Точка невозврата

Когда-нибудь я обязательно шагну к тебе.
Это кажется, что между нами миллионы километров, пропасти, развалины, пустыни и льды Антарктики. На самом деле нас разделяет наше же упрямство.
Я уже готов сдавить себе глотку и признать, что жизни без тебя – нет.
Это такая простая истина, что от нее сводит челюсти, от нее хочется реветь в голос.
Но когда-нибудь я сломаю и твою гордость, чтобы коснуться.
И это будет нашей точкой невозврата.


- …ну да, я тогда сам офигел!
Наруто громко хохочет, в сотый раз пересказывая очередную технику, выдуманную его воспаленным мозгом, категорически не воспринимающим какие-либо сигналы «стоп». Таков уж Узумаки – вперед и только вперед. Через огонь или проливные дожди, его все несет.
Остальные его энтузиазма не разделяют – им всем холодно и голодно, потому что непогода застала на полпути домой.
Саске цедит сквозь зубы: идиот. Идиот. Иди-о-от. Наруто идиот. Они здесь, в сырой пещере, за границами которой хлещет не по-летнему бешеный дождь, а этому дураку все техники да техники, как будто не льнет к нему промозглый ветер. И как будто его не бьет крупная дрожь, которая к утру перерастет в настоящую лихорадку и чай с малиной дня на три подряд.
…Здесь не то что костер развести, просто сохранить тепло невозможно.
Яманака уже стучит зубами, подтягивая голые стройные ноги к груди и зябко ежась.
Все вздрагивают, когда молния прорезывает поле до самой земли и маленькой вспышкой исчезает.
Их всех нехило потрепало, вот и Сакура без сил сползает на сырую землю-пол, и заштопанный медиком Шикамару недовольно шипит от боли – раны жжет холод, кожа совсем не затянулась, но хоть кровотечение остановили – и слава Ками.
Снаружи погода звереет, небо изливается бесконечной водой, а ведь утром было… было и так хреново, особенно когда Саске увидел у ворот приставленную к нему команду. Он уже подумал, что хуже быть не сможет.
Но ошибся.
Пожалуй, не хватало только свихнувшегося Пейна для полноты картины. Или резни Учих по второму кругу…
- Ха-ха, вот мы им надрали задницы!
Узумаки улыбается так, будто не их команда потом по кускам собиралась девчонками. Сам он сидит на неизменной рыжей олимпийке и пытается унять нервную дрожь.
Их всех нехило покромсали.
Врагов было много. И все, как назло – элитные джоунины. Да и пофиг, подумалось тогда Саске. Команда из гения, психа, джинчуурики и двух медиков размажет их по земле.
Слегка преувеличил, конечно, потому что их тоже слегка тряхнуло.
- Харе хмуриться, Учиха!
Ладонь Узумаки скользит по угловатому плечу Саске, и тот щерится – ссадина, сука, саднит, будто кто-то всыпает в открытое мясо соли. Зубы его смыкаются быстро и громко, от неожиданности и резкого, отдающего в груди болевого импульса.
Кретин.
Наруто вздрагивает, будто получает пощечину, и виновато улыбается. У глаз его – тускло-голубых, будто осеннее небо вперемешку с холодным утренним туманом – проступает тонкая сеть досрочно вылезших морщин.
Он кретин каждым своим словом и жестом. Он кретин, когда спит и когда ест, когда оттачивает техники и каждый день затаптывает в себе зверя.
Даже тогда, в точно такой же дождливый день, стоя перед Саске и умоляя его вернуться обратно – тоже был кретином.
Учиха хотел умереть, быстро и безболезненно, лечь рядом с уже охладевшим телом брата и выдохнуть свою жизнь, чтобы больше никогда – никогда-никогда – не видеть этих серых небес.
Наруто тогда кричал что-то о дружбе. О том, что не оставит его. Что до конца своих дней будет помнить. Что? – Саске не знал точно. Да в тот момент он вообще мало соображал.
Узумаки просил и не знал, что последний дом Саске – Итачи Учиха – уже мертв, и ему, в общем-то, некуда идти.

Наруто радовался, как дурак, когда Учиха снова ступил на стоптанные, но жутко чистые Коноховские улочки, и думал, что сердце друга тоже подпрыгивает от счастья. Только Саске было… как-то все равно.
Он умер, когда умер его брат – вот и все.

Сенжу смотрела на него косо, но в глазах ее ревела жалость к нему. Как будто он в ней нуждался, в самом-то деле. Саске было похрен, с кем идти на миссию и вообще – что там делать. Он мог просто смотреть весь день в потолок, мог перечитывать книги, мог тренироваться до рассвета.
Чтобы «вернуть его к жизни», Тсунаде заваливала его заданиями, обязательно – в компании Наруто, Сакуры и еще кого-нибудь. Ей казалось, что теплая атмосфера сможет разморозить его. Ей казалось, любви ребят хватит, чтобы Саске стал нормальным человеком.
Но до него было не достучаться.

Сакура болезненно морщится, и все же доползает до Саске, отпихивая от него Наруто. Жмется к нему, как бы ненароком. И ладонью, искрящейся чакрой, начинает лечить раненое плечо.
Героиня, черт ее дери.
Касания ее чувственные, отдают несмелой лаской. Она вся краснеет от собственной смелости, но рук не убирает, пальцами водя по телу Учихи.
Наруто обиженно сопит.
Ино перехватывает его ревнивый взгляд, усмехается. Ей все кажется это детской игрой взрослых людей. Все никак не могут поделить друг друга.
А Наруто не то, что ревниво, но очень обидно. Они же друзья, почти семья. Им не положено сидеть вдали друг от друга, им не должно быть хорошо по отдельности. Не знающая одиночества Сакура не может чувствовать ноющей в груди боли, когда отворачиваются.
О да, когда отворачиваются – самое поганое.
Сакура ластится к Саске. Саске все равно. А Наруто… ну да, Наруто изнывает от ревности.
Ино, обхватив Шикамару за талию и крепко держа его, усмехается:
- Давайте дальше, что ли.
Небо роняет последние капли дождя.

- В следующий раз, когда я снова возьмусь за саке, напомни мне, что я больше никогда-а-а…
Слова тонут в глотке терпкой, мутноватой жидкости. Шикамару блаженно закатывает глаза, губами придерживая тоненькую прозрачно-желтую дольку лимона.
У него последние полгода традиция такая – надираться в хлам каждую пятницу.
Как он докатился до жизни такой, Наруто не ведает, но отчасти разделяет с Нара желание упиться в стельку и только наутро вспомнить, кто он вообще такой. Узумаки Наруто.
Сын Четвертого Хокаге. Ученик великого Джирайи. И просто идиот.
В баре людно и душно, кислород на исходе, поэтому спина вся мокрая от пота, сердце бешено стучит в груди. И голова – совсем чуток идет кругом. Туман замуровывает сознание. Хочется на улицу, в плен холодного летнего вечера, сырого от охвативших Коноху дождей.
За спинами шумят поддатые мужчины, и Нара совсем раскис, опрокидывая в себя стопку за стопкой.
Капли алкоголя дрожат у него на подбородке, скатываются по шее за ворот, а гению похрен – гений в депрессии.
- Я ведь люблю ее…
Наруто морщится, запоздало вспоминая образ маленькой изящной блондиночки.
Только сначала он думает на Темари, а потом догадывается – что нет, все-таки Ино.
- А она…
Нара не волнует, слушает ли его Наруто. Ему бы выговориться, наконец. Ему бы вытащить боль. Рана не болит, если вытянуть осколок.
- А она, - подытоживает Узумаки, - с кем?
- Да с кем только она не!..
Нара затихает, понимая, что ненароком болтнул лишнего. Что угодно, только не трогать Ино. Всех в черную бездну ненависти, только не ее. Скверная, больная любовь, заключенные в порочный круг отношения друзей-любовников.
Дрянь, а не дело.
И от этого еще гаже на душе.
Потому что любишь, но не имеешь права.
Нара смотрит в голубые, совершенно трезвые глаза Наруто, против воли усмехается – горько так, немного даже обреченно. Губы его, тонкие и бескровные, кривит бесполезная и отчего-то бесконечная тоска.
- Думаешь, что я такого в ней нашел?
Ну, совсем уже крышу снесло от градуса. Узумаки даже представить себе не может, что кого-то любят за что-то. В смысле… любовь в его понимании всегда представлялась независимым от достоинств и недостатков человека чувством.
Так он и любил – вопреки и несмотря.
- То же, что ты нашел в своем Саске…
Э… что?
Наруто встрепенулся, будто ему Нара с разбегу – ногой и под дых.
Или в сердце.
Впрочем, так оно и было.
- С чего это ты…
- Ой, - кривится Шикамару, - прекрати. Я будто не видел, как ты смотришь на него.
Какого хрена этот придурок так орет? Столько же людей, могут услышать…
Под шумок Наруто выволакивает Нара из забегаловки и прижимает к отсыревшей, обшарпанной стене здания.
В голову сразу же бьет летняя прохлада, легкие спирает от чистейшего кислорода вперемешку с озоном и запахом мокрой, свежей листвы, стоптанной пыли и дикой, выедающей внутренности боли.
- Ты нихрена не понимаешь.
Ну да, ну да-а-а. Это же, мать его, возвышенная любовь!

Ино возбужденно ерзает на стуле, уже в сотый раз восторженно протягивая:
- Обалде-е-еть! Шикамару, прикинь!
Шикамару лениво даже повернуть голову в ее сторону, поэтому он только хмыкает – то ли соглашаясь, то ли посылая.
Сакура довольно улыбается, блаженно прикрывая глаза.
Да-да, именно. Пару часов назад последний из рода Учих по официальным данным стал ее парнем, по неофициальным – уже счастливым папочкой четырех черноглазых малышей.
Это все… так волнующе, что Узумаки смачно зевает, уныло ковыряясь в нетронутой лапше. Ему блевать хочется от сладкого голоса Сакуры.
В кафешке пусто, но звонкий голос Яманака запросто компенсирует отсутствие какого-либо шума, пробираясь даже в сумрачные уголки заведения.
Как же эта стрекотня за-е-ба-ла.
Парню надо клан возродить, вот он и мечется между девками, да вот беда – одна только Сакура на всю деревню готова терпеть его закидоны, а искать жену где-то еще так проблематично, что Учиха думал недолго.
…Просто заявился в госпиталь к ней «проведать», с небольшим пакетиком апельсинов, бутылкой дорогого саке, которое пьют только на свадьбу. Трахнул, наверное, там же – на узкой, жесткой койке. Сразу же – пьяненькую и смеющуюся.
Это он так ухаживал.
У Наруто кровь пенится от одной только мысли об этих двух, крутит живот – хочется вывернуться наизнанку, лишь бы не ворочалось внутри него мерзкое гнилостное чувство ревности.
- Все равно, ты – молодец. Самого Учиху охамутать – это надо уметь. Вот я бы… никогда-а-а.
Нара кривится от ее реплики, будто ему в рот насильно запихивают пол-лимона. Она умеет делать больно словами… не замечая.
Лис внутри заходится диким смехом, ему так весело, что Наруто дергается от бешенства. Курама не устает повторять, какой же идиот Узумаки, раз втрескался в друга.
Но все равно кисло улыбается, когда Сакура в десятый, наверное, раз затрагивает тему о свадьбе: какое платье, сколько гостей, и саке, да-а-а, саке обязательно из страны Облака, там ведь лучшее.

Сакура догоняет его у самого дома. Хватает его за широкую ладонь, разворачивает к себе. Закатное солнце золотит ее кожу и нежно-розовые волосы. Если бы не Саске, он бы влюбился в нее по второму кругу и предложил стать его женой – наконец-то. Но все это неважно уже полгода как.
- Ты обиделся, да?
Ее пальцы нежно касаются линии жизни, и глаза светятся добротой. В них – какая-то непонятная боль, разъедающая душу неуверенность, из-за которой ей не спится которую ночь подряд. Что-то просится в тепло рук Наруто, дальше от той обжигающе-холодной стали Саске.
Ближе к солнцу. В привычное лето.
Мягкий розовый свет стелется на дорогу, вытягивая их тени и переплетая меж собой.
Погребенная тишиной Коноха внезапно взрывается раскатом грома – и снова дождь, бесконечный дождь, хотя пасти облаков и не успели сомкнуться над светилом.
- Нет, - отворачивается Наруто.
А ведь всего-то два шага до квартиры не успел, и не было бы этого неприятного разговора.
В другой ситуации он бы точно знал наперед, что скажет. Но сейчас?..
Прости, но я люблю Саске?
Хо-хо, даже у Харуно съедет крыша, услышь она такое.
В этом и заключается главная проблема Наруто – в сложности, хотя он всю жизнь пробивал их головой, кулаками, ногами. Брал силой…
Наруто ошарашенно смотрит на Сакуру, будто впервые видит.
- Наруто, ты в порядке, точно? – она подается вперед, и он видит свое крошечное отражение – изумленное и неверящее – в ее больших, влажных глазах.
Узумаки отчаянно кивает, но лишь для того, чтобы успеть в бар – к Нара, ведь сегодня – так некстати – пятница.

***

Наруто выходит из бара, а следом за ним тянется малиново-вишневая полоска горизонта. Занимается рассвет, а он в мятой рубашке и грязных штанах, несвежий, весь пропахший алкоголем. Нара остался внутри, продолжая топить горе в вине.
Но Узумаки надо было домой.
Не к себе, конечно. Потому что одинокая квартира в шесть утра – это худшее, что может случиться с ним. Но его ведет не сколько тоска, сколько булькающий в желудке саке, с которым он явно перебрал этой ночью.
И как это было пошло. Банально – как в дешевом мыле и плохо написанных романах.
Напился, пришел к предмету обожания. Выдал себя с потрохами, потом – дня два безвылазного похмелья вперемешку с воем совести.
Но Наруто не собирался так просто убивать встрепенувшуюся в нем смелость и абсолютный похуизм.
Шаги его отдают несмелым шепотом, неровной цепочкой выстраиваясь от входа в подъезд до заветной двери с покосившимися цифрами номера.
Даже стучать не пришлось долго – уже через пару секунд на пороге возникает сонный и недовольный Учиха, но у Узумаки стойкое чувство, будто его с вечера ждали.
Или… не его?
У Наруто крышу рвет от одной только мысли о том, что у этого ублюдка в кровати нежится Сакура после секса. Ему кажется, нет предательства сильнее чем то, которым занимаются его друзья уже которую ночь подряд, с тех самых пор, как официально…
В общем, херня все это.
Узумаки вваливается в прихожую Саске и неуклюже пытается распрямиться, да только отяжелевшая и опухшая голова все тянет его к полу, к ногам Учихи.
Саске уже готов выдать коронное «идиот», да проглатывает слово, как только пальцы Наруто впиваются ему в плечи и вбивают его в стену. Хребет жалобно воет от боли – у Узумаки силы немерено, а он ее не контролирует вовсе.
- Какого тебе?..
Саске отпихивает от себя друга и морщится, когда спину начинает саднить.
- Ты совсем охренел, Узумаки. Иди и выспись.
О да-а-а, сегодня он точно выспится. И обязательно – в его сладких объятьях. Не изнасилует, нет, просто заберет то, что не дает ему покоя.
Просто вытащит занозу.
Как там у медиков? – избавится от первопричины боли. А первопричина вот она, стоит в запаханном халате из черного шелка, оглядывает Наруто сквозь сковывающий его сон, будто впервые видит. Но все равно ждет.
В этом и прячется истина их отношений. Точнее, в том, что отношений у них никаких и нет. Просто один любит, а второму все равно. Учиха воспитанно отмалчивается на каждый яркий взгляд глубоких, чуть тронутых утренним холодным туманом глаз, как если бы Узумаки просто ляпнул в гостях лишнего.
Всего-то. Черт, какие бредни.
Но Наруто было как-то все равно – он вальяжно раскинулся в глубоком и очень удобном кресле, ногами сметая шуршащие журналы с низкого столика. К слову, Учиха любил читать газеты, особенно по утрам, за завтраком. Как когда-то это делал отец. Он каждый день отдавал дань памяти, делая вид, будто все о’кей.
- Я так, в гости. К другу.
В голосе – боль и хитринка. Глаза – абсолютно трезвые, хотя пасет от него, как от пьющего без продыху алкаша.
- В шесть утра?
Наруто растерянно смотрит в окно, которое подсвечивают алые лучи солнца, и небо красится в розово-фиолетовый, листва на деревьях и стекла домов вспыхивают невероятным светом.
Ну да, утро же.
Наруто фыркает:
- А тебя что-то смущает?

***
- Я же люблю тебя!..
Оно вырывается как-то само собой, но Наруто уже пофиг.
Сначала Саске брезгливо морщился, а потом оккупировал второе кресло, которое рядом с первым, в котором полулежал Узумаки; вытащил из-под столика непочатую бутылку вина, породистого, старого, как его бесконтрольная боль. Бокалы нашлись тут же, высокие и заляпанные отпечатками пальцев по острой кромке стёклышка.
Завязался разговор.
И завершился глупым признанием.
Хмельное утро вовсю изливается сладким пением птиц и шепотом ветра, молодое солнце разгоняет серость неба и нежно гладит Коноху по черепичным, покатым крышам домов. Будет жара – Узумаки знает наверняка. За дождями всегда идет духота, от которой спасение искать можно только под холодным душем.
Саске не то, что удивлен, но больше скидывает признание на алкоголь, который претерпевает в их организме нехилые такие превращения.
- Не пори чуши, а, Узумаки.
Но Наруто только усмехается, опровергая. Тот факт, что халата на Саске больше нет, чем есть, он предпочитает игнорировать. Хотя кожа у Саске, наверняка… сладкая.
- Ты любишь Сакуру, Сакура – моя девушка, - при этом он недовольно кривится, - неудивительно, что ты несчастлив.
Психоаналитик из Учихи никакой, бокал соскальзывает с пальцев, и красное полусухое бархатными пятнами липнет к бежевому ковролину.
- Люблю… - повторяет Наруто, но Саске не слышит – Саске спит.
Разговор не получился.
…Горячим влажным языком по сонным пьяным губам, тонким, сухим, будто рисовая бумага. Наруто глубоко вздыхает, и воздух вырывается из него протяжным, глухим стоном. Учиха поворачивает голову, щекой вжимаясь в мягкий подлокотник, а Узумаки так хочется пальцами по скулам, по впалому, крепкому животу, нежной белой шее и протянувшимся по ладони линиям. Но нет – не дело это.
***
Вместе с диким похмельем пришло новое задание от Тсунаде.
Надо было быстро собраться, быстро покинуть деревню и передать кому-то какие-то свитки. Из предоставленной информации только внешний вид человека, с которым была назначена встреча и, собственно, то самое место, до которого нужно было добраться.
И наставление – свитки с древними техниками выкуплены, с ними надо быть осторожнее.
На все не более суток.
И Учиха в напарники.
Как будто Сенжу чувствовала, что между ними напряжение, которое нужно было немедленно сбросить, чтобы не навредить уже друг другу.
Наруто прикладывает холодную запотевшую бутылку с минералкой к голове, от виска к виску в которой перекатывается тупая, ноющая боль, в горле бушует жажда, живот крутит, будто там ворочаются сотни ежей. Капилляры под склерой готовы лопнуть от давления, кажется, он сейчас кровавыми слезами зайдется от жаркого, пылающего диска солнца.
Лучи света жадно протягиваются к нему, выжигая на коже жестокие поцелуи.
Холод бы его спас, однозначно, а от жары мутит. А Саске наоборот, будто помолодел от попойки. Такой же красивый, гордый и свежий, будто ночью не выливал в себя вино бокалами, а нежился в пенной ванной.
Вот гад!..
…О признании было решено молчать, негласно так, но обоюдно-согласно.
Они молчат, и все время, которое они проходят очень длинную дорогу через поле и безграничный лес, кажется просто плюс бесконечностью.
Наруто пинает слежавшуюся пыль – жарко, горячий воздух печет легкие, стыд клокочет к глотке. Даже если и молчит Саске, это не значит, что ничего не было. Слишком мал шанс того, что тот ничего не помнит.
Хотя можно попытаться спихнуть все на горячку. Соврать, мол, о Сакуре говорил - да-да, именно ее всю жизнь любит, о ней, родимой, ночами мечтает.
- Саске…
Звучит так жалобно, будто скулеж, и Учиху пробирает дрожь. Узумаки словно умирает, выдыхая его имя, жизнь свою по ветру развеивает.
А ведь когда-то развеял шесть лет, чтобы вернуть.
- Чуть-чуть осталось, придурок, - тихо шепчет Учиха, сгибая колени и готовясь к новому прыжку на ветку ниже, чтобы разглядеть скрывшееся за листвой мертвое пространство заканчивающегося речкой леса.
Там, дальше, чернеет каменная гора, у подножья которой должны они дождаться человека в черном.
- Не отставай, - добавляет он, спрыгивая на сухую теплую землю. От его осторожных движений не шуршит даже трава, и пыли совсем нет.
Как будто просто горячий поток воздуха плавно опускается на ветки кустарников.

***
…Это все же очень похоже на подставу – их ждали уже, вдесятером, готовые к драке. Не битве, а именно драке.
Наверное, планировали просто выкрасть свитки, обвинить Коноху в халатности и потребовать возмещения ущерба.
Слегка не рассчитали – Мангекё Шаринган Саске и безудержная сила Наруто, подкармливаемая чакрой Девятихвостого, быстро поставили их на место, хотя…
Хотя ребят тоже тряхнуло, прилично так.
Саске падает на колени, ему мешает – что-то мешает вдохнуть.
Одна из техник прошла насквозь.
Наруто даже думать не хочет о том, какой же орган или систему органов Учихи зацепило, и он подбегает к другу, пока раненый враг отползает уже к реке, чтобы захлебнуться водой, а не жаркой чакрой Наруто.
Саске не может вздохнуть, синеет на глазах. Падает на спину, сжимая пальцами грудь, будто хочет вырвать что-то давившее на него.
Задето легкое, Наруто быстро смекает, что к чему. Кровью не харкает – рана не сквозная, просто потрепало орган. Лоскут ткани собирает воздух, и одно из легких вспухает, притесняя второе.
Только какое – Узумаки не может понять.
В запасе у него секунд тридцать, может, чуть больше.
Он сжимает острый кунай, обхватывает потную, дрожащую голову Саске рукой, а второй всаживает оружие ему промеж ребер. Справа.
Потому что так чувствует.
Воздух моментально выскальзывает из вздутого органа, и Учиха, распахнув черные, влажные глаза, со свистом втягивает в себя кислород.
Потом – заходится кашлем. Кровь бурлит в глотке и струится по подбородку, темная, вязкая, пенистая*.
И если бы не кунай Наруто и его примитивные знания военно-полевой медицины, Саске бы умер.
Узумаки переворачивает Учиху набок, чтобы не забило дыхательные пути, хлопает его по спине, мягко так, почти нежно.
- Охрене-е-еть, - выдыхает обессиленный джинчуурики, падая рядом с другом.
Небо над ними синее, издевательски красивое, кружево облаков на нем, солнце, светлое и высокое.
Рубашка на Саске мигом краснеет, липнет к телу, и Учиха шипит, потому что не может ладонью зажать зияющую пасть раны.
На них обрушивается густая, киселеобразная тишина, давит сверху, будто тонны воды.
Наруто схаркивает вязкую слюну и тянется к пыльному, изодранному рюкзаку, из пробоины которого вяло свисает лоскут ткани.
Нужно заштопать Саске… срочно.

***
Неделю Саске отлеживался в больнице.
Седьмой день по капле срывается с крыши госпиталя и тонет в огромной у входа луже.
У Узумаки сотни причин, чтобы выйти, наконец, и оставить Саске в долгожданном одиночестве, но даже настороженно-ревнивый, немного нетерпеливый взгляд Сакуры не может унять ослиного упрямства в теплых весенних глазах Наруто. Он не ест и не пьет, ему все кажется, что уснувший Учиха больше не проснется.
Эта истерика с его стороны доводит Саске, но он прекрасно помнит, как дрожали руки друга, когда сжимали кунай, как до судорожного всхлипа он прижимал к себе его голову, мокрую и тяжелую. Страшнее тех ускользающих минут Наруто и не переживал, и Саске видел себя в нем – потерянного мальчика рядом с мертвым телом брата.
Сначала Учиха просто смотрит в белый потолок, в надежде пролежать так хотя бы до следующего утра, а потом Узумаки радостно начинает приветствовать его в мире живых, и Саске понимает – тишину нужно будет еще отвоевать.
- Придурок, - наконец, выдавливает из себя Учиха, - спасибо тебе.
А Наруто счастлив от одного только «придурок» от Саске.

***
Ну так вот…
Все это, конечно, жутко интересно. Саске знает, что с недавних пор Узумаки надирается в плинтус, и порой он захаживает к своему сердечному другу в гости, под утро, нагло оккупирует одно из кресел и нахально достает из белого непрозрачного пакета бутыль саке. Или вина. Однажды приперся с самой настоящей водкой, и иногда Саске ему действительно подыгрывает, выпивая две или три стопки очередного пойла, но это не означает, что Учиха забыл то неловкое пьяное признание сквозь сон. Он просто очень воспитан (и это не обсуждается), чтобы напоминать.
- Жизни без тебя нет.
Жаркий шепот, шальное желание в глазах – мутных, будто грозовое море, абсолютно сумасшедших. И пальцами по коже, похожей теплый, нагретый солнцем бархат.
- Отвали.
Учиха пытается увернуться, но сильные руки друга впечатывают его в стену.
Сильные и пьяные - даже руки.
Узумаки нехило так надрался, раз совсем ума лишился и домогается Саске самым грязным и пошлым способом – пытаясь впиться в тонкие, красивые губы, перехватить острые, болезненно-бледные запястья, слизывать с них легкий запах Учиховской кожи.
Сла-а-адкой, будто летняя черешня.
Горькой, холодной, любимой.
В Наруто столько необузданной силы, что Саске не может даже освободиться от стальной хватки на руках.
Боль жжет крапивными шипами, ярость клокочет в нем.
В самом же деле – не решил же Узумаки доказывать ему свою любовь?
По умолчанию было решено оставить все, как было – Сакура любит Саске, Сакуру любит Наруто, а Учиха просто… живет. В Конохе, у них под боком. Изредка выходит из своей квартирки и идет вместе с ними на тупые вечеринки. Изредка вставляет Сакуре в госпитале или у нее. Еще выполняет задания на пару с Наруто. Но трахаться с Узумаки как-то в планы не входило.
- Слышь, придурок, отпус…
Но слова его тонут в жадном, глубоком поцелуе. Наруто терзает его губы, будто дорвавшийся до бутылки с водой странник. Или уже изрядно потрепанный ломкой наркоман до двух белых дорожек кокса.
Саске вырывается.
Глаза его – без зрачков – распахиваются широко и дико чувственно.
Наруто отстраняется, чтобы перевести дыхание - и тут же Учиха начинает отпихивать его от себя, всем корпусом, пытаясь вырваться из пьяного плена друга. У него получается, он же не девчонка, чтобы его нагло зажимали в его же квартире.
Яростно оттирая губы, Саске выплевывает гадости в сторону Узумаки. Что-то отвратительное.
- Я ведь люблю-ю-ю…
А ведь вправду любит. Даже когда зрачки его начинают хищно, по-звериному вытягиваться, даже когда его охватывает жаркий красный туман, и он весь превращается в одно сплошное желание – животное, неистовое.
Неконтролируемое.
У него достаточно сил, чтобы вжать Саске в пол.
И острой кромкой искусанных ногтей по лицу – нежно, медленно, будто пыткой. Слизывать кровь с треснувших губ от несильных, но хлестких ударов, шепта-а-ать, как он никому бы и никогда не стал шептать – на ухо, горячо и тихо. Сумасшедше.
Достаточно сил, чтобы в клочья, в клочья черный халат Саске. Обнажая его грудь, всю в тонких рубцах. А вот ключицы у него – тоньше хрусталя.
Любит – вот так безумно, даже когда разводит его ноги коленом, даже когда метит его бедра синяками. Даже когда оставляет на шее ожерелье жадных укусов.
Выворачивая запястья, громко и утробно рыча.
Чакра Девятихвостого кажется кровавым жарким маревом, в котором задыхается Учиха. Кожа от нее краснеет, идет пузырями, из которых быстро под прикосновениями Наруто вываливается прозрачная солоноватая плазма.
Легкие печет, кислород между ними моментально тает, дышать – нечем.
Что-то в Учихе есть запретное и проклятое, раз у Наруто в один вечер снесло крышу.
Или не в один вечер?
Наруто рычит, проталкиваясь в узкое, сведенное спазмами тело Учихи.
Больно…
И уже поздно на кровать, прямо здесь, на холодном полу, оставляя отметины на бедрах. Присваивая.
В окно сиротливо просится месяц, а Узумаки смотрит на друга – лучшего друга в мире, хрипя и двигая тазом.
Прижимаясь губами к его губам и царапая красивую теплую кожу до крови – любит.
Любит так, что челюсти сводит. Любит до психозов по ночам. И вот он – гибкий под ним, шипит, будто огромный кот.
Любит, сцеловывая следы своих же ударов.
Учиховская кровь… черная, на вкус – отдает бешеной болью и пьянящей силой.
Разодрать мышцы и порвать пару связок, толкаясь в чужое-родное тело. Так ведь просто – любить. Острыми когтями по полукружьям хрупких ребер, заслоняющих собою бешено мечущееся в грудной клетке сердце.
На донышке которого зарождалось точно такое же сумасшествие.
Зубами по губам – теплым, дрожавшим, подушечками пальцев водить по высоким скулам, прикрытым от боли векам.
Вот так, коленом по чужой гордости, чтобы раз и навсегда были вместе, чтобы больше…
Саске бьется головой о стену и ему больно. Конечно, не так больно, как от смерти Итачи или ощущения острия куная промеж ребер, но внутри все ноет, скручивает узлом.
И хочется выть – безудержно, громко, с надрывом.
Он устало думает о том, что отец его был психом, брат – тем еще сумасшедшим, и друг, который дерет его, как визгливую девку, тот еще шизофреник. Да и сам он – ненормальный. Маньяк. Братоубийца. Это у него карма такая – родиться, жить и трахаться в психушнике.
Сквозь рваные, но быстрые толчки Наруто слышит смех, глухой и неприятный. Царапающий душу.
Девятихвостого уже давно нет, и он проталкивается в Саске, потому что не может сдержаться, потому что – достал. Выплеснул боль на друга.
В глазах Учихи алеет смертоносный Менгекё Шаринган, от которого у лиса начинается дикое несварение желудка. Учихе зачем-то еще нужна его жизнь. А так бы умер почти сразу.
Саске, наверное, еще неделю придется лежать в больнице. И Наруто его почти ненавидит. С той же силой, с которой любит – ненавидит. До тумана перед глазами и шепота взъяренного демона внутри.
Кончает он, прогибаясь в позвоночнике. Пачкая бедра друга.
- К-какого?..
Узумаки отползает от Саске, натягивая брюки обратно.
А Учиха хохочет – как полоумный, съехавший с катушек, чокнутый. Ну точно фрик.
- Заткнись, придурок.
Господи, какой же ты придурок, Узумаки.
- Я люблю тебя, идиот.
- Иди на хрен, добе.

____
*Примечание автора: при закрытой ране легких, скажем, осколком ребра, возможно отслоение ткани органа и последующее «закрытие», от чего орган начинает увеличиваться в размерах и занимая все место в грудной клетке, от чего второе легкое скукоживается и не может нормально функционировать. Чтобы предотвратить неминуемую гибель, нужно создать открытую рану для свободного выхода воздуха.
Но при повреждении легких наблюдается кровотечение изо рта, причем кровь темная и пенистая.