Сказ о ведьме-людоедке

В деревне, скрытой в Листве, простой люд жил да не тужил. Все у них бывало: и кушанья, и работа, и что попить, и чем потешиться в одиночестве и тоске. И покой их охраняли добрые молодцы-шиноби: и со злом они боролись, и всячески помогали. Любо на них было глядеть, один краше другого: младые, высокие, статные. За работу свою денежку получали, но были рады и за бесплатно попотеть, за что их жаловала сама хокаге – заправляющая всеми делами в деревне – женщина суровая, с полной воинственной грудью; как говорится, в огонь и воду войдет баба.
Но беда случилася как черт из коробочки: стали в деревне, что Конохою зовется, доблестные мужья пропадать.
Ужасти, что ж творится!
Подозвала к себе хокаге воспитанницу, кой доверяла во всем, и отдала приказ:
– Сакура, поди лес весь осмотри, коли найдешь чего подозрительного, мне доложи!
Складки на лбу женщины легли тонкими ниточками над бровями: видно было, брало ее беспокойство за свой народ. За мужей чужих она боялась и душой за них болела.

Надев душегрейку, для виду напустив сурьезный вид, воспитанница хокаге отправилась приказ исполнять. Увидев заставу впереди, остановилась.
– Надо покумекать, как мне заставу эту обойти.
Принюхавшись, Сакура пнула здоровенное деревце, преградившее путь, так оно с места не сдвинулось, будто плотно вбитое в землю. Разозлилась Сакура, хоть и могла перепрыгнуть-перелететь-обойти заставу. Заупрямилась и, когда после пятого удара ничто не вышло, вовсе разбушевалась. Вздумалось ей прибегнуть к запрещенному колдовству.

Коли никто не знал, Сакура была потомственной ведьмой. Магия ее была черной, как ночь, и леденящей, как айсберг, жуткой, как смерть, и опасной, как водная стихия. И платить за нее приходилось чьей-то жизнью. Ведьма в душе не была плохой, она жалела убитых, долго горевала возле мертвяков, но жить ей хотелось больше, ибо голодная смерть, без кровинки во рту, представлялась хуже, чем чья-то невинная кончина. Да и убивала она неверных, что хоть как-то облегчало ее совесть.

Крутится, вертится, размахнёт руками ведьма, и искры летят; поднимается само деревце, овеянное волшебной пыльцой, с дороги улетает и куда-то в кучу. И Сакуре любо смотреть, не нарадуется мастерству своему.
А дальше ей надобно будет подкрепиться, найти новую жертву, но в этот раз много осторожнее: опасно стало бродить по лесу нонче, так и заподозрить могут в ней неладное.

***

Долго тужила Сакура, силы на исходе в конце дня, силушкой запастись неоткуда. Всюду лезут: то хокаге, яростно рвущая бумаги на столе и попивающая саке из-за непойманного ворога, то Наруто, лезущий пообжиматься, а ей все не в радость.
Долго она кумекала, как еще можно избежать жажды, но безрезультатно.
Хоть и съела она уже шестерых и думала, что не скоро животу понадобится пища, не прошло и месяца, как перед взором мир начал сохнуть.
Решилась она выпросить у хокаге задание, чтоб наверняка где-нибудь отломить кусок, где-нибудь за пределами деревни, чтоб подозрения от себя отвести.

– Как так? Нужна ты мне тут… Шизуне, неси мою бутыль родимую! Негоже мне тут чахнуть без градуса! – кулаком как замахнется, так стол весь трещит от удара. Боится Сакура наставницу, хоть и ведьма сама. Попробуй откажи.
Ничего у Сакуры не вышло, ушла она из резиденции хокаге вся бледная и голодная, смотрит на всех вокруг, будто набросится тотчас же. Волочится к себе домой и по пути глядит, подыскивает жертву, что станет она заманивать в ловушку. Приглянется какой-нибудь муж, да все не то: то в носу ковыряется – а таких неприятно скушать, то в ухе копается, а третий и вовсе туп. И так и сяк перепробовала. Вздумала ведьма Какаши-сенсея опробовать. Так не вышло ничего: любит он совсем не девок, и ее соблазнам ни в какую не поддается, сколь она ни ходила перед ним и нежная, и страстная, и с томными глазами. Да и жалко его стало – родимый учитель, как-никак, не захотела Сакура в темном уголке его поджидать. А вечно зеленый Гай-сенсей ей самой как-то не по вкусу. Сверстников жаль – жизнь-то молодую они еще не повидали. Старики не вкусные, к чужакам все же душа не лежит, а многие мужья нонче верными женам стали.
И тут Сакуре свиделся молодой парень, лет от двадцати до тридцати. В самом соку. Слюнки у ней потекли, зубки наточились, запах чуткий нос учуял – неужто свезло!

– Ширануи! – позвала она шиноби. – Обожди, куда спешишь? – вся заходила она перед ним и нежная, и страстная, и с томными глазами, но все без толку. Ширануи Генма, шиноби отроду молчаливый и скрытный, виду не подал, что попался в сети любви. Хотя давно чах, за глазами всех, по ведьме зеленоглазой.
– Чего тебе? – с недовольством пробурчал он, перебросив сенбон из одного уголка рта в другой, мастерски скрывая дрожь в словах. Очаровала бесстыдница, так еще по имени к нему обращаться собралась!
– Чего так груб! Хотела обговорить я с тобой кой-чего. Не свезло мне с напарниками, на задание не с кем пойти, так Цунаде-сама к тебе попросила обратиться, мол, ты свободен, бездельничаешь.
– Хокаге-сама в отпуск недельный меня отправила, что ей не сидится в кабинете? Иль обманывать ты вздумала меня? – с прищуром вопрошал Генма.
– Невозможен! Мне незачем тебя обманывать, не веришь – пойдем вместе у ней и спросим, – молвила Сакура, глазками продолжая стрелять. Уж очень зуб наточился на Генму: хорош собой, кровь сладко пахнет, да и в постели видится страстным любовником. И вроде характер у него не золотой, можно и совесть глубоко внутри свою запрятать.
– Ну лады, – сдался Ширануи. А что поделать, деваться некуда – приходится идти на поводу у сердца.

***

Уговорила Сакура заранее наставницу дать работенку, да легкую, ту, что в лес зовет. Там свидетелей поменьше, только птички и летают по небу.

Ширануи плетется за ней, она игриво убегает, зовет за собой, а он тянется, как зачарованный. Но в одну секунду так меняется в лице, что ей страшно становится, будто ведьма здесь не она и жертва вовсе не Генма.

– Долго ты будешь в лес меня уводить? – доносился голос его эхом вслед.
– Пока не поймаешь! – ведьма свой маршрут продолжала, по деревьям прыгала.
О задании оба они забыли, так были увлечены друг другом. Что-то Сакуре шептало: «Берегись!»
Впереди – хоп! – и свет в глазах померк. Ведьма испугалась, ощутила крепкие объятья сзади, душный аромат цветов и теплый голос, обволакивающий и дурманящий.
– Поймал.
– Генма, ты? Играть вздумал, шутник? – попыталась она расцепить объятья, чтоб ситуацией водить. Да не тут-то было! Страстно стал обжиматься Ширануи, словно воздуха ему мало стало. А Сакура и поддалась, решив подыграть и высосать затем из любовника кровь и душу. Ведь совсем слабеть начала, коли схватить себя дала.

Но секунды текли, любовник становился пыльче, обжигал ведьму поцелуями, уводил в туман ее сознание, точно колдун зачаровал! А сам он и рад, счастью своему поверить не может, что любимую целует, по телу ласкает.
Сорвал с себя душегрейку Ширануи, когда вещи стали мешать, обхватил стан Сакуры, усадил на себя, позволяя верховодить, и отдался блаженству.

***

Поутру, когда успокоились младые, чуть заснули в крепких объятьях, обмерзло все вокруг. Подул холодный ветер, лавируя меж деревьев, защебетали птички, спеша спрятаться по дуплам. Сакура очи откроет, чувствует, все тело у ней ноет. Мужские руки на талии чувствует и диву дается, что силой она полна. «Где же жажда?» – потрясенно думает, а сердце екает быстро-быстро, наполненное чем-то волнительным и приятным. Неужто влюбилась? Нет, не может быть.
Подрывается с холодной земли, но удерживают все те же мужские руки.

– Любимая, ты оставляешь меня одного?
– Да где я тебе любимая? Ты жертва моя! – и понимает, что не жертва вовсе Ширануи. Сама попалась в сети. И коль ей дурно станет, как лишать-то его жизни? – Забудь о ночи этой, что ошибкой моей была. Противен стал ты мне.
– Изволишь так говорить, заполучу силой! – шиноби молвил жестко. И блеск в его глазах, и сильные пальцы на запястьях Сакуры, и язык, облизывающий губы – все выглядело, будто Ширануи – изголодавшийся хищник. А Сакура любила хищников. Поэтому и влюбилась на свою беду.
– Для твоего же блага – отпусти!
Неволить ведьму Ширануи не стал, отпустил и взглядом уверил, что своего он добьется.

***

Протекали будни, тянулись они долго и нудно, будто век Сакура проживала. Силы опять начали покидать ее – не поела она ничего, снова жажда замучила. И больше не может она ни на кого охотиться, все о Генме думает да о нем мечтает, о жарких поцелуях вспоминает. Да не может подвергать его опасности.
Но день другой не выдержала и к нему бегом неслась, снова ласку ощутить его хотелось. А его нигде и нет, словно в Лету канул, исчез и запах свой забрал. Загрустила ведьма, чахнуть стала на глазах, все кругом даются диву, не поймут, что с ней не так. Мерещится и там и тут, и голова кругом, и организм иссох, с последних сил в окно глядит.
И тут – о чудо! – идет Генма, с сенбоном в зубах, глядит хмуро, в руках костыль. И тут ей чудится, что кровь его у ней на губах, сосет она ее, и тело полнится энергией. Все в мыслях путается, любовь с едой мешается, одно спасенье – смерть!
Сакура крутится, вертится, руками разводит, оставшиеся силы в себе собирает, чтоб жизнь свою обкончить, пока не дошел Ширануи, его спасти хочет. Любо ей в последний раз взглянуть на радость свою, да и хватит! – дело с концом.
И казалось, свет померк, но руки ее обхватывают и к груди мужской прижимают.

– Ну что за дела? Сказал же, будешь моей! – раздраженно чуток, собственнически звучит. И злится вроде, и радуется чему-то. – Не сказал я тебе, чародей я и волшебством владею. О тебе я знаю. Тем и очаровала, что чувственной была, несмотря на магию твою черную.
– А как же моя жажда?
– О ней ты не беспокойся, жажду твою на ночку жаркую оставим, будем тешиться любовью. Я чародей и спасу тебя.

И стало солнышко греть, Сакура к жизни пришла, вся расцвела, энергией наполнилась, а уж чем они потом занялись, это уже не наше дело. Пусть молодые порезвятся всласть.

***КОНЕЦ***