Тупая сука.

Он стоял, онемевши, стоял... И с таким хладнокровием наблюдал за тем, как некогда самое любимое и самое дорогое во всем мире тело в бессилии падало на холодный асфальт. Прямо посреди этой шумной, людной улицы. И ему было так больно и печально. Он никогда за всю свою жизнь не находил себя таким жалким и пустым. И его удары – их было мало. Он хотел убивать ее каждым движением, каждым словом, каждым своим взглядом. Он хотел бы, мечтал бы ее просто убить. Но это было так легко для него. Она – такая беспомощная на его фоне и он – тот, кто с такой легкостью лишил бы жизни еще совсем недавно дорогого человека. И убил бы, если смог бы воскресить, чтобы убить снова и снова.
И ей было чертовски больно. Особенно в те минуты, когда он молчал. Когда молча склонялся над ней, лежащей посреди этой городской пыли, каким-то чудом еще не затоптанной бездушными зеваками. Болело тело, сердце, болела даже душа. Они все не имели права смотреть на него, когда он был так пуст, озлоблен, рассержен… Они не имели права так смотреть на него, он был разбит.
- Ты тупая сука, - он говорил настолько спокойно, насколько был способен, ведь голос часами ранее он уже сорвал. – Мне говорили об этом, но я верил не этим разговорам.
- Пожалуйста… - с ее треснувших и окровавленных губ срывались невнятные мольбы. – Прошу тебя… Оставь…
А он лишь сильнее закипал в себе. Боже, как смела она вообще открывать свой рот?! Еще удар по опухшим щекам, еще! Никогда не простит. Больно, ей должно быть хотя бы на треть так же больно.
И, отчего ему было еще больнее, он не мог даже разобрать, кого именно он ненавидел с этого дня больше, кого возненавидел так яростно и навсегда, ее или себя.
А она все так же лежала, свернувшись от беспомощности, на этом проклятом холодном асфальте. Без сил и без слез, но с таким огромным сгустком обиды и горечи… Возможно, ей было даже немного больнее. Жаль лишь, что он во все это уже никогда не поверит.
И снова удары… Здесь, посреди этой улицы, в толпе безразличных людей. Она ждала уже скорее той минуты, когда после очередного укола боли от его рук просто не сможет открыть свои глаза. Чтобы не видеть его пустоты, умереть или хотя бы потерять сознание.
До этого дня она никогда ни о чем его не просила. А сейчас…
- Пожалуйста… - шепот, такой хриплый и жалкий голос. – Прошу…
Но она лишь больше, еще больше его злила. Он ведь помнил этот голос другим, помнил его разным и никогда – таким жалким. И он стоял над ней, вспоминая её восторженные крики. Он помнил радостное возбуждение ее голоса. С особой злобой вспоминал, как звонко и в то же время глухо она стонала под ним, как произносила своим голосом, уже почти задыхаясь, его имя. Но мысль… Малейшая мысль о том, что она совсем недавно проговаривала вслух чье-то другое!.. Другое имя.
И снова пощечина. Такой жуткой боли она еще не испытывала ни разу за всю свою жизнь, сердце буквально крошилось, теряя что-то важное с этими опадающими крошками еще таких живых чувств. И она тоже была почти готова возненавидеть.
В какой-то момент он снова замер, снова смотрел на ее разбитое лицо, снова такими пустыми, отрешенными и мертвыми глазами. Она не понимала, каким образом ей могло быть легче от его ненависти, но она с таким необъяснимым отчаяньем ждала, когда его глаза снова будут ее ненавидеть. Но лишь бы не пустота, только не его пустота! Пожалуйста…
- Пожалуйста! – содрогаясь от немощной боли, от своего бессилия, она закричала так громко, насколько хватило ее сил.
Вся улица, все-все они слышали этот крик, смотрели издалека, со стороны. А она кричала лишь для него. Но прорвать пелену его ненависти и забвения сейчас не смог бы ни один голос. Тем более её. Тем более теперь.
У нее уже не было даже шанса быть услышанной. Сейчас он мог ее воспринимать, лишь причиняя боль. Причиняя столько физических страданий и унижений, с такой жаждой сделать еще больнее, с такой ненавистью и с такой неуемной пустотой в самом себе.
А её «пожалуйста»…
«Пожалуйста» что? Оставить? Забыть? Простить? Пожалеть? Понять? Что?! Что «пожалуйста»?
- Чего же ты хочешь? – он расслабил кулаки, потер переносицу холодной ладонью. Все так же отстранившись, смотрел. А внутри кипела кровь. Его где-то издалека голубая, нетерпимая кровь.
И он совсем не мог сейчас понять, как она, – такая простая и посредственная, – могла сделать так невыносимо больно. Как хватило ей сил заставить его любить себя, потом – ненавидеть.
И даже семейного, родового благородства ему не хватило, чтобы простить или хотя бы быть выше…
Она неуверенно зашевелилась под его ногами, несколько раз попыталась подняться, но изломленные локти тонких побитых рук каждый раз прогибались под тяжестью ослабленного тела. А он следил за этими ее попытками, нахмурившись и улыбаясь. Такая нелепая.
- Помочь тебе? – столько жестокости и ехидства было в этом вопросе, что она заплакала. До последней секунды она не выпускала наружу свои слезы.
Он сразу, в ту же секунду заметил капли на ее щеках, отчего его лицо исказилось животной яростью, он ненавидел эти глупые слезы.
Он резко нагнулся, потянулся к избитому телу своей бывшей любимой, ладонью схватил ее за корни светлых волос. И дернул вверх. С такой силой, что ее тело буквально подорвалось с асфальта и неестественно повисло над землей, пока он мертвой хваткой держал ее за локоны длинных волос у затылка.
Боже, как он любил когда-то эти волосы…
- Неджи! – ее крики, теперь уже такие уверенные, такие пронзительные.
Она поднимала свои руки вверх, к его руке, пытаясь освободиться от боли и унижений. А вся эта боль в то время скопилась у затылка натянутыми нитями ее волос, и весь тот гематомный ужас, что он оставил по всему ее телу минутами ранее, собрался в один миг у головы.
Пока он одним легким движением не отшвырнул ее тело прочь от себя.
Упала. Снова. Даже не успела крикнуть, не успела подставить руки. Отшвырнули, как ненужную вещь, замаравшую руки владельца. Столько крови. И все еще столько слез…
- Ино, - он произнес ее имя сегодня впервые. С такой нежностью, с таким трепетом.
Она не знала, притворным ли был его тон, но так хотелось верить, что для него еще хоть что-то светлое несли в себе эти слова, эти моменты…
- Ино, - он снова повторил, делая паузу, словно собираясь с мыслью. – Ты должна была понимать… - сожалением и болью сквозил его твердый тихий голос. И его руки едва заметно дрожали. – В любом случае…
- Неджи! – сорвавшийся с ее губ горький всхлип перебил его, но шатен был намерен закончить свои слова.
- В любом случае, - он слегка повысил голос. - Ты уже наказана. А его я просто убью, - необычайно легко он произнес эти слова. – Надеюсь, ты не слишком сильно его любила и тебе не будет больнее, чем сейчас.
Он развернулся к ней спиной, сделал два твердых шага в сторону. Она расширенными и испуганными глазами смотрела за тем, как он просто уходит. Она не думала о Саске, который наверняка будет убит, как и обещал ей Неджи, она не сомневалась. Но она не могла жить прямо сейчас, в эту самую секунду! Жить и видеть, смотреть на то, как просто и с какой легкостью он навсегда уходит, оставляя ее полумертвую здесь, посреди улицы, одну.
Он сделал еще пару шагов, ей показалось, что еще совсем чуть-чуть - и он потеряется в толпе, ей показалось, что еще совсем чуть-чуть - и его больше совсем нет, отныне не существует для нее. И это было так безумно страшно и больно, что в голове крутилась только одна безумная мысль – расцарапать себе глаза. Потом – сердце. И умирать долго, возможно, даже вечно, от собственной проклятой руки. От сотню раз проклятой, от однажды предавшей. Словно она имела право так легко уйти от своей судьбы. Своей судьбы, в которую он когда-то так верил. Но он вдруг остановился. Она ждала, когда он развернется снова к ней лицом. Но не развернулся.
Словно разрываясь в сомнениях, он долго подбирал слова. Он просто не знал сейчас, верным ли будет его следующее решение, но именно сейчас в его голову приходили счастливые, невыносимые воспоминания, приходили воспоминания о еще вчерашних чувствах и… И он клялся себе, что они заполнили его сейчас в последний раз, он клялся самому себе, про себя, но во весь голос, с непоколебимой горячей решимостью. И он себе поверил. Позволил сам себе в последний раз дать при ней слабину. Последнюю, такую мелочную, ничего не значившую.
- Останься здесь. Через минуту Шикамару заберет тебя, - и он исчез в толпе, в следующую секунду уже жалея о том, что пообещал позаботиться о ней чужими руками. Он знал, что выполнит это обещание. Любой ценой. Ценой своего достоинства и гордости.
А она, потеряв его из виду, просто закрыла глаза, вжимаясь всем телом в серый, местами мокрый асфальт. И в голове отчетливо звучало: «Ты тупая сука…».