Спаси мою грешную душу. Глава 9.2 «Ненависть, убивающая любовь.»

Как желтоокий зверь, блестя черной шерстью в лунном свете, я перебрался на чужую территорию короля саван. От возбуждения мышцы налились свинцом. Аккуратно ступаю на богатое убранство узоров блестящего пола. Крадусь во тьме. Каждую частицу тела ломит, кидает в дрожь и опять ломает. Я пытаюсь быть спокойным, но перевозбуждение уже взяло верх над моим телом. От шеи меж лопаток лениво стекает холодок, он исчезает в районе таза. Затем следующий, большой тягучей каплей проходит тот же путь. За стенами спальни слышен звук включенного телевизора. Кажется, я не дышал, а если и вдыхал, то непроизвольно. Мысли были за пределами этой комнаты. Они были в зале. Они рисовали декор другой комнаты. Они подмечали мелкие детали, расставленные в разных углах помещения, воспроизводили звуки, показывали краски мерцающих теней, танцующих во мраке. Мои мысли были там, они летали призрачными духами и везде совали свой нос. Они даже поглядывали в лицо моему брату. А тот мерно отдыхал, не замечая их. Я выбрал угол и выглянул. И впервые за долгое время так близко посмотрел на затылок, спрятанный в ровных длинных черных волосах. Меня кинуло в жар. Потом в холод. Воздух застрял в горле, причиняя боль. Оказывается, что не только взлет и посадка самолетов творит со мной подобное. Как я долго ждал! Что боюсь спугнуть момент счастья. Я умилялся овальной головой горячо любимого братца. Я знал, что она ему дорога. И ему будет очень жаль свой простреленный череп и выбитые мозги. Но… я ведь за этим сюда пришел! Пистолет на изготовке, возбуждение щекочет пятки, облизываю губы. Приступим!
Включаю общий свет. Итачи сидит неподвижно. Тяжелой ходой прохожу мимо его кресла, вальяжно, по-хозяйски. А в душе трясусь, как осиновый листок на ветру. Своим титаническим спокойствием он заслуживает пулю уже сейчас. О, нет! Нет! Я проделал всю кропотливую работу не для вспышки гнева. Я пришел за его страхом, мольбами, криками о помощи. А он? Сидит, как будто знает, кто наведался к нему в дом, не постучав в двери. Я встал напротив него. Руки по швам, ноги на ширине плеч. Оружие крепко зажато в правой руке. Оно не направлено на Итачи. Так ведь ещё интересней! Когда жертва сидит и теряется в догадках, как я могу применить оружие? Для какой части её тела? Но Итачи похоже всё равно! Вот это бесстыдство! Наглость! Хам! Он так спокойно смотрит на меня. Что меня начинает стеснять то, что я закрываю ему экран. Довольно!
- Ну, здравствуй, Итачи!
- И тебе не хворать, глупый маленький брат!
Он фривольно наклонился над зеркальным столиком и резко нюхнул три полосы белого порошка, через золотую трубочку. Видимо, назальная процедура дала ему желание общаться:
- А ты вырос, - не то со злобой, не то с родительским теплом произнес он.
Я вспомнил глаза Микото, и тут же ко мне вернулась хладнокровность. Я захотел в него выстрелить.
- А ты стал жалким наркоманом, живущим на денежки папаши.
- Да, - он улыбнулся во все тридцать два зуба, - но ты бы знал, сколько хитрости и притворства мне понадобилось, чтобы отправить его на тот свет.
- Поздравляю, у тебя это ловко вышло.
- Ни к чему признаний. Один мой друг – сын прокурора, а другой – сын судьи. А дальше взятки, взятки, взятки, и пышный венок разумеется. Всё-таки, на венке стоило сэкономить! Похороны – такое расточительство, знаешь…
- Ты мерзок уродством своей души.
- А я не претендую на лавры, глупый братик.
- Есть хоть что-то, о чем ты жалеешь? – призрачно намекая на меня и мать, спрашиваю я. Странно, мне нужно было его раскаяние для самоутверждение. Чтобы он признал, что был не прав и ошибался. У всех сирот такие мысли и моя природа этого желала.
- Я сожалею о том, что ты появился на свет, и она всю свою любовь и заботу отдала тебе. Я жалею, что она легко умерла, по сравнению с той болью, что ощущал я – нелюбимое дитя. Первый - для отца. И пустое место - для матери. И мне очень жаль, что этот придурок - одноглазый лесник, не смог тебя убить.
Мне больше не о чем было с ним говорить, да и не хотелось вовсе.
- На колени, - приказал я.
- Да пошел ты! – огрызнулся Итачи.
Моментально оказываюсь около него, левой рукой зажимаю его голову в «ключ», делаю шаг, он сползает с дивана и замирает на весу.
- Последнее желание, - угрожая пистолетом, наставленным в его лицо, говорю я.
- Чтобы ты сдох!
Выстрел.
Тело повисло на моей руке. Тяжелое, обмяклое, чужое. Я стоял, чуть дыша - не до конца понимая, что только что было, что это значит, и к чему привело. Я не хотел его отпускать. Всей кожей, впитывая его смерть. Ещё секунду назад в нем была жизнь, пять секунд тому – он говорил со мной, прошлую минуту – он вел душещипательный рассказ.
Совсем тихо дрогнули мои плечи. Затем приподнялись чуть выше. Они вздрагивали, поднимаясь и опускаясь, а из глотки рвался смех – безудержный, дикий, животный гогот. Насмеявшись вдоволь, я бережно положил его на пол, как мать укладывает в колыбель нерадивое чадо. И захотел вернуться восвояси.
Зазвонил его мобильный. Мне показалось забавным, что звонивший и не подозревает, что Итачи уже не нуждается ни в еде, ни в воде и уж тем более в пустых разговорах с собеседником. А всё потому, что я его освободил, я ему помог избавиться от глупых жизненных мелочей.
«Глупый, маленький братец» - кажется, так он называл меня. И кто теперь глупый, а?
Я свершил правосудие. Стал Фемидой. Был палачом. Вершил над ним суд. Я целенаправленно покидал это место, мне нужно было уединится, чтобы как следует насладится эйфорией мести. Один взгляд, нечаянно брошенный в сторону телефона. На экране высветилось фото, и мне до боли знакомо лицо на снимке. Розовые волосы отличительный тому знак. Я хватаю телефон с комода. Аппарат неустанно оповещает о звонке, высвечивая дисплей и играя мелодию «Щелкунчика» Чайковского. Девушка, хорошо знакомая мне широко распахнутыми зелеными глазами, смотрит на меня. Её крепко и унизительно держит мужская рука за волосы. Она не сопротивляется, как малое дитя парализована ужасом. Её глаза полны боли и отчаянья. Сложилось впечатление, что свершилось злодеяние не над Сакурой Харуно, а надо мной лично. Граница, разделяющая её и меня, размылась. Я – она. Она – это я. В легких закончился кислород. Не чувствуя ног, я стал оседать на пол, отчаянно ища глазами любой предмет, который может запустить мой мозг. Итачи! Подобно вихрю срываюсь с места, приближаясь к нему. Хватаю за грудки, склонившись над ним. Крепко сжав в руках сетчатую майку.
Кричу:
- Что ты с ней сделал, подонок?! Что?!
Бездыханное тело тряпичной куклой вздрагивает в моих руках.
- Мразь! Ублюдок!
Мой гнев безразличен трупу. С досады разжимаю кулаки. Раздается глухой шлепок об пол мертвого тела. Всем сердцем желаю воскресить его, во что бы то ни стало. Чтобы пытать и мучить, но узнать ответы на интересующие меня вопросы. Тяжелый удар в грудную клетку сложенной пятерней.
- Сволочь! Недоносок!
Как бы я не старался согнать злость – остаюсь ни с чем. Встаю над ним, пнув ногой напоследок этого выродка.
Направляюсь к комоду. Беру телефон. Просмотрел полностью галерею, видео, записную книжку, но аппарат пустой, недавно купленный. Никчемная безделушка! Озверев, кидаю её в стену. Детали разлетелись по всей комнате. Судорожно стиснул стальные скулы, подавляя долгий стон. И взвыл. Озираясь по сторонам, я метался по комнате в поисках улик. С полок летели книги, журналы, листы бумаг. Из шкафа выворачивались вещи. Любой предмет мебели, попадавшийся на моём пути, был откинут в сторону. Я рвал. Разбивал. Ломал. Крушил. Не утихая, злость пылала во мне огнем, пожирая.
Перелезаю в квартиру Киры. Споткнулся об тело девушки, совершенно забыв про неё. Наспех забрав очки и шапку. Покидаю железобетонное строение. Поспешно ухожу. Сажусь в машину, хлопнув дверью, уже совершенно не рассчитывая силы. Мчусь по автостраде, оставляя проклятый город позади. Холодный ветер из приоткрытого окна обдувает мне лицо, не в силах усмирить мой пыл.
Долгое время я отталкивал Сакуру. Заставлял её меня ненавидеть, притворно выражая равнодушие. Внушал ей безразличие. Когда одно прикосновение к её губам дарит мне счастье и покой. Безудержно сдерживался, чтобы не обнять её и, не поддавшись соблазну, целовать. Держаться на расстоянии и терять голову от одной её походки. Ни разу не поддаться этой болезни. Отчаянно сопротивляться горячей лихорадке с именем Сакура Харуно.
Не интересовался её жизнью не оттого, что мне всё равно. А потому что думал, что вполне знаю о ней многое, и оно мне не нравится. И то, что ищет она любви в чужих мужских руках. И то, что принимает иногда экстази. Но я ли указ?
Я не могу перейти допустимых рубежей. Стоит мне подпустить её ближе к себе или самому запустить её в душу - я пропал. Она моя слабость, моя единственная брешь. Моя девочка. Моя отрада. Моя кара – моё спасенье. Я никогда не спрашивал её о детстве. Кому, как ни мне знать тяготы беспризорника. Она никогда не говорила о родителях. Так зачем ворошить прошлое? Я своё прошлое храню тайной, скрытой за семью печатями. Моя боль не делится и не проходит – даже если начну о ней говорить вслух. Это мой крест, моя непосильная ноша. И похоже Сакура и Наруто – приверженники этой мысли.
Захожу в дом. Он полон света. Его обитатели, не смотря на поздний час, ещё не готовятся ко сну.
Проникаю на кухню, и сразу перед глазами предстает она. Внутри всё перевернулось. Гневный напор, отравленный бурей ярости, схлынул, оставив после себя голые камни и долгожданный покой. Мои глаза сотни раз были свидетелями её занятости за приготовлением ужина и казался этот процесс обыденным и серым, а сейчас… я смотрю на её тонкий стан, длинные распущенные волосы, кремовое невзрачное платьице, монотонную нарезку овощей (которую заслоняет её спина, но по движению рук не трудно догадаться) и я чувствую себя «дома», где меня любит и ждет верная жена, и где я обычный человек с повседневной жизнью. Это необычное чувство настолько потрясло, что я не слышал, что сказала Сакура, продолжая мечтательно стоять в проходе, наблюдая за ней. Вернулась поганая мысль и напомнила, отчего я здесь.
«Сказать ей: я знаю про тебя и Итачи! Враньё. Оказывается я ничего не знал о нем и тем более о ней. Сказать гадость, обидеть, оскорбить – вообще ничего не узнаю. Отнестись с пониманием – просто не умею. Попробовать запугать до смерти – обозлится. Всё не подходит. Как быть с ней?»
Я приблизился максимально близко, почти что обнимал её, но не посмел сомкнуть рук. Схватился за столешницу, иначе мои руки бы задрожали. Я раскрыл было рот, но слова застряли в горле. Вдохнул её аромат и пропал. Ни дорогая парфюмерия, ни крема и геля, а запах её тела возвел меня до небес. Казалось, будто паришь над цветущими полями, и прохладный ветер с заснеженных вершин нежно проходит между остриев крыльев, что на ощупь мягче шелка. Паря, поднимаешься выше Солнца и падаешь камнем вниз, закручиваясь спиралью, и вонзаешься в воду всё глубже и глубже, а дальше бездна и покой. Нет, это не правда, глупое обезьянничество с моей стороны. Описывать словами блаженство. Раскрыть ржавыми ключами тайну. И как посмел описать я Ее своим бедным языком? Ту страстную, пьяную женщину, которая отдаваясь, забирает в три раза больше. Ту непревзойденную королеву, которая воинов превращает в рабов. Не назову её имени. У неё их сотни. Из-за неё, бывает, мы с радостью отдаем жизнь. А она взамен учит любить. И клеймим мы ее как любовь.
Я сказал Сакуре, как можно нежнее, почти полушепотом:
- Если тебя кто-то обидел, скажи мне.
Она напряглась, так и стоя, не оборачиваясь, а до моего слуха донесся хруст яблока и чавканье.
- Не помешал? - с нотой упрека спросил напарник, находясь у входа в кухню, спиной облокачиваясь об стену. Больше всего на свете я не хотел его сейчас видеть. Я так близко находился около Сакуры, не обнимал, но всё же расстояние, отделяющее нас, было ничтожным.
- Представляешь, наш общий друг сменил амплуа, теперь он мягкий и пушистый. Позволь представить – Учиха Саске. – звучит девичий голосок.
- Как интересно, а я теперь кто?
-Тебе отведена роль Сакуры Харуно, так что иди бегом делай приседания, иначе на твою трухлявую задницу никто не посмотрит!
Собеседники неожиданно рассмеялись, им показалось забавным их остроумие. У меня же их ржание вызвало раздражение. Сакура, ухохатываясь в полусогнутом состоянии подошла к Наруто, умиленная глупыми словами, она схватилась за Узумаки, чтобы не упасть, хотя тот едва удерживался на ногах. Мне показалась странным их бурная реакция на пустые изречения. И по узким, блестящим глазам, легкой и притупленной жестикуляции, мне стало очевидно, что эти двое «накуренные».
- Так что там, Саске? В честь чего такая забота?- успокаиваясь, поинтересовалась девушка.
Пропуская её сарказм, мимо ушей, я бережно ответил:
- Я подумал, возможно, тебе требуется помощь…
- А разве тебе не безразлична я? Что ты задаешь такие вопросы?
Красноречивее всяких слов я выдал себя глазами, и мне показалось на какую-то долю секунды, Наруто уловил боль в моем взгляде. И только Сакура, ничего не понимая в легком наркотическом опьянении, оставалась невозмутимой и наглой. Мне захотелось проломить голову – этому тупому хамоватому искажению образа, что выглядывает из кривого зеркала и нынче именуется Сакура Харуно. Святой, неприкосновенный образ скомкали и выпрямили, сгладив, наркотики. Как будто я не различу подмены. Мало того, что она сама губит свою жизнь, так ещё эту заразу в дом тащит. Внутри меня закипала лава. Адамов эдем горел. На том месте, где стояло запретное деревце, остались догорающие угли, а яблоня, радующая меня и горячо любимая мною, превратилась в змею. В ту самую тварь, что сейчас стоит и смотрит на меня – пожелтевший лик вчерашнего человека. Магма поднимала медленно и уверенно, захватывая мои чувства в плен. Ничего не говоря, я вышел из кухни, через прихожую и во двор. Сел во взятую на прокат машину, завел мотор, сдал назад, выехал на проезжую часть дороги, ведущую к нашему дому, развернулся, включил первую передачу и надавив на газ рванул с места. Мне нужен: скудный бар, крепкая выпивка, женские ласки продажных женщин и хорошая уличная драка. Я не знал, когда вернусь домой, где живет оно. Ибо сейчас я хочу её уничтожить. Пристрелить, как шавку. Просто изничтожить. Она мне напоминает Итачи. Копия - гребаная наркоманка.
Шли дни, конечно же, моя злость улеглась и затихла. Я стал пристально приглядываться к напарнице. Она вела себя сдержанно. Изредка проливая сарказм или озлобленность, но меня мало интересовали перепады её настроения. Я понял, что в тот день меня взбесило то, что я почти признался, почти открылся, чуть не сказал, почему она мне дорога. И когда я увидел, что моя слабая попытка была увенчана венком потехи, я отрекся, отвернулся от неё. А ныне я не вижу того ясного, светлого и чистого человека, в котором чувствовал свою слабость. Она изменилась. Она – не она. И мне грустно смотреть на остатки той славной девочки. Я потерял её навсегда. А этот труп, слоняющийся по городу в поисках химии и веселья, не вызывал во мне ничего кроме отвращения. День за днем я наблюдал за ней. Неделя за неделей я смотрел не неё. Месяц за месяцем я понимал: она не та, она сломалась. А это чучело, двигающееся благодаря допингам, мне хотелось уничтожить, оно не заслуживает на воздух. Я желаю её истребить, чтобы не мучится обманным огоньком на дне впавших глаз. Ибо моей Сакуры там уже нет.