«Сломанный»

Его предупреждали в Академии о том, что значит быть шиноби. Ему говорили, что он, возможно, умрет прежде, чем волосы начнут седеть, что каждый день, который он проживает, может быть его последним днем, что он не должен ни с кем сближаться, потому что, в конечном счете, он – или они – споткнутся и упадут, и каждый шиноби, который когда-либо говорил «Я люблю тебя» в итоге должен будет сказать «Прощай».

Идзумо Камидзуки не ожидал, что это наступит так быстро. Он не думал, что умрет в пятнадцать, спустя два месяца после успешной сдачи экзамена на звание чуунина и спустя одиннадцать месяцев после того, как он навсегда покинул отчий дом, не сказав ни слова. Он не мог представить, что у него не будет шанса сказать кому-нибудь «прощай», и он считал злой усмешкой судьбы то, что у него никогда не было шанса сказать кому-нибудь «люблю». Ему пятнадцать, его команда разбита, его тело изувечено и он знает, что он умрет.

Он не знает только одного – как скоро это произойдет…

Иногда он теряет сознание, оно уходит вместе с кровью. Он потерял уже так много крови, что должен был давно умереть. Но противник беспощаднее, чем он думал, потому что, в конце концов, Идзумо приходит в себя, измученный так сильно, что знает – он все еще жив. Они перевязали широкую рану на боку, а также множество мелких порезов на остальном его теле, и даже использовали целебную мазь, нанеся ее на небольшой ожог от чьей-то техники Катон, которая облизнула его лицо. Потом они оставили его одного, прикованного к кровати в пустой, белой комнате без окон.

Идзумо думает, что умереть было бы лучше.

Его тюремщики уверяют его в этом еще больше. Чуть позже. Когда пятеро из них входят в комнату и стоят безмолвным полукругом около его кровати. Они все одеты в белое и носят маски, скрывающие всё, кроме их глаз. Даже медик, которая протягивает свои сияющие чакрой руки к его животу, смотрит на него безразлично. Она видит не испуганного пятнадцатилетнего подростка, а только вражеского шиноби. Ее глаза не обещают ему ничего, кроме боли.

Он знает, как договориться с болью. Он – шиноби Конохи, черт побери, и он вынесет все допросы, которые они учинят. Так, когда тюремщики заканчивают исцеление его тела, а потом начинают методичное избиение, он закрывает свой разум и позволяет своему телу реагировать так, как они хотят. Он неясно слышит собственные крики и удивляется, сколько времени занимает его убийство.

Идзумо не сдается. Но кто-то другой, должно быть, сдался, потому что в то время пока его горло разрывается от пронзительных криков (он не говорит, даже когда они ломают каждую кость в его правой руке), в комнату входит человек, который шепчет что-то в ухо главному палачу. Шиноби в маске выпрямляется от удивления, потом бросает веселый взгляд на Идзумо.
- Правда? – Усмехается он. – Что ж, неудивительно – эти ниндзя Конохи такие слабые.
Он смотрит на лежащего на спине Идзумо еще немного, потом протягивает и вытерает свою окровавленную руку о щеку мальчика. Идзумо не может стерпеть этого, он резко дергается всем телом. Глаза палача презрительно сужаются, внезапно он хватает правую руку Идзумо и сжимает ее. Крошечные фрагменты костей измельчаются еще больше. Идзумо кричит и извивается в своих оковах, но он не заговорит, они не заставят его говорить…
- Заприте его, - говорит его мучитель. – Одного.

Одного.

Идзумо никогда не любил быть один. Это чувство возникло еще в раннем детстве, когда отец посылал его в комнату за плохое освоение печатей или за то, что он дергал девчонок за косички. Ему нравится быть среди людей, нравится быть центром внимания, нравится, когда все взгляды устремлены на него, пока он выкидывает очередную веселую шутку.

Но он никогда не сталкивался с пытками прежде, и все, что он знает: он не должен благодарить их за то, что они прекратили мучения. Потому что у них определенно есть план, и это, без сомнения, только прелюдия к чему-то более ужасному. Он не может ничего поделать. Они приковали его к стене в другой пустой белой комнате, такой маленькой, что он мог бы пересечь ее в четыре шага, если бы они не сломали ему ноги. Когда они бросили его, он думал, что будет рад побыть один. У него появился шанс успокоить самого себя, подготовиться к новым пыткам, которые обязательно последуют. Но пока, тишина – это радость.

Однако спустя сутки она начинает сводить с ума.

Из трубы в углу постоянно капает вода. Его цепи достаточно длинные, он может медленно подползти туда и, открыв кран, подставить лицо под струю прохладной влаги.
Он спит на сыром, покрытом плиткой полу. Его сон, недолгий и тревожный, наполнен кошмарами. И когда он просыпается, иногда на полу лежит тонкая питательная галета, а иногда – нет. Раны возле губ еще не зажили, и он лишился многих зубов, поэтому не может нормально жевать, но он крошит галету на мелкие кусочки и потом отправляет их в рот, дожидаясь, пока они станут достаточно мягкими, чтобы проглотить. Он не беспокоится насчет яда: в этом случае, смерть была бы милосердным избавлением.

И какие бы у них ни были планы на него, он знает, что милосердие туда не входит.

Он поддерживает стремительный поток разговора в голове – со своим сенсеем и напарниками Котетсу и Матсуи, со своими друзьями в Академии, даже со своим отцом. Какая-то часть него знает, что Котетсу и Матсуи уже, скорее всего, мертвы, что сенсей, безусловно, мертв и что отец не захочет говорить с ним, даже если он приползет обратно на коленях.
Так, он шутит с Матсуи, и дразнит сенсея, и кричит на отца, но большую часть времени он проводит, разговаривая с Котетсу. Они лучшие друзья с тех самых пор, когда впервые встретились в Академии. Потом, после того как он провалил свой первый экзамен на чуунина, он ушел из дома и они вместе с Котетсу стали снимать квартиру.

- Мы довольно неплохо справляемся, - говорит он Котетсу.
Котетсу скалит зубы в нагловато-самоуверенной усмешке:
- Естественно. Мы же чуунины, разве нет? Мы сделали это!

И Идзумо улыбается в ответ и не говорит, что их жизни окончатся вот так, потому что в пустоте его разума есть лишь тот мир, который он создал сам. Им всегда будет по пятнадцать, они всегда будут молоды и сильны, и бессмертны, и он всегда будет побеждать Котетсу в беге и Матсуи в тайдзюцу. Котетсу, в свою очередь, всегда будет умнее, чем он, а Матсуи – лучше в гендзюцу, а втроем они всегда будут готовы бросить вызов миру, который сейчас был где-то далеко.

Но после шестой галеты – только они являлись мерой времени, которое он проводил в этой беспощадно-светлой камере – он не смог вспомнить голос Матсуи, а вместо отца перед глазами вставала безликая клякса, которая отказывалась его замечать. Сенсей мертв. Идзумо отполз в угол и прислонился спиной к стене. Он смотрит на свои уродливо распухшие руки и старается вспомнить, когда же он начал сходить с ума. Котетсу ничем не может помочь, он просто сидит напротив и делает саркастические замечания, пока по его лицу также монотонно, как и вода из крана, течет кровь. Идзумо кричит ему, чтобы он заткнулся, но когда это происходит, тишина становится такой невыносимой, что он умоляет Котетсу вернуться.

Котетсу не приходит. В отличие от мучителей, которые приводят с собой медика. Она сращивает сломанные кости в его ногах и руке, наносит на его ожоги целебную мазь, кончики ее пальцев, из которых бьет чакра, скользят по его телу, залечивая кровоподтеки и мелкие раны. Он знает, что она делает. Они снова хотят сломать его – и душу, и тело. Он сжимает зубы и клянется перед воспоминанием окровавленного лица Котетсу, что не предаст своих друзей.

Он не сдается. В конце концов, они волокут его обратно в камеру и вновь приковывают к стене. Только в этот раз, когда они уходят, свет уходит вместе с ними. Он брошен истекать кровью в темноте, в одиночестве. И когда он взывает к Котетсу, ответа не дает даже его собственный разум.

Он не может сосчитать дни. Питательные галеты перестали появляться. Зато он смог подсчитать, что вода капает из крана приблизительно тридцать шесть раз в минуту, но потом они отключили воду и включили ее снова, однако интервалы теперь другие.
Он пытается говорить сам с собой, но он не такой хороший собеседник, как Котетсу или каким был отец. Сон приносит лишь кошмары, в которых они пытают его снова и снова. Но еще хуже были сны, в которых они заставляли его смотреть, как мучают Котетсу или Матсуи. Матсуи всегда сдается в конце, но Котетсу умирает с плотно сжатыми зубами, с улыбкой на кровавых остатках своего лица.

Идзумо не знает, какой правды он боится больше..

Он уже почти рад, когда тюремщики приходят снова, потому что боль – это то, что реально, и он не останется один на один с безумными картинками своего воображения. Он улыбается высокому человеку, который ломает ему руку, а потом он кусает за плечо одного из стражей и пытается пнуть другого своей (сломанной, залеченной, заново сломанной и заново залеченной) правой ногой. Он надеется, что они убьют его, потому что он не уверен, сколько еще пыток – или изоляции – он сможет выдержать, и он охотнее бы умер как Котетсу – тело сломано, но дух свободен.

Но они шиноби, чуунины, в конце концов, а он так слаб и измучен, что не может продолжать сопротивляться. Они разбираются с ним, даже не вспотев, и в этот раз они получат большое удовольствие от пыток. Он освобождает свой разум, когда они снова ломают ему руки, и он молится любым богам, которые слушают, чтобы это больше не повторилось.

Боги не слушают. Но демоны слушают определенно, так как когда Идзумо снова приходит в себя, он находится в камере. Довольно долго он не может ничего делать, только лежать на боку, прижавшись щекой к влажной плитке и пытаясь вспомнить, как дышать.

Он практически уверен, что должен знать около шести способов самоубийства и что его долг испытать их все, пока один не сработает. Но он не может вспомнить и он думает, что, может быть, это даже хорошо, потому что если он забыл такую элементарную вещь как суицид, то, возможно, он забыл и все секреты, которые мог бы выболтать. Возможно, когда они наконец-то сломают его, ему просто нечего будет сказать.

После нескольких часов, проведенных в темноте, у него снова начались галлюцинации.
К нему подошел Котетсу, по его лицу текла кровь из глубокой раны над глазом, он прижимал к груди сломанную руку. Он опустился на колени рядом с Идзумо. На его лице была жуткая смесь из ужаса, жалости и ярости. Он легко коснулся кончиками пальцев покрытой кровоподтеками шеи Идзумо, нащупывая пульс.

- Что ты делаешь? – Спросил его Идзумо. Его горло сильно болело, и было очень трудно выдавить из себя слова, но он был рад видеть Котетсу снова – даже если это плод его безумного воображения – и поговорить с ним. Он надеется, что Котетсу его убьет. – Ты меня не убьешь, если надавишь туда.

Котетсу замер. Его лицо побледнело.
- По… Почему я должен пытаться убить тебя?

Идзумо бросил на него взгляд, полный отвращения, и даже не стал утруждать себя ответом. Он попытался сесть, но они сломали ему коленные чашечки и теперь ноги отзывались пронзительной болью на каждое неудачное движение. Котетсу остановил его:
- Все в порядке. Я позабочусь о тебе.
- Позаботишься обо мне? – Спросил Идзумо. Раньше галлюцинации не предпринимали попыток бегства. Собственно, ни одна из них никогда и не прикасалась к нему так, чтобы он это почувствовал. Ну конечно, ведь они были порождениями его разума.
Однако кровь с пальцев Котетсу теперь была у него на груди, и, может быть, его разум перешел какую-то грань, но неужели это реально?

Он потянулся, чтобы вспомнить, и его раздробленная, сломанная рука коснулась рукава Котетсу. Одного этого прикосновения было достаточно, чтобы он закричал и чтобы убедился, потому что галлюцинации не могут ранить вас больше, чем вы уже ранены. Котетсу настоящий. Он здесь и…

Идзумо только сейчас заметил, что дверь открыта и там, в коридоре, растекаются лужи крови вокруг тел, лишенных голов. Яркий свет электрических лампочек заливал все, и причинял бы боль глазам Идзумо, если бы они еще были способны чувствовать какую-то боль.

- Идем, - сказал Котетсу, проскальзывая своей целой рукой Идзумо под плечи. Сломанной рукой он обхватил его колени. И Котетсу поднял его, закусывая губы от боли, но не подавая никаких других признаков. Хотя это и не стоило большого труда. Идзумо похудел так сильно, что состоял из одной лишь окровавленной кожи и сломанных костей. Его голова упала Котетсу на грудь. Он сжался на руках своего напарника, прислушиваясь к сильному биению сердца Котетсу, которое доносилось через жилет. Котетсу перешагнул через тело в дверном проеме и через голову чуть дальше по коридору. Он шел на звуки битвы, которые теперь смутно начинал слышать и Идзумо.

Он удивился, увидев ряд белых дверей, расположенных на неодинаковых расстояниях в таких же белых стенах. Действительно ли он был так одинок, как думал?
- Матсуи? – Спросил он. – Сенсей?

Котетсу слегка споткнулся, но быстро вернул равновесие.
- Сенсей погиб на поле битвы, - сказал он. – Матсуи… мы нашли его здесь. То, что от него осталось. Я думаю, он им не был нужен после того, как сломался.

Так это был Матсуи. Идзумо на мгновение закрыл глаза и проговорил слова молитвы за своего сенсея и напарника, за сломанное тело и сломанный разум.

Битва становилась ближе, он мог слышать звук металла, с которым кунаи ударялись друг о друга. И когда два шиноби влетели в распахнутую дверь, он подумал, что Котетсу бросит его и потянется за двумя гигантскими кунаями, которые были закреплены у него за спиной. Но это были шиноби Конохи. Он попытался вспомнить лица друзей, но не смог. Один из них хотел отнять его у Котетсу, но тот лишь затряс головой и отступил.
- Я позабочусь о нем. – Сказал он яростно. - Он мой напарник.
Другой молча кивнул и помчался вперед по коридору, размахивая своей катаной.

Они прошли мимо еще одной открытой двери, ведущей в комнату, которую Идзумо узнал. Он не смог сдержать дрожь, охватившую его тело, когда увидел кровать, где они пытали его. Котетсу заметил это и прижал его к себе сильнее.
- Ты теперь в безопасности, - прошептал он. – Я никому не позволю делать это с тобой снова. Я обещаю, Идзумо.
И Идзумо мог слышать правду в его словах.