатками крика, смотрела, как по светлому ковру к креслу быстро движутся уродливые тощие ноги и руки.
Как из легких выбился последний жалкий всхлип, когда к ней наклонилась радостно скалящаяся Инари.

Оно безжалостно вгрызалось в веки, словно стараясь вывернуть наружу слабо защищенные глазные яблоки. Вцепившись острыми когтями в тонкую кожу, всеми силами раздирало плотные оковы сна.
Она раскрыла глаза.
Острые лучи солнца мгновенно впились в незащищенные глазные яблоки. Харуно непонимающе дернулась, усиленно зажмуриваясь и выставляя вперед почему-то влажную ладонь. Хрипящее дыхание вырывалось из едва ли не впалой груди глухим клокотанием. Сакура застонала и, наконец, прикрыла ладонью выедающие солнечные лучи.
Она лежала на своем полу в тесной гостиной, которая доблестно разделяла звания столовой, кабинета и гостевой. Ничего не понимая, Харуно попыталась встать. Слабые ноги мелко дрожали, словно ей было не двадцать пять, а сто двадцать пять. Кое-как перевернувшись, встала на колени, наткнувшись мутным взглядом на любимый ковер.
Этот ковер когда-то ей притащила подруга. Та самая, что смела назвать прекрасного спасателя Малибу «королем формалина». Светлый и мягкий, сейчас четко исчерченный тонкой паутинкой чего-то тошнотворно красного.
Из-за громоздкого, старого, как мир, кресла, на нее смотрела Инари. Вывалив уродливый бледный язык на бок, широко распахнув остекленевшие глаза, старуха, не мигая, наблюдала за своей непутевой соседкой. Окровавленная голова мирно лежала на скрученном предплечье, а выбившаяся прядь волос прилипла к распухшему языку.
На кухне что-то рухнуло, громким шумом окончательно разорвав тонкую цепь звенящего забвения.
Харуно закричала. Вцепившись склизкими пальцами в волосы, начала со всей силы биться головой о маленький кусочек паркета между стеной и ковром.
На кухне что-то двинулось.
Сакура взвыла и, вновь выставив скрюченную ладонь, закрывая кислотный свет, поползла к низкому столику, чтобы спрятать свое колотящееся в агонии тело от внимательного взгляда Инари. От того, что хозяйничало на ее тесной кухне.
Ровный звук шагов по паркету, который она с таким остервенением выбирала столько лет назад. Харуно, окончательно сойдя с ума от ужаса, только тихонько взвыла, когда на ее дрожащее плечо легла холодная ладонь, опалив пылающую кожу.
- Ну-ну, тише, успокойся…
Дрожащее тело уверенно перевернули к высокому потолку. Вцепившись трясущимися пальцами в перекошенный от ужаса рот, она, не мигая, посмотрела прямо в спокойные глаза Саске, которого непременно нужно было называть «сан».
Когда он легко тряхнул ее тощее тело и приподнял над залитым кровью ковром, она уже перестала рыдать.
Когда она увидела ноги Инари, аккуратно сложенные в уголке прямо возле горячо любимого телевизора, Харуно поняла, что больше всего на свете хочет кричать. Кричать до потери сознания.
Саске попытался поставить ее на ноги, но та окончательно обмякла и умолкла. Глаза закрылись сами собой, больше не в силах выдерживать все то, что ей радостно предоставила ее квартира. К сведенному, словно судорогой, горлу подкатил тугой комок тошноты.
Все остальное существовало только в коротких обрывках. Широкий зев унитаза, над которым она выблевывала все свои внутренности. Сильная ладонь, вцепившаяся в короткие волосы. Грязный пол коридора, на котором ледяные руки хватали ее за пылающее лицо. Кто-то что-то бормоча, словно обезумевший зверь, целовал в разодранные губы, все еще отдающие мерзким запахом тошнотворного страха.

Больше всего на свете, помимо восхитительных кренделей, которым Сакура поклялась в любви еще несколько лет назад, Харуно любила свою кровать. Каждую ночь она, словно спасатель Малибу с верхнего этажа, утаскивала ее в свои объятья и дарила самые сладострастные минуты сна. А на утро, еще сонная, всеми своими магическими силами удерживала Сакуру. Последняя, будучи от природы податливой и покорной авторитетам, вновь проваливалась в объятья Морфея. А потом уже стыдливо косила выспавшиеся глаза в пол, выслушивая крик начальника отдела и убийственно обещая себе расквитаться с кроватью.
Но дома злость пропадала: теплое дыхание квартиры настраивало на лирический лад, да и сама она была больно отходчивой. Да и кровать была страсть, как хороша.
Она проснулась ночью, сразу вперив взгляд в высокий потолок. Глухая темнота затопила всю комнату, а из-за тонкой занавески кое-как пробивался жидкий свет луны. Никаких мыслей в пустой голове ровным счетом не было. Она просто продолжала лежать и смотреть в высокий потолок, попутно слушая мерное и тихое дыхание спящего рядом Учихи.
Это не была жизнь, это не был миг между прошлым и будущим. И мечтательной Сакуры Харуно здесь не было.
Сакура свесила ноги вниз и, тяжело разогнувшись, поднялась. Он продолжал спать, даже не пошевелившись.
Она была голой и совершенно чистой. А тяжелая тьма коридора была удушливой и вязкой.
В зале кто-то был.
Инари, ползая на странно скрюченных ногах, старательно оттирает темнеющие пятна на ковре.