Сгореть дотла...

- Хреновые что-то эти отношения. И любовь у нас не выходит. И дружба какая-то корявая… - Алые глаза напротив не выражали никаких эмоций, но парень знал, знал совершенно точно, что попал в самую точку.
Он для нее никто, и зовут его никак. Но уже шесть чертовых лет это чокнутое создание с волосами цвета спелой вишни не отпускает его. И не подпускает к себе ни на йоту ближе того расстояния, которое не позволяет ранить сердце…
И послать бы Узумаки, с ее заскоками, и эти чертовы отношения, но ведь духу не хватит. Все-таки шесть лет прошло. Вот так и мечется между этой девушкой и уже привычным местом прямого посыла, где по ее воле бывает слишком часто. И уже эта дура Карин в печенках сидит, добивая последние частички когда-то крепкой нервной системы. Но нет сил бросить все к чертовой матери и вернутся к нормальной жизни. Постоянные скандалы и разборки стали настолько привычными, а синяки, раны и шрамы уже давно часть той жизни, от которой нет сил отказаться. Вот вроде бы и достало все, но где-то глубоко внутри все пылает от упоминания этой сучки, которая не дает покоя. Горит адским огнем, не давая ни на минуту расслабиться, не позволяя забить, бросить, послать далеко и надолго, обретя новую жизнь.
- Ну что, пиранья кривозубая, опять меня ударишь? – сарказм буквально сочился из каждого слова. – Правильно, ударишь. Тряпка! Тряпка, ни во что не ставящая женщин! - последние слова были будто бы выплюнуты, задевая те последние клеточки терпения, которые еще остались неповрежденными.
«Такое с виду хрупкое существо, а сколько отравы. Скорпион, не иначе. Вот только она еще, видимо, не подозревает, что ему подобные твари умирают от своего же яда».
И нравится ей его бесить, доводить до белого каления, до попыток убить, придушить, зарезать. Но только до попыток. Ведь Узумаки прекрасно понимает - максимум, что он может ей сделать, это несколько синяков и гематом, да пара-тройка порезов. Девушка прекрасно знает, что хоть он и псих-истеричка, но не убийца. Каждый скандал заканчивается либо прикладыванием льда к побоям, либо накладыванием швов. И больно, и страшно, но это уже ее натура, привычка, которую почти невозможно искоренить. Она будет мучить его, а он избивать ее, пока кто-то из них не сдастся. Но учитывая характер Ходзуки и ее собственный, они скорее поубивают друг друга. Это словно проклятый замкнутый круг, из которого нет выхода. И сколько бы они не пробивались, разрывая в клочья самообладание, терпение и остатки тех отношений, которые у них были раньше, так и останутся частью их общего проклятия.
Руки медленно смыкаются на горле, перекрывая такой нужный кислород. И мысль в голове, такая соблазнительная мысль: «Умри, сука, умри же ты, наконец». Еще чуть-чуть, совсем немножечко, и он сможет разорвать этот замкнутый круг, разнести его в клочья. Всего ничего осталось до свободы…
Рука дрогнула… Как бы они оба не хотели столь желанного успокоения, упоительной свободы – она все равно не придет.
- Скотина! Больно же… - едва слышным голосом прохрипела Узумаки, медленно сползая по стенке на пол, стягивая за собой обмякшего и замершего Ходзуки.
- Знаю, дурра, знаю, – потирая дрожащую от перенапряжения руку, просипел Суйгецу. «Когда же до тебя, сучка ты крашеная, дойдет, что я люблю тебя, больше жизни люблю…»
И вот так до бесконечности, повторяя одно и тоже, с разницей в деталях. Они будут ругаться, плеваться ядом, терпеть побои и унижения, но никогда не признают слишком очевидную вещь – они нужны друг другу. Мимолетное спасение только в тех моментах, когда удается недолго держаться за руки, соприкасаться плечами после очередной разборки. И не друзья, и не любимые. Такие чужие, но родные, свои и незнакомые. Выхода нет… Все что остается – пылать в этом проклятом огне… Сгореть дотла…