Стекляшки уз

- Я не хочу умирать, – обреченность самовольно вырвалась из горла, когда я забежал в столовую, в ужасе запирая двери. Болото эмоций безотказно захлестнуло рассудок, изрезав его острыми листьями камышей с выступившими росинками слез.
Вновь возродившиеся слайды красных красок заставили повиснуть рукам вдоль ослабшего тела и пошатнуться. Родственник за родственником. Вертикально-живое, горизонтально-мертвое. Почему? Почему, брат?
Рассеянное внимание из-за хрустнувшей нервной системы не смогло уберечь от удара с представшим столом, за которым каждый день стояла мама и готовила очередную вкуснятину. Я не настолько мал, чтобы не понять реальность случившегося. Понять, что больше нет ни матери, ни отца… ни того доброго брата.
Во имя обороны схватив молоток для отбивных, я зацепил остальные висящие на стене предметы повара, понимая, что звон мог услышать даже человек, не носящий повязку шиноби. Тягуче скрипнув, двери медленно отворились и в эффектах сумрака предоставили фигуру убийцы. Буквально почувствовав, как задребезжали грани сумасшествия, я сжал ручку молотка и завернул за стол, ни на секунду не сводя поглощенного истерикой взгляд с брата, будто он в любое мгновение может очутиться рядом и чиркнуть лезвием по горлу.
Осмотрев все варианты возможного выхода, я заметил столь приевшуюся зеленую люстру над собой все еще с той самой проблемной лампочкой…

Поставив обе ноги на старый табурет, я тихонько выпрямился и потянулся к люстре, как тут же послышал треск одной из деревянных ножек и в следующий момент уже с грохотом распластался на полу. Хорошо, хоть сама лампа осталась целой. Оконное освещение скрыла чья-то тень. Перепугавшись, что ее хозяином может оказаться отец, я тут же вскочил и уставил смущенный взгляд на подошедшего брата.
- Чем занимаешься? – так безразлично и без интереса спросил он, словно вопрос был лишь уважительным жестом того, что меня заметили.
- Отец назвал меня оболтусом и сказал, что если я вкручу лампочку на кухне, то от меня будет хоть какой-то толк. – Итачи достаточно высокий, чтобы запросто вкрутить эту частичку света без каких-либо дряхлых стульев. Но просить о такой мелочи я не собираюсь. – Я хочу, чтобы от меня был толк.
- Ладно, давай. Отцу скажешь, что ты сам. – Он протянул руку для хрупкого предмета освещения, но я не спешил расставаться с ним.
- Нет. Я не хочу ему врать. Это первые шаги к словам: «Чего и следовало ожидать от моего сына».
Брат озадаченно уставился на меня, пытаясь понять, к чему я веду. В одно мгновение мне даже казалось, что сейчас он махнет рукой и уйдет со столовой, в чем я и нуждался, но он вдруг присел и, крепко обхватив меня, поднял к потолку. Настолько высоко, что я без проблем смог решить столь простую и в то же время сложную задачу.
Этот жест послужил для меня больше, чем все тренировки с ним вместе взятые. Впервые в жизни мой старший брат помог мне лишь потому, что сам того захотел, а не из-за моих надоедливых просьб. Первый добровольный шаг объекта подражания в мою сторону, за что я никогда не забуду этот эксклюзивный момент в столь нелепом случае.

Ночной холодок открытого окна легким крылом коснулся влажных щек. Вой безысходности так и желал сорваться с губ. Истинное осознание потери тихими волками подбиралось к мозгу, щекоча разбитую психику хвостами колючей скорби. Мой противник, словно через телепорт, за один взмах ресниц оказался настолько близко, что я смог разглядеть отблеск четкого полнолуния в его кровавых глазах. Ощущение предательства с посыпкой злости прибавило силы бросить мое ничтожное оружие вверх, но брат, учуяв беду, мигом отскочил от отбившегося молотка и тут же приставил идеально отточенное лезвие катаны к моей шее. Прозрачные осколки разбитой лампы тихой музыкой, словно тонкие металлические лепестки, осыпались на пол.
- Наши узы разбиты, брат, – предательский голос во всех переливах открывал истинные переживания, связанные со своим же поступком.
- Сияние может идти не только от лампы… мой маленький глупый брат, - с неким сожалением произнес он, притронувшись острым металлом к моей коже.
- Не делай этого, прошу, – мольба когтями ведьм разрывала нутро. Я до умопомрачения, до полного безумия хотел жить.
- У меня нет выбора. – Ловкость рук, быстрый надрез и напор крови, вопреки препятствующим ладоням, плеснул струей в воздух.
Невыносимая нехватка воздуха отправила боль на второй план. Мое бьющееся в судорогах тело порождало все большую лужу жалкого существования. Казалось, я даже ощущал, как жизнь выплескивается из меня с новыми импульсами, но сделать уже ничего не мог. Конвульсии заканчивались, а мои полузакрытые глаза продолжали следить за братом. Он поднял с пола облаченную красной жидкостью одну из стекляшек, крепко сжимая ее в руке настолько, что без порезов не обойтись, и спрятал ее в карман, как горькую память и предмет скорби. Щелочки меж век в последний раз уловили какой-то блеск на лице брата. Слезы? Нет. Невозможно. Но погрузившись во тьму, я отведал ответ истины, когда рефлекс от разбитой капельки отозвался на лбу.