Только шестнадцать

Обмылок пенится неохотно, но Кисаме упорен – трет его мозолистыми пальцами, катает между жесткими ладонями и, наконец, истратив почти полностью, оставляет в покое, а получившуюся пену размазывает по лицу.
Скулы, подбородок, над верхней губой… пена попадает в ноздри, очень хочется чихнуть, но он сдерживается, зажимая нос. Уф-ф, отпустило. Теперь можно сполоснуть кунай и приступить к делу.
Остро отточенное лезвие с характерным звуком скользит по недельной щетине: хрр, хрр, хрр, короткие темные волоски уплывают в водосток, кожу слегка стягивает, но это мелочи, скоро пройдет.
Кисаме почти заканчивает, когда вдруг видит в зеркальном отражении до боли знакомый проблеск алого.
Тело работает на голых рефлексах: кунай втыкается туда, где только что была черноволосая голова.
– Итачи-сан, нельзя же так людей пугать.
Учиха без усилия выдергивает кунай, засевший в дверном косяке аккурат до середины лезвия, бросает обратно. Хошигаке, гася инерцию броска, прокручивает оружие между пальцев, возвращается к прерванному занятию. Только сейчас он замечает, что порезался.
Отлично.
На белый фаянс падают алые капли и рассыпаются десятками брызг. Кап-кап, по шее скользит теплая влага, это щекотно и мерзко. Кисаме пальцами придавливает место длинного, но неглубокого пореза, прикрывает глаза, сосредотачивая чакру, и останавливает кровотечение. На голубовато-серой коже застывает белесая черточка шрама, которая сойдет уже к утру.
Кисаме возвращается к бритью, но Учиха все никак не уходит, стоит у входа в ванную и смотрит своими огромными темными глазами, в которых время от времени виднеются всполохи шарингана.
Хошигаке никогда не считал себя параноиком, да и на нервы, в общем-то, не жаловался, но конкретно в этот момент ему становится не по себе.
– Чего?
Грубовато, но эффективно.
Учиха отводит взгляд и выглядит слегка… сбитым с толку? Да нет, что за глупости, это же Учиха.
– Мне не хватает бытовых… навыков.
Кисаме застывает с кунаем, поднесенным к щеке. Навыков? О чем это он?
Учиха делает шаг вперед, и теперь свет от лампочки, прикрученной под потолком без абажура, падает на его лицо. На узком подбородке точно такая же бледная полоска, что и у самого Кисаме.
Не хватает навыков, значит… Ну-ну. Кисаме отчаянно пытается не заржать в голос.
– Значит, вы пробовали, но у вас не получилось?
Учиха медлит с ответом, ну еще бы, признать поражение – что-то новенькое для гения шарингана.
– Получилось не так, как я ожидал, - обтекаемо отвечает напарник и вновь косится на кунай, а затем – на обмылок. – Возможно, мне не хватает теоретических познаний.
Кисаме оказывается критически близок к тому, чтобы хрюкнуть и сползти на кафельный пол. Только выдержка шиноби позволяет кивнуть с каменным лицом.
– И поэтому вы решили воспользоваться шаринганом?
– Да, я рассудил, что у тебя в таких вещах опыта больше, так зачем изобретать колесо, если можно воспользоваться уже готовыми наработками?
Ах, Учиха-Учиха… Шестнадцатилетний гений убийства, впервые в жизни столкнувшийся с проблемой бритья.
Кисаме в одно плавное движение снимает остатки щетины, умывается и вытирает лицо жестким гостиничным полотенцем, выключает воду.
– Все так, – говорит Кисаме, подходя к напарнику почти вплотную. – Но есть некоторые… нюансы.
– Например? – Учихе приходится чуть запрокинуть голову, чтобы установить зрительный контакт, но Хошигаке знает, что напарника никогда не смущали такие мелочи как разница в росте или массе.
– У меня специфический волос, – говорит Кисаме с легким вздохом, садится на бортик ванной и чуть наклоняет голову. – Потрогайте.
Учиха с сомнением смотрит на него, но потом все же протягивает руку, осторожно касаясь волос.
– Как… проволока.
– Вот. Очень жесткий и густой, бритва не берет, потому и пользуюсь кунаем, – Кисаме скребет шею, свежий шрам неприятно зудит, от мыльной пены все еще свербит в носу. – Вам не стоит следовать моему примеру, возьмите бритву. Гражданские в этом деле собаку съели, столько всякого напридумывали...
– А ты умеешь пользоваться бритвой? – с привычным упрямством продолжает гнуть свою линию Учиха.
Кисаме вздыхает и пожимает плечами.
– Умею, не очень хорошо, конечно, но когда-то в юности пользовался.
Учиха кивает и выходит из ванной. Кисаме с минуту смотрит на дырку в дверном косяке, умывается еще раз, промывает ноздри, делает безуспешную попытку расчесаться, но быстро сдается – просто повязывает протектор и выходит.
Впрочем, интуиция шиноби подсказывает Кисаме, что это еще не конец.

И предчувствие не подводит: Учиха возвращается к теме бритья уже через пару недель, когда в очередной безликой гостинице Кисаме все так же мучает обмылок и кунай.
– Да блять! – с чувством выдыхает Хошигаке, когда за спиной вновь неслышной тенью появляется напарник. Этот порез заметно глубже предыдущего. Кисаме смывает кровь с раковины и думает, что в третий раз, наверное, снесет себе полбашки от неожиданности.
– Приношу извинения, – говорит Учиха, но в его лице нет ни капли раскаяния, только сосредоточенность и деловой интерес. Кисаме замечает в его руках одноразовую бритву и темный флакон. – Мне нужна твоя консультация.
Учиха…
– Что именно вас интересует, Итачи-сан?
Напарник на секунду задумывается.
– Нужно брить по росту волос или против? Сколько пены использовать? Откуда лучше начать? Как часто проводить эту процедуру?
Кисаме вскидывает руку, и поток вопросов обрывается.
– Все зависит от вас…
– От моих волос?
Кисаме скептически смотрит на чужой подбородок.
– А что с ними не так?
– Мм… их нет.
Учиха трогает себя за лицо и качает головой.
– Они есть.
– Я их не вижу, – хмыкает Кисаме.
– Потрогай, они есть, – настойчиво продолжает напарник.
Кисаме думает, что он шутит… примерно секунду, пока не понимает, что это не предложение – приказ.
А волосы и вправду есть – под пальцами ощущается мягкий шелковистый пушок. Кисаме проводит ладонью по линии подбородка, касается щек и верхней губы. Кожа у Учихи очень приятная на ощупь, гладкая-гладкая, будто у женщины или ребенка.
Кисаме думает, что еще полгода-год бритье здесь будет лишним, но разве можно переспорить напарника? Ответ очевиден.
– Есть.
– Я хочу избавиться от них. Торговец из парфюмерной лавки, что продал мне это, – Учиха поднимает свои покупки, - сказал, что для начала следует нанести пену, а затем сбрить волосы и сполоснуть лицо. Это все?
– Да.
– Покажи, как это делается.
Кисаме вздыхает, трет недобритую половину лица, с сомнением глядит на одноразовый станок.
– Это не возьмет мои волосы, только затупит лезвия, потом сами хрен побреетесь, Итачи-сан. Давайте я лучше на вас покажу.
Учиха, подумав, кивает и завязывает волосы туже обычного, так, чтобы вокруг лица не осталось свободных прядей.
– Хорошо, тогда для начала умойтесь теплой водой.
– Готово.
– А теперь подойдите ближе, я нанесу пену.
Кисаме, как и в прошлый раз, садится на бортик ванной, шире расставляет ноги, чтобы напарник стал между ними, и выдавливает на ладонь немного пены. Размазывать ее по чужому лицу дико странно, действовать нужно очень осторожно, чтобы не запачкать губы и нос.
– Примерно столько пены.
Учиха смотрит на себя в зеркало и, кажется, едва не улыбается, так забавно он выглядит. Кисаме берет в правую руку лезвие, а в левую – узкий подбородок.
– Не двигайтесь, – говорит он и, высунув от усердия кончик языка, начинает убирать невидимые волосинки. – Кстати, такую бритву нужно часто споласкивать.
Учиха выглядит серьезным и решительным, у Кисаме от сдерживаемого смеха подрагивают руки, и он очень рад тому, что гражданские изобрели безопасную бритву, порезаться которой в разы сложнее, чем тем же кунаем.
Вдох, выдох. Спокойствие.
Он стирает остатки пены с правой щеки полотенцем и проводит по ней пальцами, чтобы убедиться, что сбрил все.
Мягко и гладко. А еще на ум приходит странное слово – нежно.
– Вот, гляньте.
Учиха вновь разворачивается к зеркалу, придирчиво изучает побритый участок, а потом забирает у Кисаме станок, споласкивает его и аккуратными, ловкими движениями удаляет пену с левой щеки. Через минуту все готово.
– Нормально?
Кисаме касается сначала скул, затем – подбородка с едва заметной прямой ямкой посередине, скользит выше, задевая тонкие губы.
– Нормально, – хрипло отвечает он, не убирая пальцев.
Сейчас, когда Кисаме сидит,
Странное чувство, странный момент. Происходящее вязнет на зубах неловкостью и чем-то, чему не дать названия.
Учиха плавно поднимает руку, кладет ее на щеку Кисаме, туда, где уже побрито, скользит шершавыми подушечками вдоль линии челюсти, касается чувствительной кожи жабр. Те рефлекторно раскрываются, вхолостую хватая воздух.
– Я давно хотел спросить: они функционируют?
Кисаме хмыкает.
– Умею ли я дышать под водой? Да, могу, но недолго, масса тела слишком велика, минут через двадцать начинается кислородное голодание.
– Хорошая модификация, – одобрительно говорит Учиха. – А эти тоже?
Прохладные пальцы спускаются ниже, касаются жаберных щелей на плечах.
Кисаме думает, напарник, во многом, все еще сущий ребенок. В неумении бриться. В неуемном любопытстве. В отсутствии всякого стыда и смущения.
Кисаме по собственному опыту знает, что лучшие убийцы как раз из таких.
– На плечах нерабочие. Понятия не имею, в чем разница.
Ощущение чужой руки на плече приятно, там кожа особенно чувствительна, и любое касание - ярко, остро, до дрожи. Учиха, кажется, замечает это, потому что ведет подушечкой большого пальца вдоль жаберной щели очень аккуратно, явно специально, на спокойном лице – проблеск интереса.
Кисаме охватывает легкий азарт, как во время битвы, только без злости, без жажды крови. Он отдает Учихе пену для бритья и протягивает кунай.
– Потренируйтесь, наверняка пригодится. Не везде можно найти станок.
Напарник принимает правила игры: мажет лицо Кисаме пеной и, копируя движения один в один, берет за подбородок, чуть приподнимая лицо.
Лезвие куная в руках опытного шиноби в миллиметрах от шеи. Бодрит. Будоражит.
Первые два-три скребка Учиха осторожен с непривычки, но в глазах то и дело кратко полыхает шаринган, и уже через пару секунд движения становятся равномерными, уверенными и отточенными. Гений, что тут скажешь?
Наконец, напарник заканчивает, смачивает край полотенца в воде, убирает остатки пены, вытирает лицо, кладет на щеку всю ладонь, проверяя.
Пальцы у Учихи жесткие от бесчисленных тренировок и ранений, зато сердцевина ладони – мягкая, еще не огрубевшая.
Кисаме думает, что, наверное, в этом и есть весь Учиха: снаружи совсем не такой, как внутри. Вот только пока доберешься до сути, можно легко словить острого в печень или поджариться до хруста в Аматерасу.
Напарник хорошо сторожит свои тайны.
Свои. И чужие.
В том и прелесть Учихи – хитрая шкатулка с тысячью замков и тайничков, полная смертоносных чудес, древних реликвий и знаний об истинном устройстве этого мира.
И понимания – одного на двоих, что Кисаме эта шкатулка не по зубам, сколько ни щелкай акульей пастью. А жаль.
Тепло ладони исчезает, Учиха отстраняется.
– Спасибо.
– Да не за что.
Кисаме остается один, кунай, как и в прошлый раз, входит в дверной косяк, будто в подтаявшее масло. Хошигаке моет руки, от пальцев все еще приятно и прохладно пахнет пеной для бритья, кунай знакомой тяжестью ложится в поясную сумку.
Кисаме поводит плечами - они все еще хранят ощущение осторожных прикосновений - думает, что жизнь, как ни крути, удивительная штука.