Псевдоним. Глава третья

Ночью я не сплю. Мне мешает это сделать боль, проедающая рассудок и вынуждающая меня глухо стонать. В подобные моменты кажется, что утреннее потягивание, спровоцировавшее дикую судорогу в ноге или шее, — это просто чёртова благодать. Не больно, а щекотно. Я держу левую руку на своей голове, стискивая собственные волосы в кулак каждый раз, когда мне невыносимо больно. Стоит закрыть глаза, а затем снова их открыть — и всё вокруг тебя начинает вертеться. Сначала едва заметно, потом быстрее, пока ты не поймёшь, что всё перед твоими глазами переворачивается и вызывает тошноту. Когда я закрываю глаза снова, то в темноте прыгают цветные разводы. Темнота моих закрытых век, за которыми мир качается и хочет тебя раздавить. Проще напиться и оправдать эти паршивые ощущения эффектом алкоголя. Или выкурить пачку сигарет, чтобы мозг скрылся, как в тумане, за табачным дымом. Но я даже не могу встать на ноги, бессильно что-то пытаясь напечатать, тут же стирая. Мысли в моей голове сталкиваются друг с другом и разбиваются, а мелкие осколки врезаются в мышцы моего лица. Глаза невыносимо болят и создаётся впечатление, что эти острые осколки пытаются разрезать глазные нервы. Красноватые и эластичные. Невольно жду, что мелкое стекло продавит мой глаз, выйдя прямо из тёмно-серой радужки, разбрызгивая мелкие капли крови.

Нужно поспать. Хотя бы час, чтобы проснуться и понять, что тебе стало ещё хуже. В моём доме пусто, темно и холодно даже с отоплением. Нигде не горит свет. Единственный его источник — экран моего ноутбука, уровень зарядки которого близится к двадцати процентам. Все мои вещи, привезённые из «прошлой жизни», до сих пор разбросаны. Тетради, ручки и карандаши, фотографии, несколько рубашек и свитеров, нераскрытые блоки из пачек сигарет. Обе мои грязные сумки валяются в конце кухни и выпотрошены где-то наполовину. За моим ноутбуком брошена фотография в рамке, стекло в которой треснуло. Я протягиваю к ней руку, другой снимая очки.
На пару секунд окружение становится мутным и непонятным. На стенах снова гуляют чьи-то силуэты и мне кажется, что они стараются дать мне свои руки. Просто чёрные тени, отпечатавшиеся на голубых стенах, в темноте кажущихся грязно-белыми. Я мотаю головой, после чего вновь обречённо стону от головной боли. Тяжело дыша и даже не смотря на экран, я печатаю где-то новую фразу, которая разрубает одно из старых предложений надвое. Я пишу: «Эта блядская боль в голове прекращается на полчаса» — и облегчённо выдыхаю, когда мозг перестаёт пульсировать гадкими ощущениями. Я не знаю, какое именно предложение я испортил в своём тексте, но со временем я исправлю эту несостыковку в сюжете. Провожу пальцами по жёстким волосам и достаю из-за ноутбука фотографию в рамке.

Мои чёртовы девятнадцать лет. На снимке изображена Ино, которая пытается удержать меня в кадре путём захвата моей правой руки. Яманака широко улыбается — эта её известная сногсшибательная улыбка модели, не имеющая права быть раскритикованной. Счастливые глаза голубого цвета, светлые волосы, едва доходящие до узких плеч. Из-за белокурых прядей видно маленькое и аккуратное ушко с проколотым серебряной серьгой хрящом.
Я рассматриваю покойную жену, в то время ещё бывшую всего лишь моей девушкой. Я тогда её и правда любил. Любовался всегда, когда находилась такая возможность. Ино Яманака была идеалом для меня в то время: красивая, жизнерадостная, легкомысленная. Я не мог найти ни единого изъяна в её стройной фигуре, в её милых и мягких чертах лица, в её нахальном и любящем взгляде. Недостаток девушки был найден тогда, когда у нас уже был маленький сын: Ино была не готова к семье. Но, если честно, недостаток общий состоял в моей потерянной любви. Я больше не восхищался Яманака. Её красота мне надоела.
Когда ты просыпаешься каждый раз с потрясающей девушкой, то это начинает въедаться в твоё восприятие чужой красоты. По-настоящему красивые люди — те, которых ты увидел случайно и мимолётно. И подумал, что их красота и правда достойна восхищённого взгляда. Но если каждый день видеть одно и то же красивое лицо, то восторгаться и наслаждаться созерцанием устаёшь. Тем более я знал, что Ино мне изменяет. Я недалеко от неё ушёл: мы оба уставали от привлекательной внешности друг друга. Только моя мёртвая жена продолжала меня любить. Наверное, из-за привычки. Наверное, из-за моего социального статуса. Наверное, из-за того, что я был с ней груб и решителен. Яманака была из тех, которые только на вид кажутся теми людьми, которым хочется заботы и ласки. На деле же девушка модельной внешности, работавшая в фирме моего дедушки, желала быть под чужим контролём. Ощущать себя собственностью. Именно по этой причине красивые отморозки всегда находят красивых девушек, оставляя хороших парней ни с чем.

Я выуживаю из-под матраца сигарету, отряхиваю её и чиркаю зажигалкой. Затягиваясь, я смотрю в закрытое окно, за которым шевелятся кривые ветки деревьев. Взгляд мой позже снова падает на фотографию, где я и Ино на фоне какого-то парка развлечений. Пару лет назад там случился пожар на каком-то из детских аттракционов. Погибло семеро ребятишек, которые за минуту до возгорания счастливо верещали на радость своим родителям. Яманака после того случая довольно долго долбила мой мозг разговорами, которые содержали в себе облегчение и ужас: наш Кей мог быть на том самом аттракционе в день пожара. Но он не был, поэтому он был жив. Бегал по квартире, играя в самолётики. Всё так же пел со мной в машине свои песни из мультиков, прося меня подпевать ему.
Жизнерадостный белобрысый мальчишка с такими же голубыми глазами, который совсем не был похож на своего папашу. Весь в мать, которая через месяц начала устраивать сокрушительные истерики. Потому что спустя две недели после того несчастного случая в парке аттракционов, который не убил моего сына, Кея раздавило огромной металлической балкой возле стройки. Он просто побежал за мячом, а я просто опоздал на две секунды двадцать три миллисекунды. Я просто сделал всё, чтобы не спасти того, кого я действительно любил и всегда хотел защитить. Я просто убил собственного ребёнка.
Затянувшись в последний раз, я тушу сигарету. Прямо о свою вытянутую руку, стиснув зубы и кривя губы, потому что я, блять, улыбаюсь из-за боли. Я не могу этой ночью спать, потому что я пишу: «Неожиданная боль в руке была настолько сильна, что я не выдержал и закричал» — и в тёмном пустом помещении, заваленном различными вещами, раздался оглушительный мужской крик, принадлежавший мне. Я не сплю этой ночью, потому что я пишу: «Мучился несколько минут, чувствуя, как тело сковывают раскалённые цепи» — и корчился на матраце, стискивая рамку с фотографией. Стекло в ней треснуло. Паутина трещин сошлась на шее Ино Яманака, моей покойной жены, которая до самого конца не могла осознать, что я всегда желал Кею только лучшего. Я бы сдох сам, лишь бы не позволить умереть ему. Если бы знал, что его смерть была так близко.
Но ты, Ино, сделала это за меня. Спасибо, милая. Спасибо за то, что убила себя. Только слишком поздно ты затянула петлёй свою бледную шею. Ты опоздала, как и я.

Я дышу сбито. Удовлетворённый ощущениями, я начинаю печатать продолжение своей книги-дневника, замерзая и содрогаясь. Мои очки валяются возле ноутбука, поэтому я всё вижу в размытых очертаниях. На стенах тени пытаются мне протянуть свои руки, чтобы я взял их, сжал в своей. Я не знаю, чего они хотят. Чего ждут и чего добиваются. Я знаю только, что они со мной рядом. Как и звук помех в голове, шипение и треск. Настройка каналов в доме, где нет телевизора. Мне нужно поспать, но я не хочу. Я возбуждён тоской. Отчаянием и саможалением. Ты мог бы спасти его, Саске, но ты не спас. Ты мог бы успеть спасти её, но ты не спас. Я пишу: «Я не хотел этого» — и я действительно не хотел. Осознавать это только сейчас, лёжа в полупустом доме, где за тобой ведут наблюдение силуэты посторонних, так приятно. Будто бы только что сам себе засунул лезвие ножа в рот и резко двинул рукой влево, чтобы разрезать кожу щёк. Проткнуть её, подцепить ножом и оттягивать до последнего. Я правда не хотел этого. Я пишу в случайном абзаце новую фразу поверх старых: «Хочу спать» — и думаю о том, что возле моей руки валяется окурок, потушенный об неё же. Красный след превратится, наверное в шрам. Круглый. Я пишу: «Хочу спать» — и стираю это, думая о своём мёртвом сыне и о жене. Вдохновляюсь. Я не хотел этого. Мои глаза закрываются против моей воли, я не успеваю удалить написанное «хочу спать». Опускаю голову на матрац, подложив под неё здоровую руку.

— Я не хотел этого, — еле слышно шепчу я куда-то себе в кожу, пока экран ноутбука мерцает и освещает единственную живую комнату в моём новом доме. — Не хотел спасать...



До кладбища, где похоронены Кей и Ино, ехать где-то два часа. Всю дорогу я думаю о своей незаконченной книге и о шестьсот пятьдесят первой странице. Конец тринадцатой главы. Примечание: враньё Саске Учиха. Я крепко держу руль и смотрю на пустую дорогу, над которой виднеется серое небо. Деревья по бокам дороги голые и умирающие. За сорок минут езды мне попалось лишь три машины, которые ехали в сторону моего дома. Или в тот городок, находящийся от меня в тридцати километрах, где обо мне забыли уже два человека из «прошлой жизни». Я бы хотел, чтобы меня для них не существовало. Есть человек, имя которого никто не помнит, как и его внешний вид. Тень. Фантом. Испорченное воспоминание. Размытое отражение в осенних лужах. No Name.

Я плохо спал, но я этого совсем не ощущаю. Никакой усталости, самовольно закрывающихся глаз, головокружения. Я еду по пустой дороге и иногда смотрю на серое небо, пытаясь в нём увидеть что-то привлекательное. Сейчас меня ничего не вдохновляет. В чёрном рюкзаке, положенном на переднее пассажирское сиденье, находятся четыре блокнота и пенал Кея, куда я положил пять чёрных гелевых ручек. Иногда я смотрю в зеркало заднего вида, чтобы посмотреть на самого себя — в моём доме нет ни единого зеркала. Своё отражение я могу рассмотреть разве что в погаснувшем экране ноутбука.
Всё то же бледное лицо, всё тот же взгляд серых глаз, белки которых пожелтели. Лопнувшие сосуды и скачки давления. Спутавшиеся чёрные волосы. Заметная щетина и шрам на левой скуле, оставленный покойной женой. После смерти Кея она накинулась на меня с ножом и рассекла мне лицо, желая его вовсе покромсать. Желая убить меня, но сначала изуродовать. Я помню блестящие глаза Ино и слёзы, застывшие в них. Слёзы неизмеримой злобы, отвращения, ненависти. Они даже не текли по нежным щекам. Они просто застыли в красивых и выразительных глазах, тушь вокруг которых размазалась. Помню сдвинутые брови, которые дрожали каждый раз, когда Яманака заходилась в новых рыданиях. Как её лицо искажалось, блестели под глазами влажные следы размазанных по коже слёз. Я помню, как моя жена рухнула на колени и завыла, обняв себя за плечи, а я сел на корточки рядом с Ино и обнял её, прижав к себе, приглушая её отчаянный вой. Перед этим я осторожно забрал из женских пальцев кухонный нож. Я мог бы его всадить Яманака в спину, пока она была беззащитной и ослабшей.



Я приехал на кладбище, когда пошёл дождь. Мерзкая морось, от которой спрячешься лишь у себя дома, но не под зонтом и не под козырьком какого-нибудь магазина. Ветер всё равно насмешливо будет брызгаться влагой тебе в лицо, поэтому я даже не потрудился накинуть капюшон тёмной жилетки, надетой поверх свитера. Выходя из машины, я забрал чёрный рюкзак и забросил его лямку на левое плечо. Закрыв дверь автомобиля, я повернул голову в сторону ворот кладбища. И увидел Сакуру Харуно, которая стояла у входа с тусклыми цветами в одной руке и разноцветным зонтом — в другой. Это выглядело комично, потому что всё это выделяло Сакуру из тёмной толпы. Ещё её розовые волосы, собранные в низкий хвост. Лицо девушки я не мог разглядеть с такого расстояния: оно превращалось в мутное изображение.

— Саске, — обратилась ко мне Харуно, когда я только-только приблизился к ней. На девичьих губах была мягкая улыбка с оттенком вины. Ах да, людям, которые потеряли жену и ребёнка, так часто улыбаются, видя их в людном месте. Обладательница больших зелёных глаз протянула мне букет с цветами, названия которых я никогда не знал. — Подержи, пожалуйста, я застегну куртку.

Как это глупо и в какой-то степени неловко. Учитывая всю ситуацию и то, что мы с Сакурой ещё со старшей школы являлись заклятыми врагами. Я не взял букета, а сделал шаг к девушке и застегнул её светлую кожаную куртку сам. Хотелось убедиться в том, что мне всё это не мерещится. Что мои слова, заключённые в память ноутбука, в действительности обладают загадочной силой. Меняют события и позволяют мне управлять отношением людей ко мне. И Харуно, посмотрев сначала на мои опущенные замерзающие руки, а потом и на меня, чуть покраснела и фыркнула. Капли дождя падали на прозрачный целлофан, барабаня по нему, пока мы с Сакурой молчали.

— Очень по-джентльменски, Учиха, — выдала она наконец, тихо рассмеявшись. И я понял, что мне ничего не мерещится. Что всё это реально. Я поправил рюкзак, лямка которого висела на моём плече. Я разглядывал Харуно, пока она, поджав губы, не кивнула в сторону кладбища и направилась к воротам. Я пошёл следом, не особо слушая девушку. — Давно ты не объявлялся. Я спрашивала о тебе у Наруто, но он, как ты знаешь, не лучшего мнения о твоей персоне. — Каблуки Сакуры стучали по моему слуху. Цок-цок по асфальтированной дорожке в сторону могилы моего сына. — Хотя он вчера рассказал, что видел тебя в магазине Цунаде. И что ты был не в лучшем состоянии. Что-то случилось? — Забавный вопрос. Она остановилась и повернулась ко мне лицом, чуть было не задев спицами цветного зонта мою голову. Кончики нежно-розовых волос, как и всегда, вились от влаги. Несколько прядок выбились из хвоста Харуно и попадали ей в глаза. Она вдруг улыбнулась, всё так же виновато, и нотки заботы явственно чувствовались в её голосе: — Если тебе нужно высказаться, то ты всегда можешь это сделать, когда я рядом. Я тебя выслушаю, Саске. Это, в конце концов, моя работа.

А я усмехнулся. Потому что Сакура Харуно, она же «Черри Бэйб», она же «11678 просмотров в день», она же порноактриса, не могла с такой уверенностью заявлять, что готова меня слушать и что это её работа. Если бы она предложила мне переспать, то я бы поверил. Поверил в то, что это действительно её работа. А Харуно мой взгляд поняла, пристыженно покраснела и нахмурилась, цокнув языком.

— Давай я тебе раз и навсегда проясню кое-что, Саске, — устало и заученно проговорила Сакура, пока я стоял напротив неё, засунув руки в карманы жилетки. — То, кем я была, когда училась в университете, давно уже сошло на нет. Я прекратила трахаться с мужиками и бабами на камеру, получая за это деньги. Я на психолога, блять, выучилась! — Я кивнул ей. Да, конечно, она мне всё прояснила. Стиснув в своей маленькой ручке букет цветов, зашуршав целлофаном, Харуно договорила: — Пожалуйста, не смотри на меня так, а. Имей хоть какую-то совесть, мудила.

Если по правде, то Сакура и правда изменилась. В старшей школе она была той ещё занозой в заднице: вечно хамила преподавателям, курила на территории школы, бегала от охранников. Выглядела как шалава, но умом была не обделена явно. Просто бывают умники, которые пытаются хвастаться своим знаниями, а бывают такие, которые делают всё, чтобы их считали придурками с уровнем знаний ниже среднего. Харуно как раз была из таких. Мы невзлюбили друг друга, потому что когда-то на одной из школьных пьянок Сакура нахреначилась до такой степени, что была единственной, кто решился со мной сидеть в комнате, пока остальные сходили с ума в большой гостиной дома Узумаки. Я не помню, почему я решил сидеть вдали от собутыльников. Сакура тихо открыла дверь, закрыла её и прошла ко мне, садясь на край кровати. В тот момент девушка выглядела затравленной, а её глаза были зарёванными и полные обиды. Суть одна: мы с Сакурой Харуно переспали, когда она закончила рассказывать «душераздирающую» историю про то, что её никто не может понять. Вторая суть: она была девственницей. Третья суть: меня возненавидели, потому что посчитали всё это принуждением.
Сейчас, вспоминая это, я понимаю, что никогда и не ненавидел Сакуру. Скорее, она была для меня жалкой и истеричной. До самого выпуска моя одноклассница считала, что я запудрил ей мозги, вынудил выдать свои секреты, а потом трахнул. Я был не против такого расклада. Каждому, кто интересовался сплетнями, я врал. Неосознанно. А теперь, когда в моих руках загадочная способность, я могу наши судьбы вывернуть наизнанку.

Дождь всё шёл, а мы с Сакурой подошли к могиле Кея. Девушка хотела было положить цветы к нему, но я схватил её за руку и остановил.
— Почему? — спросила у меня Харуно, рассматривая наверняка моё уже не такое прекрасное лицо и отросшие волосы. Она избегала встречаться со мной взглядом.
— Ино, — лаконично отозвался я. — Это Ино.
Сакура посмотрела на цветы в своих руках, растерянно пробежалась глазами по надгробию моего сына и вздохнула, кивнув и разворачиваясь, направившись к месту, где была похоронена Яманака. Дело совершенно не в том, что мне было совестно перед женой, а в том, что на могиле Кея никогда цветов не было. У него была аллергия. А ещё я до конца не убедился в том, что мой текст влияет на жизнь вокруг. Я смотрел Харуно в спину долго: вплоть до момента, когда она превратилась для меня в неразборчивый силуэт, опускающийся на корточки, чтобы сказать пару слов повесившейся подруге и положить к ней букет неизвестных для меня цветов.

Я помню, как сидел возле могилы Кея под дождём, а Сакура, подавляя рвущиеся рыдания, обвиняла меня, стоя за моей спиной. Она сказала, что Ино покончила с собой из-за меня. Спросила, знаю ли я, что чёртова скотина — это обо мне. Я тогда улыбнулся, коротко написал в блокноте с намокшими страницами «знаю» и промолчал. Мне нечего было сказать, потому что я хотел побыть один. Сидя на холодной земле, чувствуя удары дождя о лицо, голову и плечи. Слыша позади шумное дыхание обречённой на бессовестное игнорирование девушки. Ох, Сакура. Знала бы эта девица только о том, что в моих планах подчинить её себе. Потому что друзья становятся врагами или незнакомцами, а враги превращаются в тех, кому я буду нужен.
Вскрыть грязным ножом саму судьбу.
Изменить жизнь, чтобы стать для всех иной личностью.
Когда-нибудь я захочу исчезнуть вовсе. Превратиться в того, чьё имя и внешность никто не помнит и не знает. Жить и знакомиться заново, когда четверть жизни пройдена, а за твоими плечами всё стёрто. Твой новый Ты. Твои новые друзья и твои новые враги.
Я достаю из рюкзака блокнот и ручку, начиная в нём записывать нужные мне предложения, пока Сакура приближается ко мне, держа зонтик двумя руками и слабо улыбаясь мне. Я не могу понять этой улыбки, потому что не могу её разглядеть. Росчерк тёмной помады такой же размытый, как и лицо Харуно. Она подходит ко мне, когда я уже дописал то, что хотел, и убираю всё в рюкзак обратно.

— Если что, ты всегда можешь обратиться ко мне, — начинает Сакура, глядя не на меня, а на могилу Кея. Вздыхает и всё же поднимает на моё лицо свои зелёные, глубокие и уставшие глаза. — Я знаю, что это тяжело. Да тебе любой так скажет, желая утешить! Но ты должен понять, что мне хочется тебе помочь. Всё же ты и редкостный полудурок, но ты был важен для засранки Ино, а у неё было чутьё на хороших людей. Значит, то, что она вышла за тебя замуж, уже что-то значит.

Например, то, что она хотела быть рабыней сильного звена. Или что она в упор не замечала моё к ней отношение спустя два года отношений. Или её измены. Мои измены. Инфантильное отношение к выстраиванию семьи. Или её припадки после смерти ребёнка. Хотя её понять можно, если станешь такой же притягательной сукой с ветром в голове и двумя образованиями.

— Мне пора, — говорю я спустя пару минут молчания, пока мы стояли перед надгробием Кея Учиха, погибшего в результате несчастного случая и упущенных отцом двух секунд двадцати трёх миллисекунд. Сакура выдаёт отрешённое «угу» и поднимает голову, всматриваясь в пасмурное небо. Я наблюдаю за девушкой и за её растрёпанными нежно-розовыми волосами, собранными в низкий хвост.

— Может, встретимся как-нибудь на днях, а, Учиха? — с улыбкой вдруг спрашивает Сакура, когда мы уже идём с ней к выходу с кладбища. Потом останавливается, роется в карманах своей кожаной куртки, выуживает что-то и протягивает мне со словами: — Вот, кстати. Всегда буду рада твоему визиту. Всё же у тебя наверняка осталась травма и много чего невысказанного...

— Это бесплатно? — спокойно интересуюсь я, разглядывая в своих руках визитку Сакуры-Харуно-психолога-реабилитационного-центра.
— Не думаю, — просто отвечает специалист, который в университетские годы зарабатывал себе на жизнь с помощью порно. Сакура договаривает, когда мы уже подходим к моей машине: — Проблем не избежать, ведь запрещено проводить работу со знакомыми или родственниками, но извратиться всегда можно.
— Я в этом не сомневаюсь, — монотонно произношу я, открывая дверь автомобиля и видя, что Харуно продолжает стоять рядом со мной и никуда не уходит. Здесь начинается игра под названием «Выверни судьбу наизнанку».
— Рада была тебя увидеть живым и более-менее здоровым, Саске.
Я киваю. Я должен был молча кивнуть.

Ветер усиливается. Я не могу не заметить, что замёрзшая Сакура Харуно выглядит сейчас довольно мило, но всё так же жалко, как и на той школьной попойке. Девушка едва заметно улыбается своим мыслям, а я стою перед открытой дверью машины и жду того, что должно произойти, если всё и правда реально настолько, насколько я могу быть в этом уверен. Мне нужно сказать всего одно слово — и я сломаю судьбе позвоночник, согнув её затылком к заднице, чтобы рёбра отчётливо стали заметны под грудью при таком изгибе тела. Нечеловеческом. Смертельном. Меня ничего не вдохновляет, но если всё сложится так, как это совершилось в моей голове, то я буду переполнен сраными эмоциями, которые позволят мне чувствовать себя живым. Я думаю о мёртвом сыне, о мёртвой жене и о живой Сакуре, уже собирающейся уходить, напоследок дружественно подняв маленькую ладонь.

— Спасибо.

Это моё слово.

Харуно, вздохнув так, будто собралась с силами, подходит ко мне, хватает моё лицо своими холодными ладонями и касается тёплыми и пересохшими губами моих губ. Едва ощутимо и дождливо. Ветер свистит в ушах, в моей руке визитка психолога, а этот самый психолог отстраняется, только что поцеловав меня. Улыбается смущённо, выдыхает и отходит на пару шагов. Разворачивается, кидает мне стандартное «до встречи» и уходит, не догадываясь, что я смотрю ей в спину ещё очень долго. Даже когда женская фигура перестаёт быть даже еле-еле различимой.
Я сажусь в машину, закрываю дверь и завожу мотор. Полчаса я сижу в салоне автомобиля и никуда не уезжаю, пытаясь понять, сошёл ли я с ума или это то, что настигло меня после трагедии. Мои губы растягивает улыбка, но я не чувствую ни радости, ни трепета. Я чувствую власть. Дрожь где-то там, под кожей, в крови.
Спасибо, Сакура.
За то, что подчинилась моему собственному тексту.