Точка невозврата (глава 2)

Темари подходит так близко, что он отчетливо видит ямочки на ее загорелых коленках… Канкуро чувствует, как ледяная капля пота стекает по его затылку, ныряет в ворот рубахи, скатывается вниз по позвоночнику, распространяя по спине неприятную, нервную дрожь. Это отрезвляет, заставляет опомниться: секунда - и в голову вновь возвращается здравый рассудок, а в руки и ноги – гибкость и сила. Беззвучно чертыхнувшись сквозь зубы, Канкуро делает судорожный, стремительный рывок в сторону и буквально вваливается в соседнюю с ванной дверь – пыльную, пропахшую плесенью и сыростью кладовую. Под боком отвратно гремит жестяное ведро, откатывается прочь, то и дело шлепая ручкой по полу, и шумно врезается в стену… Бешено колотящееся сердце в груди словно сжимается чьей-то ледяной рукой. И Канкуро кажется, что он уже пропал, что выдал себя с потрохами… Но Темари, будто бы ничего не слыша и не замечая, неторопливо выходит из ванной и, зябко кутаясь в банное полотенце, как ни в чем не бывало направляется в свою комнату. Когда шарканье ее тапочек окончательно стихает в глубине коридора, Канкуро обессиленно прислоняется макушкой к холодной стене. Накрывает лицо вспотевшими, мелко дрожащими ладонями, устало трет глаза пальцами – под веками рябит, плывут, перекрывая друг друга, черно-белые круги.
По мере того, как он приходит в себя, не думать о произошедшем становится все сложнее: все чаще всплывают в памяти недавно увиденные картины, все четче и красочнее рисует воображение новые сцены, еще более развратные и запретные… И это пугает. Канкуро зажмуривается, стискивает зубы до боли и тихого скрипа, сжимает руки в кулаки так, что дуги ногтей оставляют на ладонях кровавые рытвины. Он всеми силами пытается подавить в себе это: нечто черное, болезненное, сжигающее изнутри холодным огнем. Нечто чужеродное и неправильное, по ошибке влезшее в душу и проросшее в ней сорняком, выкорчевать который уже невозможно. И как бы Канкуро ни противился этому, как бы ни пытался себя переубедить, даже сейчас он уже догадывается: от этого чего-то ему никогда не удастся уйти или спрятаться.
Точка невозврата пройдена и осталась где-то далеко позади.

***
- И? – бросает он коротко, вскользь. Словно ему и не интересно это вовсе. – Почему ты вдруг решила вернуться?
Голос у Канкуро спокойный и ровный, а взгляд стеклянный, равнодушно-отрешенный, такой, что невозможно разгадать, что за ним скрывается на самом деле.
Они сидят за столом друг напротив друга, обедают. Чуть слышный стук палочек о дно тарелки стихает, когда Темари после непродолжительного молчания все же отвлекается от еды и пристально смотрит на брата. Канкуро не выдерживает: отводит глаза, чувствуя, как сердце в груди не в меру быстро колотится и трепещет, как внутри все нетерпеливо сжимается.
- А что бы тебе хотелось услышать? – в ее голосе звучит что-то странное, почти неуловимое, похожее на насмешку.
Он не отвечает, лишь едва заметно ухмыляется краешком губ. Знал бы он, чего хочет… В голове так некстати всплывает одна из картинок, подсмотренных вчера в ванной, – пах тут же обдает теплой волной, а во рту скапливается слюна…
Черт, нет, только не сейчас.
Канкуро отгоняет от себя навязчивые, пошлые мысли, небрежно и расслабленно откидывается на спинку стула, откусывает верхушку рисового треугольника онигири, неторопливо жует. Но аппетита нет совершенно: клейкий рис кажется безвкусным, липнет к языку, да так неприятно, что охота выплюнуть. Кое-как подавив в себе это странное стремление, Канкуро возвращает онигири обратно на тарелку и переводит взгляд на сестру.
- Удалось устроить личную жизнь? – хочет спросить как бы невзначай, но ничего не может с собой поделать: получается уж слишком ехидно.
Темари уязвленно поджимает нижнюю губу, отчего-то роняет палочки, и те с пустым стуком ударяются о керамический обод тарелки. В ее взгляде опасная, злая глубина разбушевавшегося моря. Канкуро не рискует лишний раз смотреть сестре в глаза.
- Тебя это не касается, - бросает она пылко и решительно, с вызовом.
Ее щеки наливаются ярким румянцем, а руки, крепко сжатые в кулаки, бледны и беспрестанно дрожат...
Надо же, как он ее оскорбил.
Канкуро едва ли находит в себе силы пожать плечами с показным, деланым равнодушием. На самом же деле внутри все клокочет и сотрясается, вскипает и пенится от бессильной, жгучей ярости.
«Ошибаешься, Темари. Меня это касается в первую очередь».

***
Этой ночью Канкуро долго не может заснуть, пожираемый изнутри нехорошими, тревожными мыслями и предчувствиями. Когда усталость все же берет над ним верх, то сон в одну секунду накрывает с головой ватным одеялом: тяжелым и удушающе жарким. На прикроватной тумбочке успокаивающе тикают старые часы в металлическом корпусе. Когда посреди ночи Канкуро вдруг распахивает глаза и, задыхаясь, рывком садится в постели, он уже не слышит их негромкого таинственного тиканья. Голова наливается тяжестью, кружится. Перед глазами, не успевшими еще толком привыкнуть к темноте, беспрестанно роятся назойливые мошки.
Канкуро не сразу замечает, что в комнате он не один...
- Темари?
Она неподвижно стоит у окна, за стеклом которого едва-едва брезжит рассвет. На его фоне хрупкий, поникший силуэт сестры кажется призраком. Ее лицо выглядит бескровным, неестественно бледным, с чуть заметным голубоватым трупным отливом. Светлые, почти белые волосы распущены и свободно лежат на плечах, а изгибы фигуры хорошо видны сквозь тонкую, просвечивающую ткань сорочки. Канкуро бесшумно поднимается с постели, подходит к сестре вплотную.
Зачем?
Он и сам не знает.
Темари медленно отворачивается от окна, стыдливо опускает голову, смотрит себе под ноги. Канкуро затаивает дыхание и осторожно, почти невесомо проводит кончиками пальцев по ее бледной, холодной щеке, легко приподнимает лицо за подбородок. Сердце в груди пропускает удар, по коже мгновенно рассыпается стадо мелких мурашек... Во взгляде Темари – бескрайняя тоска и мольба, немое предостережение и блеск непролитых слез.
Слишком поздно. Пути назад уже нет, его просто не может быть.
Раз и навсегда отбросив все сомнения, Канкуро делает то, что кажется ему единственно верным и единственно возможным: подается вперед коротким рывком, легко прижимаясь своими губами к ее губам. И чувствует, как спадают с его души железные оковы, и слышит, как с оглушительным грохотом рушатся за его спиной невидимые преграды.
Губы сестры ледяные и неподвижные, абсолютно неотзывчивые к прикосновениям, словно окоченевшие. Вымазанные мелом, припорошенные мукой… Канкуро не замечает и этого: упорно проталкивает язык в прохладную глубину ее рта, все еще пытаясь добиться взаимности. Мягко ведет рукой вниз по тонкой девичьей шее, очерчивает плечо, обводит выпирающую из-под тонкой кожи ключицу… Его широкая ладонь плавно перемещается к груди сестры, но вместо упругой тяжести под пальцами оказывается что-то влажное и горячее, скользкое… Живое и все еще трепещущее, по неосторожности растревоженное. То, к чему он никогда не имел права прикасаться.
Поцелуй прерывается, когда Канкуро удивленно распахивает глаза и резко отшатывается, отступает на шаг, шлепая босыми ступнями по черной кровавой луже. Перед ним – разодранная грудная клетка, ощетинившаяся поломанными ребрами, торчащими во все стороны, словно иглы дикобраза. А в ярко-алой, влажно блестящей глубине нутра все еще бьется, судорожно сокращаясь, сердце…
Канкуро вздрагивает всем телом, инстинктивно делает еще один шаг назад, но спотыкается обо что-то и валится на спину, ударяясь затылком о пол. В ушах отвратно звенит, а перед глазами все плывет и размазывается: контуры люстры на потолке пляшут и изгибаются, будто это и не люстра вовсе, а уродливая черная ящерица…
Он еще не успевает толком прийти в себя, когда Темари нависает над ним пугающей, зловещею тенью… Близко. Так близко, что надломленные острые дуги ее ребер до боли впиваются в его грудь, оставляя на футболке кровавые отпечатки. Канкуро чувствует, как внутри все съеживается, трепеща; как дрожащие ладони покрываются постыдным липким потом… Лицо Темари оплетено густой сетью иссиня-фиолетовых вен и прожилок, залегших прямо на поверхности белой, как мел, кожи. Ее глаза – мутно-непроницаемые, совершенно остекленевшие. Мертвые и слепые.
- Ненавижу, - еле-еле выдавливает из себя она, булькая и хрипя. Темная кровь сочится сквозь щели между ее зубами, пузырится на приоткрытых губах, капает Канкуро на подбородок.
Кап, кап, кап…
На фоне гробовой тишины звук разбивающихся о кожу капель особенно похож на мерное тиканье старых часов. Пораженный внезапной догадкой, Канкуро резко поворачивает голову набок и не может сдержать вздоха облегчения: он по-прежнему лежит в своей постели, часы на прикроватной тумбочке как ни в чем не бывало отсчитывают секунды одну за другой. Под все еще саднящим затылком вовсе не твердость паркетного пола, а мягкая подушка.
Неужели приснилось?
Определенно, худший ночной кошмар в его жизни. Канкуро устало накрывает лицо ладонями, с остервенением растирает глаза пальцами. Он никогда не верил в подобные знаки, а если бы и верил, ни за что не смог бы их верно истолковать. Сейчас он уверен только в одном: у него определенно едет крыша. Как иначе объяснить нездоровый интерес к собственной сестре, граничащий с помешательством?
Наверное, он просто запутался.
Наверное, он слишком давно ни с кем не спал.

***
Когда Канкуро поднимается с постели, его встречает раннее зябкое утро. Над пустыней поминутно светает: бледно-золотистое, теплое сияние рассвета едва-едва румянит гребни волн-барханов. Наспех одевшись в первое, что попалось под руку, Канкуро покидает свою комнату и торопливо спускается вниз по крутой лестнице.
Из кухни тянется аппетитный аромат свежеиспеченных блинчиков и тонкий, почти неуловимый – чая с жасмином. Должно быть, Темари тоже не спалось этой ночью, если она проснулась так рано... Канкуро мысленно одергивает себя, старается лишний раз не думать об этом и не задерживаться дома понапрасну. Он наспех обувается, хватает куртку за толстый тканевый ворот, звенит ключами.
- Ты куда? - слышится из кухни взволнованно, чуть недовольно.
Он невольно вздрагивает и на секунду замирает на пороге, крепче сжимая дверную ручку в ладони.
- По делам, - бросает сухо, раздраженно, не оборачиваясь. А затем – делает короткий шаг вперед и захлопывает входную дверь у себя за спиной.

***
Дойдя до поворота в нужный квартал, Канкуро замедляет шаг и сворачивает в узкий тупиковый переулок, заставленный мусорными контейнерами и увешанный сверху гирляндами из веревок с сушащимся на них застиранным тряпьем. Брату Казекаге не место там, куда он сейчас направляется, а излишняя осторожность никогда не повредит. Руки легко складывают незатейливые печати – и Канкуро в один миг оказывается под хенге, в образе невысокого черноволосого мужчины с узкими глазами-щелочками и длинным косым рубцом на полщеки. Помнится, они где-то виделись, но когда именно и при каких обстоятельствах, Канкуро не помнил и припоминать не особо пытался.
Незаметно вынырнув из подворотни, он спокойно продолжает свой путь в новом обличии. Минует череду полузаброшенных домов, неприветливо ощерившихся решетками-зубьями на мутных окнах, и останавливается у совершенно неприметной двери с облупившейся, слезшей кусками краской. О подпольном борделе, что находится за этой дверью, он знает лишь из рассказов беспечных пьяных джонинов, которых толкнул на откровения избыток выпитого саке.

***
Бабка-сутенерша оказывается дамочкой крайне проворной и деловой: берет деньги вперед и начинает было просить оставить в залог что-нибудь ценное, но мгновенно затыкается под тяжелым, угрожающим взглядом Канкуро. Суетясь и мешаясь под ногами, ведет раннего гостя в холл, где, скучившись у ободранной стены, толкутся сонные, недовольные шлюхи.
- Эту, - недолго думая, он грубо хватает за локоть первую попавшуюся: невысокую блондинку с кривыми ногами, - тащит ее за собой в отведенную им комнату.
- Приятного времяпрепровождения, - заискивающе-медовым голоском щебечет старуха, оставшаяся за порогом.
Канкуро не отвечает, лишь непочтительно захлопывает дверь прямо перед ее носом, да с такой силой, что со стены облетают хлопья побелки. Запирает дверь на хлипкую задвижку, держащуюся на одном единственном болте.
- Раздевайся, - небрежно бросает проститутке.
За спиной тут же слышится невнятное копошение, затем - шорох снимаемой одежды, а еще через пару секунд – натужный скрип пружинной кровати. Развернувшись, Канкуро проходит вглубь комнаты, останавливается у постели и раздевается сам.

***
Канкуро судорожно, жадно хватает ртом сжатый воздух, обессиленно запрокидывает голову назад, выгибая шею. На изнанке век одна за другой вспыхивают и гаснут огненные искры.
Хорошо… Слишком хорошо.
Толчки становятся резче, глубже, сильнее, а внизу живота неумолимо разрастается горячий пульсирующий ком.
Девица под ним отрывисто постанывает, уткнувшись лицом в подушку. Не прекращая яростно вбиваться внутрь покорного тела, Канкуро кое-как, через силу разлепляет глаза, сощуривается вниз: расфокусированный взгляд бесцельно блуждает, цепляется за созвездие четырех родинок на загорелом плече, за маленькие ямочки над сведенными лопатками, за светлую, длинную прядь волос, прилипшую к спине вдоль позвоночника… В голове прорезаются, рождаясь бесконечной чередой, сладостно-болезненные, более чем неправильные мысли. Мысли запретные, грязные. И Канкуро уже почти уверен, будто он сейчас трахает вовсе не дешевую шлюху, а…
- Темари, - горячечный шепот эхом слетает с его пересохших губ.
Дрожащие пальцы сами собой вплетаются в чужие волосы, сжимают, чуть тянут. Другой же рукой он цепко хватается за худощавое девичье бедро, дергает на себя резко, грубо, раз за разом… И кончает: позвоночник выламывает судорогой, глаза закатываются под отяжелевшие веки, а в паху становится нестерпимо жарко. Последующие несколько секунд Канкуро дрейфует на теплых волнах. А затем, не удосужившись даже выйти, обессиленно валится на влажную от пота, послушно прогнутую спину, вжимается в нее своей широкой, часто вздымающейся грудью. Усталость, граничащая с тупым бессилием, накрывает с головой, окутывает плотной, непроглядной завесой. Почти засыпая, где-то на периферии сознания Канкуро отмечает, что притихшая было шлюха тихонько, почти беззвучно всхлипывает под ним, мелко вздрагивает в плечах…
Что бы это ни было, ему больше нет до нее дела.

- А кто такая Темари? – курносое, сияющее любопытством личико проститутки сейчас настолько близко, что Канкуро отчетливо видит черные комочки туши на ее коротких, густо накрашенных ресницах. У самой кромки ярко-голубых, смешливых радужек ее глаз загораются крошечные огоньки. – Не та ли это Темари, сестра Казекаге?
Канкуро в ответ лишь неопределенно хмыкает.
- Кажется, твой болтливый рот занят не тем делом, - недвусмысленно намекает он.
Только-только разгоревшиеся огоньки в девичьих глазах тут же гаснут, рассыпаются остывшим пеплом; зрачки зло сужаются. Девица обиженно закусывает дрожащую нижнюю губу и нехотя сползает вниз с его груди.

***
Домой Канкуро возвращается лишь вечером, когда над Суной уже вовсю сгущаются тяжелые сумерки, а на обочинах дорог один за другим зажигаются, предварительно мигнув, фонари. Круглое окно кухни озарено тусклым светом, льющимся сквозь легкие полупрозрачные занавески.
Должно быть, Темари еще не спит. Возможно, даже ждет его. Возможно, даже волнуется.
Канкуро невольно улыбается своим мыслям и, сам того не замечая, ускоряет шаг. В один короткий прыжок он взлетает на крыльцо, распахивает входную дверь настежь и, только ступив в прихожую, замирает как вкопанный.
На коврике стоит две пары сандалий: женские и мужские. И все бы ничего, но последние принадлежат явно не Гааре...
На осмысление происходящего уходит всего пара секунд. В груди колет чем-то острым, под ребрами мерзко саднит. И Канкуро кажется, будто его предали: бессовестно, низко и подло. В душе мгновенно поселяется жгучая, всепоглощающая ревность.

Темари сейчас не одна.