Шесть чувств

Первое, что он почувствовал — это цвет. Цвет был ярким сплетением желтого и голубого, будто солнце на безоблачном небе. Он безжалостно слепил глаза, привыкшие к серости, он рябил и раздражал, но он был первым, что вернуло его к жизни.
Саске даже не заметил, как цвет появился в рутине его дней. Он просто пил кофе или разбирал документы, а может, говорил по телефону или же писал что-то в блокноте, а цвет промчался мимо него, словно вихрь, расталкивая по пути недовольных людей. Он не остановился на повороте и быстро скрылся за углом, но у Саске до конца дня болела голова, и казалось, что на сетчатке отпечаталось странно-привычное сочетание солнца и неба.
А потом в палитру примешались другие цвета. Оранжевый и красный, синий и зеленый, коричневый и даже серый теперь не казался унылым, а имел свои собственные пестрые оттенки. Они смешивались между собой, и мир вокруг почему-то перестал быть размытым, будто кто-то раскрасил его медовой акварелью — и Саске вдруг четко осознал, как слепы были его глаза прежде.
Его прозрение казалось чужим и неправильным, словно через толстую линзу — но было бы ложью сказать, что вся концентрация света сосредоточилась где-то помимо живых пятен желтого и голубого.

Потом он почувствовал звук. Не привычный гомон городских улиц, не размеренное бормотание незнакомых людей, а чистый, льющийся в уши звук. Звук был смехом, заливистым и откровенно искренним, звук был немного хрипловатым голосом, он был чуть низким, по-мальчишески ломающимся, но настоящим.
Звук почему-то не выходил из головы и стал навязчивой идеей. Хотелось слушать его, и Саске сам не понимал, почему искал этот звук постоянно. Он прокручивал его в мыслях ночами, а днем надеялся получить новые отголоски бархатистых тональностей. Звук не шел ни в какое сравнение с музыкой, это была одному ему известная мелодия, и почему-то очень хотелось спрятать ее в крохотной шкатулке, чтобы выпускать лишь наедине с собой и в тишине, затаив дыхание, открывать все новые и новые полутона.
Однажды звук стал громче, и когда Саске поднял голову, он еле смог сдержать себя в руках. Он представлял, но никогда не видел цвет и звук вместе — совершенно гармоничные в своем проявлении, они стали неугомонным скоплением жизни. Саске тогда читал отчет или подписывал договор, а может, менял скобы в степлере или же собирался домой, но когда этот парень обратился к нему, он на долю секунды потерял все мысли, кроме одной — каким же глухим слепцом он был.
Почему-то ни одного слова он тогда не запомнил.

Когда цвет и звук стали ближе, Саске почувствовал что-то новое. Едва уловимый запах — терпкий, как воздух после грозы, и теплый, будто дым от костра. Запах пьянил и кружил голову, он привязывал к себе подобно невидимым нитям, он вполне мог бы заменить кислород.
Запах был неотделим от цвета и звука.
Саске уже не мог отстраняться — он подходил, смотрел, слушал и вдыхал аромат солнца и неба, так беспечно доверявшие ему. Он находил повод, давая привыкнуть, не настаивая, но не в состоянии уже быть дальше. Кажется, он тогда гулял в парке или вел машину, а может, спускался на лифте или же покупал газету в ближайшем ларьке, но что бы то ни было, это не имело значения, когда цвет, звук и запах были рядом, искря и пленяя все больше.
И Саске даже не мог понять, когда три его чувства сдались.

Наверное, когда судьбе стало мало его терзаний, она подкинула новое испытание. Оно было сложнее предыдущих, потому что мгновенно разбилось где-то внутри на тысячи осколков, что уже невозможно было найти и собрать, что застряли в нем насовсем. Вкус был потрясающим — язык, острый, ласкал и желал ласку, губы, сладкие, скользили мягко, напористо, кожа, соленая, блестела от пота и слюны. Саске пил вкус и все равно испытывал жажду, будто хотел впитать его телом и душой, сам страшась своих мыслей.
Тогда он закрывал глаза или переставал дышать, а может, прислушивался или же ловил чужой взгляд, а парень рядом будто читал его мысли и вновь вдыхал в него жизнь — с ее цветом, звуком, запахом и вкусом. Четвертая крепость пала к ногам залитого солнцем неба, и Саске покорно складывал оружие, уже не в силах остановиться, показывая путь к новому замку, отдавая меч прямо в руки завоевателю.

Самым последним сдалось касание, почти без боя, с белым флагом. Это было еще ближе, еще горячее и еще ярче. Это была взрывная смесь цвета, звука, запаха, вкуса и пятого, доселе столь чуждого для Саске чувства. Прикосновения были жаркими, будто проходились по оголенным нервам, будто посылали беспощадные удары тока — иначе бы руки не дрожали в унисон, глаза не закатывались от наслаждения, и в той точке, где они вновь и вновь становились единым целым, под рваными беспорядочными толчками не разгорался бы пожар, скручивая в тугие узлы тела и внутренности перед полным опустошающим освобождением.
В тот момент Саске был на земле или в раю, а может, жарился в адском пламени или же пребывал во всех состояниях одновременно, но видел он перед собой только одно лицо, такое же восторженное и упоенное.
Сильнее просто невозможно.

И, казалось бы, когда все чувства уже открыли ему новый мир — настоящий и в то же время донельзя эфемерный — Саске понял, что его внутренняя вселенная решила сыграть еще. На сей раз по-крупному, разрушив последние барьеры сердца, что вообще когда-нибудь могли бы быть выстроены человеком. Шестое чувство проросло незаметно, до того неуловимое, что осознать, когда оно появилось, никто не смог бы. Потому что вполне возможно только что, а, быть может, еще до появления цвета.
Чувство силилось заполнить его до краев и выйти вперед всех остальных чувств, но не затмить их, а только распалить жарче. Чтобы сжечь все сомнения к черту.
Наверное, ему есть название, но здесь и сейчас оно было безымянным — потому что имя в голове крутилось лишь одно, из шести букв — по чувству на каждую.
И было оно роднее солнца и неба.
На-ру-то.