Проигравшие: Дракон бескрылый

Сладко было б погрузиться в вечность и заснуть: от меча, от яда, от запрещённых лекарств, от боли, от переломов и ран. Но Жнец жестоко мстил за давний обман, произошедший благодаря проклятой силе богов в глазах Учиха, а потому Мадара жил, и смерть раз за разом обходила его стороной.
Не жаждал он умереть, нет – уж точно не до малодушного самоубийства, за которое в редких семья прах усопшего брезговали класть в фамильный склеп или же рядом с могилами предков. Но срок его давно уже вышел, и что-то живое в нём, в самом сердце, израненное и измученное усталостью и лишениями человеческой жизни, молило о долгожданном сне и тишине.
Душа требовала покоя, что приходит к каждому смертному существу рано или поздно.
Мадара скрипел зубами и сопротивлялся.
Это было его третье рождение, вечно тридцатый-сороковой год жизни. Учиха не знал, сколько костей в его теле сломаны. Мягкие пальцы Хинаты – ледяные, как и она сама: утренний туман осени, зимний иней на окнах. Её волосы могли бы касаться его голого живота, который Хьюга аккуратно пальпировала.
Учиха не понимал эту женщину. Древний дух обратился смертной девой и смеётся теперь над его слепотой. Временами Мадара на самом деле думал, что лучше бы он не знал, кто именно посмотрел на него – умирающего скитальца - с жалостью, и никогда не видел бы серого нечитаемого взгляда.
Жалость.
Милосердие.
Это не для него. Не к нему.
- Принеси мне ещё книг, - сказал он. – Здесь больно.
Боль тугая, ноющая – старая. Рука Хинаты окуталась ореолом чакры, кожу у диафрагмы закололо мелкими иглами. Стоящая на полу лампа изменяло чужое лицо, и к уродливым пятнам тени на полу добавились переплетения вздутых вен. Мадара напрягся, когда узкая ладонь погрузились в него, проходя внутрь живота.
Хьюга не медик.
Не было и секунды, чтобы Учиха не помнил об этом.
Интересно, что будет, если она однажды выполнит технику неверно? Сколько крови вытечет из него на тёмные доски пола?
Не медик.
Мадара ощущал его пальцы, ощупывающие изнутри глубокий рубец. Плохо заживший шрам сросся плохо, и Хината искала возможное заражение в огрубевших тканях мышц. Или гной. Или инфекцию, которую смогут увидеть её глаза.
- Всё в порядке, - произнесла Хьюга так тихо, что шорох ветвей за окном был громче. – Книги принесу. Какие?
- Любые.
Учиха перевернулся на живот. Подушка под головой старая и в ней маловато перьев, из-за чего она быстро «сдувается» и становится плоской, как блин. Вот и сейчас мужчина словно лежал на одеяле. Или двух.
Но менять он ничего не стал. Другую подушку ему всё равно не дадут, так как для спины хороша эта, да и в неё привычней впиваться зубами.
Свет лампы переместился выше. Запах спирта ударил в нос; кажется, в прошлом сквозную и вечно незаживающую рану Хината будет очищать со спины. Действительно, разницы нет никакой. Рука чёрного Зецу вошла между рёбер со спины и вышла у сердца, стерев с карты его шрамов оставленной Хаширамой след.
Рана и по сей день сочилась чёрной заражённой кровью и гноем, гнилью плоти, что пожирала его изнутри, подобно проказе.
Звон металла за спиной – шорох чешуи клинков в связке кунаев. Хьюга будет чистить его рану, а после – вправлять вновь смещённые позвонки в почти сломанной спине, а Мадара будет кричать и выть до хрипа безумца. Из его глаз польются слёзы, которых не было при пытках в плену на старой, забытой миром войне, а Хината снова скажет, что не смогла достать для него сильное обезболивающе.
Учиха не знал, лжёт она или нет: он ослеп для мира и потерял умение читать людей, а Бьякуган и доброта – её броня и маска. Мужчина почувствовал холодное лезвие на воспалённой коже возле раны и представил собственную руку по локоть в груди этой женщины.
Хьюга не кричала с его рукой в груди – просто смотрела.
Настоящая Хината вонзила нож глубоко в мышцу у его лопатки. Мадара вцепился зубами в подушку, чтобы беречь силы до крика после.

Ему снилась кровь и Хината.
Её лицо – фарфоровая маска. Мадара верил, что боги послали ему её в наказание за то, что он приблизился к ним слишком близко. Лицо женщины рассыпалось на его глазах в песок цвета её глаз, а потом мужчину отпустило.
Травами пахло успокаивающе, бинты ложились мягко. Ощущение, что его лишили одной из конечностей, не пропало, но оно было с ним вечно. Похожее чувство он испытывал, когда за полгода до гибели Изуны стукнулся ладонью об угол стола вместо того, чтобы взять свиток: беспомощность и бессильная неутихающая злость.
На кого? На мир.
На себя.
На Хашираму – это неизменно. Просто за то, что Сенджу в его мыслях даже сейчас. До сих пор.
За окном тихо и ласково шумели дождевые капли. Это ещё не ливень, который прятал постоялый двор за стеной воды, но тоже приятно и свежо.
- Сядь.
Голос Хинаты растворился в дожде, но он сел. Открыл глаза.
- Не ложись пока, понял?
Учиха не ответил и не кивнул, но это не было нужно. Хьюга сидела возле его постели, а мужчина жаждал знания.
Действительно ли она не может достать сильное обезболивающее? Антибиотики в аптечке были хуже некоторых запретных техник.
- Открыть окно?
- Я сам, - хрипло, сипло; мужчина не узнал своего голоса.
- Я открою. Выпей воды.
Хьюга поднялась с колен, перешагнула через его ноги, ступив на матрас, и отодвинула оконную раму в сторону. Вода и ветер ворвались в комнату и разогнали запах лекарств и гниения – так пахнет от стариков или смертельно раненых.
Но Мадара не был смертельно ранен. Всего лишь безнадёжно.
Так как лампа потухла, теплота исчезла из стен его спальни, сменившись серым. Учиха выдохнул. В сердце улеглись злость и тревога, и оно перестало бешено и гулко стучать в тюрьме грудины. Хината стала выглядеть на свой возраст.
Молодая. Красивая. Прекрасная. Её волосы приобрели отлив – отражение тусклого вечернего света с пасмурной улицы, кожа – мягкость лёгкой воды, глаза ожили и мягко, хоть и тускло, засияли. Шальные порывы поворачивали дождь к окну, и на щёки женщины – девушки? – падала капли, но Хьюга не стирала их со скул.
Просто стояла, как статуя, а мужчина ненавидел её в этот момент. Мадара не забыл её ладони на щеке героя последней войны, и он не дурак – вспомнил её нежный взгляд к голубым глазам и волосам, цвета солнца, но был благодарен.
Огонь в груди потухнул, а ненависть – яркая эмоция. Учиха смаковал её по густым драгоценным каплям и чувствовал себя прежним.
Но ничто уже не будет, как прежде.
Мужчина вгляделся и заметил каплю крови на подоле её кимоно. Хината ушла, не попрощавшись.

Ему снилась кровь, слепота и Хаширама. Мадара сражался с ним и как-то по-странному любил, словно тот случайно родился не его братом. Ему снилось прошлое, в котором он потонул, но Учиха не боялся его – это всё, что осталось.
Хината пришла в его сны после. Рука брата на его лбу вдруг сменилась женской холодной ладонью и тихим голосом:
- С такими ранами ты не сможешь быть шиноби. Никогда.
Мужчина почувствовал, что не может дышать. Не слыша слов «позвоночник» и «повреждённые каналы чакры» он бросился к ней, глаза застилало алым и желанием убить. Не ножом или ядом – собственными руками: прижать к полу, сжать лебединую шею, и душить, душить её, пока не донесётся звук трахеи.
Во сне Учиха душил свою спасительницу, которую никто не просил о спасении, и мечтал об её остекленевших глазах. А Хьюга повторяла свой приговор, не хрипя и не хватая жадно воздух, и получалось у неё убивать гораздо лучше:
- Ты не сможешь быть шиноби. Ты больше не сможешь быть шиноби.
Мадара взвыл и ладонью ударил ей в грудь. Пальцы прошли сквозь плоть и рёбра, словно это не мышцы и кости, а тёплое мягкое масло, и сжались вокруг каменного сердца. Мужчина рванул и посмотрел на сжатый в руке предмет.
Каменное сердце Хинаты – серое, в трещинах. Серый окаменевший пепел.
Взгляд женщины остекленел, но на вид совсем не изменился. По губам потекла кровь. А разодранная грудина не мешала ей говорить:
- Ты больше не шиноби.

Учиха вскрикнул и резко сел. Телу это не понравилось, и оно отозвалось тупой пульсирующей болью под натянувшимися от резкой смены положения тугими повязками. Окно было закрыто: то ли само захлопнулось, то ли Хьюга возвращалась и, не разбудив мечущегося в липком бреду кошмаров Мадару, закрыла.
Мужчина судорожно выдохнул, залпом выпил всю воду из стакана у изголовья и вытер со лба испарину. Постель под ним вымокла от пота, но, хоть Учиха был вымотан, ему стало лучше, чем до лечения.
В комнате царила темнота, разбиваемая неверным тусклым светом от окна. Вряд ли он спал долго, однако сумерки уже окутали землю и лес.
Шагов Хинаты Мадара не услышал, но повернул голову на скрип двери. Женщина посмотрела на него, скривилась и, оперевшись спиной о дверь, сползла на пол. Полы и рукава её платья были мокрыми, с обрамляющих лицо прядей волос.
Учиха вспомнил, что не ел, но после антибиотиков всё равно было нельзя. К вынужденными голодовкам он тоже привык.
- Будешь спать тут? – спросил Мадара, не будучи уверенным в том, что произнёс вопрос в слух – глотка, губы и язык плохо слушались.
- Да.
Хьюга поднялась и начала раздеваться. Усталость старила её. Мужчина выбрался из постели и перестелил простыни, так как что-то подсказывало, что в противном случае женщина легла бы на грязное.
Кимоно упало к её ногам, нижнее хлопковое – тоже. Стало затхло и душно от влаги с её одежды, поэтому Мадаре жадно захотелось свежего воздуха после дождя: не ощущать пот, не ощущать кровь, не ощущать пепел. Учиха отодвинул раму примерно на треть, натянул москитную сетку – налетят же, гады – и обернулся. Хината стояла вплотную к нему; он и не заметил, как она подошла столь близко. По её коже бежали мурашки – женщина была посреди комнаты в простом хлопковом нижнем белье.
Белом.
После каждого долгого и бесчувственного поцелуя, Хьюга ещё раз касается его губ. Мужчине кажется это меткой, и он раз за разом не даёт ей отойти, грея руки теплом кожи её талии. Это не механика движений, но и не влечение – Мадару передёргивало от ощущения, что на нём ставили метку.
К тому же, сам себе он признавался, что человеческая близость успокаивала. Мир лжёт ему, Учиха лжёт миру, и не лжёт он только себе.
Не лжёт Мадаре лишь он сам.
Хината надавила на его плечо и оттолкнула, открыла глаза. Её взгляд стал чуть живее, но мужчина не хотел искать в этом смысл. Женщина отошла к футону и, как кошка, скользнула под одеяло. Улегшись рядом, Учиха выдохнул ей в волосы. Хьюга прижалась к нему и сплелась с ним, обвив ногой бедро, руками – пояс и шею.
Хорошо вот так – тихо.
Постоянная боль отступила, или же он про неё забыл. Можно спокойно поспать и наконец-то отдохнуть.
С первого этажа донёсся грохот. Мадара яростно рыкнул, вскочил и, игнорируя боль и запрет на подобные движения, вышел вон, чтобы показать зарвавшимся шавкам, как правильно себя вести.
На жалкого зыбкого ледяного клона его хватило – пик его сил сейчас – и Учиха отправил копию разбираться с верзилой-демоном. А сам вцепился в скалящегося акулёныша.
Земля под босыми ногами оказалась сырой и рыхлой. Хината догнала его минуту или меньше, так как ей требовалось время, чтобы накинуть кимоно, и закричала:
- Прекрати!
Клон пояснил некоторые моменты Джуго и исчез; и правильно, и так слишком долго держал. Мадара выбил кунай из рук Суйгетсу и от души вдарил в челюсть по белым острым зубам. И ещё.
- Никаких драк, - рычал Учиха.
- Да пшёл ты, - просипел Ходзуки и сплюнул кровь со сколотым краем зуба ему в лицо.
Мужчина ударил вновь: тридцать секунд прошло, и умения хватало, чтобы не давать мечнику опомниться.
Удар.
Удар.
В голову, под дых. Запах крови. Алая дымка на глазах.
- Прекрати немедленно! Ты убьёшь его!
Голос Хинаты привёл его в чувство. Шумное дыхание Суйгетсу не было настолько важным, чтобы у Мадары было настоящее желание его прервать, и, кажется, Ходзуки тоже это понимал, иначе б его рефлексы уже сработали.
Учиха опустился на доски веранды. Мечник ушёл. Джуго что-то спросил, он что-то ответил, Хьюга что-то сказала – всё это неважно. Мадара ещё не освоил искусство медитации и не освоит никогда.
Джуго ушёл. Хината босой вышла на улицу и запрокинула голову. Полы кимоно расползлись, открывая тело, которое Учиха видел уже сотни раз и которое не вызывало у него никаких чувство.
Хьюга запрокинула голову назад и закрыла глаза, становясь живой. Мадаре захотелось её убить, но он уже не был легендарным Учиха Мадарой и не имел на это права. Мужчина закрыл глаза, чтобы не видеть эту женщину.
Желательно – никогда.
Хотя оба они знали, что никуда он не уйдёт.