Точка невозврата (глава 1)

Холод чужих пальцев, сомкнувшихся на его шее удавкой... Канкуро распахивает сонные глаза и сжимает зубы так, что на скулах проступают желваки.
Нет, только не на этот раз. Сейчас он не планирует сдаваться так просто.
Он знал заранее и подготовился: трясущаяся от напряжения ладонь тянется к прикроватной тумбочке, второпях нашаривая предусмотрительно оставленный на ней кунай. Короткий взмах - удар… Лезвие с влажным чавканьем вонзается во что-то твердое. Уши мгновенно простреливает одуряющим воплем, а на лицо брызжет горячее, темно-алое, почти черное. Канкуро успевает сделать последний судорожный вдох, прежде чем чувствует грубый, резкий нажим на кадык. И тут же, безо всякого промедления раздается приглушенный щелчок. А его собственный крик теряется где-то посередине переломанного надвое горла.
Снова не вышло. Все кончено.
А он, пока не понимая этого, отчаянно цепляется за жизнь и все еще пытается втягивать воздух залитыми кровью губами. Беспорядочно хлещет слабеющими руками, до последнего пытаясь скинуть с себя убийцу. Слишком поздно. Всего пара секунд – и кисти его рук безвольно падают на смятые простыни. А черные зрачки раскосых глаз, в последний раз дрогнув, закатываются под тяжелые веки.

Канкуро рывком садится в постели и разражается сиплым, надрывным кашлем, заходится утробным хрипением. Инстинктивно хватается за шею и жадно, громко дышит ртом. Исступленно втягивает в себя воздух, словно выброшенная на берег рыба. Сейчас каждый вдох кажется ему спасительным, а каждый выдох отдается ноющей болью в груди, сушит стенки горла. Канкуро чувствует, как что-то стекает по его лицу; легко проводит пальцами по щекам, а затем подносит их, мелко дрожащие, к глазам… И ничего. Никакой крови, лишь соленая влага пота поблескивает на подушечках.
В комнате темно хоть глаз выколи. А еще невыносимо, до одури жарко. Чуть пошатываясь на слабых ногах, Канкуро подходит к круглому окну, кажущемуся черным провалом на светлой стене. Дергает скрипучую защелку, толкает локтем деревянную раму – лицо тут же обдает порывом теплого ветра пустыни.
Канкуро знает, что так и не сможет сегодня заснуть. И понимает, что, скорее всего, у него что-то не в порядке с головой. Понимает это вполне себе отчетливо и ясно, но к медикам обращаться отчего-то не спешит.
А тем не менее, уже неделя.
Время идет, но ничего не меняется: каждую ночь он видит один и тот же сон. Кошмар, повторяющийся раз за разом, словно заевшая пластинка. И сколько бы Канкуро не старался, он не может найти этому рационального объяснения. Он твердо уверен только в одном: если ему удастся дать отпор воображаемому убийце, эти мучительные сны прекратятся и навсегда оставят его воспаленное сознание. Но на деле все оказывается намного сложнее. Сегодня терпит фиаско седьмая попытка.
Канкуро бросает короткий взгляд на прикроватную тумбочку: кунай лежит на прежнем месте, словно его и не трогали вовсе. Только остро заточенное лезвие тускло отливает серебром в полутьме.

***
На дне фарфоровой чашки звонко плещется чай, наполняет ее до самых краев. Вместе с клубящимся паром в воздух взмывает тонкий, приятный аромат жасмина.
- Спасибо, - украдкой взглянув на сестру, произносит Канкуро. Торопливо и шумно отхлебывает коричневатую жидкость и тут же морщится, выдыхая: горячо.

Спустя десять минут завтрак съеден до крошки, а чай почти допит. И самое время убирать со стола, но Темари отчего-то не спешит. Тянет время, словно выжидая подходящего момента. А у Канкуро тотчас появляется какое-то странное, нехорошее предчувствие. И оно его как всегда не подводит.
- Гаара, у меня есть к тебе дело, - Темари бросает на младшего брата многозначительный взгляд из-под полуопущенных ресниц, - я зайду сегодня в Резиденцию, обсудим.
Канкуро чувствует, как неприятно колет под ребрами. Внутри все напрягается, скручивается в тугую пружину, готовую в любой момент распрямиться, «выстрелить».
- Почему не обсудить здесь? – в его голосе слышится неприкрытое недовольство, - тут все свои, разве нет?
Сейчас его как никогда раньше выводит из себя излишняя скрытность и независимость сестры, ее желание со всем и всегда разбираться самостоятельно, без посторонней помощи. Без его помощи.
Какое-то время Темари буравит брата тяжелым, едва ли не гневным взглядом. И Канкуро кажется, что его насадили на вертел и поджаривают со всех сторон на медленном огне. Не выдержав подобного противостояния, он опускает глаза. Шумно втягивает воздух носом, пытаясь унять не в меру громкое и частое, почти сумасшедшее сердцебиение.
Да что это с ним? Неужели чай был настолько бодрящим?
Тем временем сестра отпивает из чашки, с чуть слышным звяканьем ставит ее, полупустую, на белоснежное блюдце. Начинает говорить вкрадчиво, тихо.
- Я хочу жить отдельно. Знаю, мне положено собственное жилье, - произносит негромко и, будто бы в свое оправдание, добавляет: - Думаю, пора уже устраивать личную жизнь.
На несколько секунд в кухне воцаряется полнейшая тишина. Пар бесшумно клубится над фарфоровыми чашками. Гаара смотрит куда-то прямо перед собой задумчивым взглядом. Темари чуть наклоняет голову вперед, пряча глаза за светлой челкой. А Канкуро, сам того не понимая, медленно, но верно звереет.
- Нет, - коротко и грубо чеканит он. – Этому не бывать.
Темари нервно вздрагивает, переводит на брата непонимающий, вопросительный взгляд.
- Ч-что? – выдавливает из себя еле-еле.
Канкуро не знает, что с ним происходит. А еще крайне смутно осознает, что вообще делает. Он как ни в чем не бывало поднимается из-за стола, ополаскивает чашку в раковине, переворачивает ее и ставит в сушку.
- Я сказал «нет» и «этому не бывать». Что именно тебе непонятно? – переспрашивает тихо и внятно.
А внутри, под толщей напускного спокойствия, все клокочет и сотрясается. Внезапная ярость жаждет выйти наружу, но Канкуро подавляет ее в себе, как только может. В попытке вести себя естественно и хоть немного успокоиться, он делает первое, что приходит на ум: решает выпить воды. Но пальцы не слушаются вовсе: стоит им сжать стеклянные стенки стакана, как тот лопается с отвратительным звуком. Осколки противно звенят о столешницу, сыплются на кафельный пол, а остальные впиваются в ладонь. Дрожащая, стиснутая в кулак рука тут же немеет и окрашивается вишнево-красным, липким.
Секунда - и Темари буквально вскакивает со своего места.
- С меня довольно, - бросает небрежно, презрительно. Подхватывает прислоненный к стене веер, второпях вешает его на плечо и спешным шагом направляется в сторону входной двери.
А Канкуро кажется, будто ему плюнули в лицо. Чудится, что его почти предали, всадили кунай под дых…
Точка невозврата остается далеко позади. Секунда, вторая, третья… И его как будто оглушают чем-то невероятно тяжелым, разом выбивая из головы все хоть сколько-нибудь адекватные мысли. Не помня себя, он догоняет Темари у самой двери, грубо хватает ее за локоть, рывком тянет к себе… В грудь тотчас упираются не по-женски сильные и крепкие руки.
Воздух в комнате кажется удушающе густым, наполненным немым предвестием грядущей бури. Тишина давит на мозг, звенит в ушах, становится попросту невыносимой. Но Канкуро не замечает ничего вокруг. Он неотрывно, почти не дыша, смотрит на свою сестру сверху вниз: на побелевшие костяшки ее тонких пальцев, на закушенную, мелко подрагивающую нижнюю губу, на длинные, слипшиеся от влаги ресницы…
- Оставь ее, - слышится из-за спины безразлично-отрешенный голос Гаары, - пусть идет.
А он просто-напросто не может ее отпустить. Не может разжать окровавленную ладонь, намертво вцепившуюся в ее локоть. И сдвинуться с места тоже не может. Лишь глядит, не моргая, в удивленно распахнутые, влажно блестящие глаза напротив. Доля секунды, короткое замыкание - и черные зрачки-щелочки в них зло сужаются. Темари кривит губы, морщит лоб и небрежно стряхивает с себя руку брата.
Дверной замок открывается с негромким, почти беззвучным щелчком. Слышится приглушенный скрип, а через секунду – звук захлопывающейся двери. Удаляющийся, неумолимо стихающий перестук каблуков.
Канкуро знает: Темари вряд ли вернется. Понимает это с пугающей четкостью, но все равно не может сдвинуться с места, остановить ее: лишь стоит как вкопанный посреди прихожей. Позвоночник простреливает чем-то похожим на нервную судорогу – ноги тут же слабеют в коленях и дрожат мелкой дрожью, предательски подкашиваясь. И он держится из последних сил, чтобы только не рухнуть прямо здесь, на коврике под дверью. В попытке сохранить равновесие, Канкуро судорожно хватается за край тумбочки, оставляя на деревянной крышке кровавый отпечаток ладони. Тумба резко кренится на бок, но не падает - таинственно шуршат по полу слетевшие с нее бумажные листы.
Под лопатками нестерпимо, жгуче печет: все это время Канкуро чувствует на себе тяжелый, осуждающе-подозрительный взгляд младшего брата.

***
Август сменяется сентябрем. И дни летят, как птицы.
Канкуро больше не мучают прежние кошмары.
Теперь ему снится война. Ему снится далекое, почти забытое детство... Но чаще всего ему снится Темари. И он не уверен, что из всего этого хуже.
Канкуро уже почти готов поверить в то, что его сестра никогда не вернется домой. Но отчего-то, всякий раз проходя мимо ее комнаты на втором этаже, он невольно останавливается в проеме распахнутой настежь двери… Внутри все по-прежнему. Будто Темари никогда и не покидала это место. Вот только самой ее там нет, а мебель и дощатый пол покрыты тонким, полупрозрачным налетом пыли. И всякий раз, словно по заранее написанному сценарию, Канкуро завладевает бессильная, тупая злость. Злость на нее, злость на самого себя. Он проклинает все на свете и яростно, с грохотом хлопает дверью.
Что он надеялся там увидеть?
Канкуро и сам не знает. Он уже давно ни в чем и ни в ком не уверен. И как бы он ни пытался себя обмануть или отвлечь, все равно понимает: ему нестерпимо плохо. Плохо до синюшных кругов под глазами, плохо до фактически полной потери аппетита. Плохо до нервно-бессонных ночей, доверху наполненных никому не нужными терзаниями и воспоминаниями… Ему до одури плохо без нее.
Поисковые отряды один за другим возвращаются ни с чем. Ничего. Ни единой зацепки. И Канкуро уже почти отчаивается. Ожидание губит надежду, растягивается в бесконечную вереницу дней и ночей.
Так сентябрь плавно сменяется октябрем. Уже вовсю бушуют за окнами первые песчаные бури. И через неделю деревня буквально утопает в холодном песке, наметенном из пустыни ветрами.
Но вот в один из особенно ветреных дней, возвращаясь домой, Канкуро невольно замирает на пороге: знакомый увесистый веер как ни в чем не бывало прислонен к стене у входа, а на коврике стоит пара женских сандалий.
Сердце пропускает удар – и начинает сумасшедше, пулеметно-быстро колотиться в груди. Канкуро кое-как сглатывает застрявший в горле ком и тянет дрожащую руку к вееру. Невольно зажмуривается и затаивает дыхание, прежде чем коснуться ладонью металлической пластины… И не может сдержать вздоха облегчения, когда чувствует холод и мелкие шероховатости подушечками пальцев.
Он не сошел с ума. Ему не привиделось, не показалось…
Забыв запереть за собой дверь и разуться, Канкуро буквально взлетает вверх по крутой лестнице. Дверь в комнату сестры распахнута настежь, на постели сложены аккуратными цветными стопочками вещи.
Она здесь, в этом не может быть сомнений.
Из ванной доносится негромкий всплеск воды. Канкуро нервно вздрагивает и, словно внезапно опомнившись, срывается с места. Бесшумно крадется по коридору, словно воришка, пробравшийся в чужой дом. Секунда – и он замирает у заветной двери. Всего один шаг, всего один беглый взгляд… Хватает и этого, чтобы понять: дверь закрыта не плотно. Неяркий свет льется сквозь оставленную узкую щель, ложится бледным отсветом на пол.
Канкуро чувствует, как холодная капля пота стекает по виску. Во рту сухо, словно в пустыне, а в голове совсем пусто. Никаких мыслей. Абсолютно ничего.
Пальцы, кажущиеся негнущимися и лишенными всякой гибкости, уже совсем не слушаются, действуют против его воли: легонько толкают дверь вперед, неумолимо увеличивая ширину просвета…
Пути назад уже нет. Его просто не может быть.
Нервно облизнув пересохшие губы, Канкуро заглядывает в расширенную щель одним глазом.

В лицо веет теплом и влагой. Вся ванная комната подернута беловатой дымкой пара, окутана тяжелой, плотной завесой. Канкуро чертыхается сквозь зубы, силясь разглядеть хоть что-нибудь, но не видит ничего, кроме смутных, малопонятных очертаний раковины и бельевой корзины, доверху заваленной тряпьем…
Неопределенность сводит с ума, скручивает нутро тугим жгутом. Рассыпает по коже мурашки, учащает и без того сумасшедше-быстрое сердцебиение. И Канкуро уже почти готов толкнуть дверь ногой и шагнуть внутрь, разом выдав свое присутствие... Но не смеет, замирает на пороге, уже почти не дыша: до слуха доносится шумный всплеск. Звук разбивающихся о плитку капель, влажное шлепанье босых ног о пол. Словно по щелчку чьих-то пальцев, туман неумолимо редеет и истончается, почти рассеиваясь...
И Канкуро видит ее. Видит свою сестру. Полностью раздетую, разомлевшую, расслабленную после ванны. И совершенно не подозревающую о том, что в этот самый момент за ней бессовестно подсматривают…
Одна секунда сменяется другой. До Канкуро медленно, но верно доходит смысл происходящего. И тогда ему становится почти страшно.
Что он творит, черт возьми?
Трясущиеся руки судорожно сжимаются в кулаки, ногти до боли впиваются в ладони. Канкуро скрипит зубами от бессилия, от осознания собственной испорченности, низости… Ненавидит себя, но понимает, что ничего не может с собой поделать. И как бы ни пытался, как бы ни силился отвести взгляд, осознает с пугающей ясностью: это выше его сил.
Ловушка захлопнулась. И не сбежать из нее, и не выбраться.
Он смотрит на Темари неотрывно, почти жадно. Пожирает глазами ее стройное и подтянутое, блестящее от воды обнаженное тело. Его взгляд скользит по плоскому животу, поднимается вверх от впадинки пупка и останавливается на груди. Темные, набухшие горошины сосков кажутся поразительно большими, зрительно выделяются на светлой, нетронутой румянцем загара коже. Канкуро и не замечает, как из уголка его рта стекает слюна, измазывает подбородок вязкими каплями. Сейчас ему не до этого. Он по-прежнему внимательно следит за каждым движением своей сестры: вот она тянет руки вверх – и ее тяжелые груди чуть заметно подпрыгивают, проступают по бокам округлые дуги ребер. Темари собирает в кулак мокрые пряди волос, скручивает их, выжимая. Несколько капель воды падает на махровый коврик…
А Канкуро чувствует, как всем его телом внезапно завладевает слабость, странная сонливость. В последний раз дрогнув, так не вовремя отказывают ноги – толком не успев ничего понять, он оседает вниз, опускается на колени.
И снова задыхается… Задыхается, как в том проклятом ночном кошмаре.
Часто хватая воздух обветренными губами, Канкуро бессильно прислоняется лбом к дверному косяку. В глазах неумолимо темнеет, взгляд заволакивает мутной дымкой… Но даже отчетливо понимая, что вот-вот может потерять сознание, он продолжает неотрывно смотреть на нее.
Темари поворачивается к нему спиной и, словно услышав его немые молитвы, наклоняется вперед, прогнувшись в спине. Всего лишь выдергивает пробку со дна ванны… А Канкуро, уже давным-давно ничего не соображая, торопливо запускает руку в штаны и изо всех сил сжимает пальцами свой твердый член. Всего пара секунд. Всего пара судорожных толчков в кулак…
Низ живота скручивает судорогой, позвоночник простреливает электрическим разрядом, а рот открывается в беззвучном стоне… В ладони становится мокро и липко, а на ткани брюк влажной кляксой расплывается пятно от спермы.
В ушах звенит тишина, прерываемая лишь редкими ударами сердца. И это сводит с ума.
Но долгожданного расслабления так и не наступает. Напротив: напряжение еще больше сковывает все тело, забивает мышцы. Канкуро чертыхается сквозь зубы, осознавая, что не может пошевелиться. Как последний идиот сидит на полу с засунутой в штаны рукой. Все так же подсматривает за своей сестрой в щелочку.
Но теперь ему определенно не нравится то, что он видит… Темари заворачивается в светлое полотенце. Вдевает босые ноги в шлепанцы и движется в сторону выхода, с каждым шагом все приближаясь и приближаясь…
Канкуро чувствует, как по спине пробегает холодок. В его широко открытых глазах мелко подрагивают сузившиеся зрачки…
Самое время сваливать.
Но не получается сдвинуться ни на сантиметр. А Темари тем временем подходит все ближе…

Продолжение следует.