Вернуться невозможно.

Музыкальная тема: Звезда любви

«Мелкие горести и неглубокая любовь живучи. Великое горе и великая любовь гибнут от избытка своей силы».
(О. Уайльд)

Саске не часто ездил на метро. Многолюдность и давка выводили его из себя. Потому, когда у него не было возможности воспользоваться личным авто, парень предпочитал пешие прогулки, если не поджимало время. По вечерам же, когда рабочий день давно закончился, а в вагоне не было привычной суеты и толкотни, никто не пытался отдавить ему ноги, заехать локтем или просто поприжиматься, что особенно раздражало Учиха, Саске позволял себе поездку на общественном транспорте.
Откинувшись на спинку сидения, парень внимательно следил за тем, как по табло бегут красные буквы, неся в себе для кого-то весьма важную информацию. Но только не для него. Все, что Учиха хотел знать, он уже знал, просто он всегда был сосредоточен и одаривал повышенным вниманием всё, на что бы ни падал его взгляд. Заняв место чуть левее двери, он видел людей, входящих и выходящих из вагона. Ни один из них не вызвал в нем ни малейшего интереса. Они просто попадали в поле зрения, маяча своими унылыми лицами, а он провожал их цепким взором угольно-черных глаз, отмечая ту или иную нелепость в их поведении и внешности, и тут же забывал об их существовании.
Вечерние огни проносились за окнами метро, завораживая и притупляя внимание, навалившаяся скука клонила в сон, и парень прикрыл веки, задремав под тихое шуршание электропоезда. Ему даже начали являться какие-то неясные обрывки видений, и словно толчок в бок – Саске резко отрыл глаза.

Девушка стояла к нему спиной, приготовившись к выходу. Ее черные, ниже колен волосы были стянуты в низкий хвост. Изучая ее спину, Учиха почему-то подумал, насколько ей, наверно, сложно управляться с такими длинными волосами. И тут же представил, как они каскадом рассыпаются по ее плечам, полностью скрывая обнаженную спину. Что-то неуловимо знакомое ему показалось в нарисованных его воображением образах: в этих плечах, спрятанных под тонкой тканью серо-зеленой кофты, в ровной, напряженной линии спины и гордом повороте головы.
Учиха въедался глазами в девушку, а воспоминания всплывали, обгоняя друг друга и подсовывая всё новые и новые штрихи. Наверно, он слишком уж пристально пялился на ее тонкую фигурку, потому как незнакомка неожиданно обернулась, мазнула по Саске скользящим, убегающим в никуда взглядом и снова отвернулась, выходя из вагона.
Учиха невольно напрягся, ему даже показалось, что его тело подалось чуть вперед, хотя на самом деле, он не шелохнулся, лишь в легком удивлении приподнял брови.
Первым его порывом было встать и пойти за брюнеткой, минутное желание, которое, впрочем, тут же исчезло, когда память, гадкая и мстительная, воскресила в сознании картинки прошлого, наполненные его давней желчной обидой.
Лицо парня вновь обрело прежнее безразличное ко всему выражение. Он откинул назад голову и снова прикрыл веки.

***

Саске никогда не привязывался к людям, к местам и событиям. Всё, что не имело для него значения, навсегда уходило в прошлое без слезливых сожалений.
И когда она ушла, Саске не стал думать о ней – она стала пройденным этапом, а ему нужно было двигаться дальше.
Он никогда не отличался сентиментальностью, потому не собирал и не хранил снимки пошлых лет. Но сегодня на него нахлынула ностальгия. Многое, казавшееся навсегда утраченным, снова возвращалось к нему.
– Наруто, – придерживая плечом телефон подле уха, Саске натягивал джинсы, прыгая по комнате на одной ноге. – У тебя есть фотки нашего выпуска, курс первый-второй?
Получив положительный ответ, Учиха отключил сотовый, быстро оделся и покинул квартиру.

Коллекция фотографий Наруто его, разумеется, не устроила. Этот оболтус сохранил абсолютно ненужные снимки, так решил Саске, листая внушительных размеров альбом. Из всей той кипы идиотских снимков, где их поток позировал на фоне всевозможных памятников, деревьев и даже урн, Учиха выделил лишь один. Единственная фотография, на которой был запечатлен он, бережно обнимающий прижавшуюся к нему черноволосую девушку.
Кин – хлесткая и стремительная, как выбивающий искры удар стали о сталь двух скрестившихся катан. Кин – мелодичная и игривая, как тихий звон колокольчика. Кин Тсучи – девушка, с которой не сложилось.

Они были красивой парой. Странной, но невероятно красивой.
Когда они смотрели друг на друга своими непроницаемо черными глазами и загадочно улыбались чему-то, только им двоим ведомому, вокруг них рождалось некое таинство.
Когда он прижимал ее к стене в коридорах университета, жадно целуя ее сладкие губы и не обращая внимания на колкие оклики друзей и замечания преподавателей, они знали – все им завидуют.
Она была воистину великолепна в своём классическом стиле, с неизменно дерзкой улыбкой и вежливо-презрительным взором.
Он же был редкостным шалопаем в потертых, рваных джинсах и кроссовках – одним из самых сексуальных парней универа.

Ее решения всегда были сродни приговору, не терпящему обжалования, окончательному и обязательному к всеобщему признанию.
Но Саске не был бы Саске, если бы безропотно принимал навязываемую ему позицию.
Когда Кин решила уйти, чтобы осуществить свою давнюю мечту стать музыкантом, она просто поставила Саске перед фактом. Она не обсуждала с ним свои планы, она просто доводила до сведения Учиха, что теперь будет обучаться в другом университете. Тсучи всегда была слишком самостоятельной и независимой, даже от человека, которого любила. Ей было как будто безразлично, согласится он с ее доводами или нет, больше всего на свете она не любила навязываться.
А в Саске закипала обида, приправленная себялюбием и враждебностью ко всему, что противоречило его желаниям. Ее попытки быть достаточно взрослой и самой решать всё за себя, он воспринимал как холодность и пренебрежение им и их отношениями.
Они были слишком нетерпимы друг другу, заботясь лишь о своих интересах, слишком эгоистичны и самоуверенны, чтобы беспокоиться о чувствах друг друга, и слишком горды, чтобы прощать.
И когда Кин ушла, Саске долго не мог понять: что же их связывало всё это время?
А то ноющее чувство пустоты, что образовалась после их расставания, он упорно гнал от себя, называя его обычной скукой.
Он воспринял ее уход как предательство и обрезал все нити.

***

Саске никогда и ничего не делал просто так. Любой его поступок был наполнен глубоким, ему одному ведомым смыслом.
Следующий вечер ничем не отличался от многих предыдущих. Он сел в метро, окинув оценивающе-холодным взором пассажиров, и занял место чуть левее двери.
Он снова провожал ее спину сверлящим взглядом. Но только Кин больше не оборачивалась, пряча от него своё усталое, печальное лицо с огромными пропастями черных глаз.
Это продолжалось уже несколько вечеров кряду.
Он забрал свою машину из автосервиса, но продолжал как проклятый, залезать в вагон метро, садиться чуть левее двери и ждать.
Эта девушка была перед ним виноватой. Хотя в чем – уже давно не имело значения. И, увидев ее измотанную, с невыразимою тоскою во взгляде, ему вдруг очень хотелось услышать, что жизнь у нее не сложилась, и всё от того, что когда-то она ушла, оставив его. Такова уж человеческая природа – мстительно упиваться радостью, видя страдания тех, на кого затаили обиду.

Саске никогда не принимал опрометчивых решений и не отличался безрассудством.
А она в который раз уходила, пропадая среди улиц и домов душного мегаполиса. И сегодня парень не выдержал, вскочив со своего места, он кинулся следом, успев проскользнуть через уже закрывающиеся двери, и огляделся. Кин торопливо шла к эскалатору, не замечая ничего вокруг. Учиха ускорил шаг, направляясь за девушкой наверх, прочь из подземки.
Вечерний город был наполнен гулом и смогом, давя монументальностью нагроможденных друг на друга серых, пыльных плит, из которых обычно сложены все города.
Парень не совсем понимал, для чего сейчас идет за Кин, выйдя не на своей станции, шагая в неизвестном направлении. А. главное, зачем это ему нужно? Но он продолжал идти, нагоняя девушку, и, почти поравнявшись, неожиданно для себя окликнул.
Ее имя прозвучало слишком глухо, и Тсучи попросту его не расслышала. Самое время было осознать, что он сейчас делает то, что ему совершенно не нужно, и вернуться обратно в метро.
Но Саске лишь прочистил горло и повысил голос, перекрикивая шум машин.
– Кин!
Сперва она думала, что ей просто показалось, что кто-то ее зовет сквозь металлический грохот города, потому даже не обернулась. Но настойчивый зов повторился, отвлекая девушку от раздумий.
Тсучи остановилась и огляделась в поисках источника звука.
Вычленив из безликости многоэтажек и снующих туда-сюда людей замершего подле нее брюнета, она вопросительно-удивлено смотрела на того, кто посмел вырвать ее из мира глубоких размышлений.
Смотрела так, будто видела впервые.
– Саске? – неуверенно произнесла она, чуть прищурив один глаз, точно узрела призрака. Впрочем, именно призраком он и был для нее. Призраком прошлого.
– Привет, – поздоровался брюнет, вот теперь действительно не понимая, для чего он это затеял.
– Привет, – выдохнула Кин, поправляя наплечную сумку.
– Давно не виделись, да?
– Ага, – Тсучи кивнула и перевела взгляд в ту сторону, куда держала путь.
– Как жизнь?
– Лучше всех, – без особой радости отозвалась Кин, и даже мимолетная улыбка не тронула ее губы. – Извини, я очень спешу, – она развернулась и торопливо пошла прочь, не оглядываясь, выстукивая каблучками по асфальту сбивчивый ритм.
Саске остался стоять посреди тротуара, провожая ее чуть высокомерным взглядом. Она ничуть не изменилась, и даже встретив его на улице после стольких лет разлуки, не удосужилась потратить хотя бы каких-то десяти минут на общение с ним.
Он надменно вздернул голову. Эта девушка была перед ним виновата.

***

Саске никогда не заботила смерть. Он знал, что каждый человек рано или поздно умрет, и относился к этому, как к естественному физиологическому процессу, неотъемлемому элементу, как отдельно взятой жизни, так и всего бытия. Более того, Учиха считал, что всё человечество идет по пути саморазрушения, и с каждым случается то, что он заслуживает.

Выходить на ее станции и идти вместе с Кин до того места, где они расходились каждый в свою сторону, стало для него неким ритуалом. Он интуитивно ощущал, что с ней что-то происходит, но не задавал лишних вопросов. А Кин не собиралась с ним откровенничать, поэтому чаще всего они шли молча и молча расставались. Кин никогда не гнала его, лишь чувствовалось, как ее напряжение постепенно спадает по мере того, как они приближались к традиционному месту расставания.

– Я провожу тебя, – неожиданно вызвался Саске, и Тсучи вздрогнула и недоуменно повела плечами, но отговаривать не стала.
Миновав квартал, они подошли к широким стеклянным дверям медицинского центра.
– Ты здесь работаешь?
У него вдруг отчего-то неприятно захолодело под ложечкой. Парень незаметно сжал кулаки. Он ненавидел это чувство обеспокоенности, граничащее с безотчетным страхом.
Ведь у него всё всегда было под контролем.
– Нет, – Кин отрицательно качнула головой, и Саске невольно нахмурился.
– Мне можно с тобой? – он с подозрением покосился на девушку, ища в ее облике ответы на свои догадки.
Та замешкалась, приостановившись в плавно раскрывшихся им навстречу дверях.
– Хочешь посмотреть? – абсолютно бесстрастно поинтересовалась она, обернувшись на брюнета.
– Да, – твердо ответил Учиха.
– Ну пошли. Посмотришь.
Они прошли длинным полупустым коридором, минуя несколько дверей. Кин то и дело кивала попадающемуся на их пути персоналу клиники. И Саске всё больше утверждался в мысли, что девушка здесь постоянный визитер.
Он шел рядом с нею и украдкой рассматривал ее лицо: чуть вздернутый нос, приятной полноты губы, острый подбородок, извечная вертикальная складка, прорезывающая весь лоб и тонкая сеть морщин у рта, говорившая о глубокой внутренней тревоги. Она всегда была для него загадкой, ее мысли и желания.
Но он никогда не стремился ее познать, считая это пустым занятием.

Когда они вошли в палату, освещенную светом голубого ночника, Саске неожиданно для себя растерялся, встретившись взглядом с не по-детски серьезными глазами маленького мальчика. Тот сидел на кровати и счастливо улыбался вошедшим.
Он ждал их.
Ждал весь этот долгий день в окружении чужих людей.
– Мама, – радостно, с долей облегчения прошептал мальчик, протягивая руки к Кин.
Она торопливо подошла к ребенку и порывисто обняла, крепко прижав к себе. А мальчик поглядывал из-за ее плеча на Учиха своими широко распахнутыми темными глазами, не понимая, зачем сюда пришел этот незнакомый человек.
Саске стоял угрюмый и чуть нахохлившийся, разглядывая обычную больничную палату, пропахшую медикаментами и сверкающую своей тошнотворной стерильностью. Разглядывал мальчика, который что-то увлеченно щебетал, рассказывая мягко улыбающейся матери всё, что накопилось у него за день.
Он был точной копией Кин: большие темные глаза, ярко выделявшиеся на худеньком личике, короткий ежик черных волос, молочной белизны кожа.
А может быть, его копией?

Саске так и простоял у двери, слушая, изучая, внимая. Он по-прежнему не задавал вопросов, он итак всё понял. Имя, фамилия, дата рождения и диагноз – всё это было на табличке при кровати.
Саске вышел из центра с гнетущим чувством человеческого ничтожества, немощности и бессилия перед неумолимыми силами природы, которые люди сами же и пробудили.
Они остановились у крыльца, чтобы проститься. И впервые за эти дни Кин смотрела прямо на Учиха. Ни сквозь, ни вскользь, а внимательно и заинтересованно. Она будто спрашивала: «Ну как, твоё обиженное самолюбие удовлетворено?»

***

Опершись руками о раковину, Саске разглядывал себя в зеркало. Гладко выбритое аристократическое, с правильными чертами лицо, обрамленное смоляными прядями. Пренебрежительный взгляд, надменно поджатые губы. При всей своей привлекательной внешности Саске до сих пор был один, и в какой-то мере гордился тем, что сохранил свободу. А попросту же считал, что ни одна из девушек, постоянно вертящихся вокруг него, его недостойна. Он всегда был заносчивым, а, может, просто недоверчивым, не желающим больше быть брошенным, и оттого отгородившимся ото всех своей хваленой независимостью. Или же слишком занятым, чтобы отвлекаться на такие мелочи, как устройство личной жизни.
Теперь же, глядя на своё отражение, он то и дело задумывался: а у кого из них не сложилось на самом деле?
У него или у Кин? Путь она и была обречена на часы и годы безутешного горя, но в ее жизни уже однажды зажглась звезда, осветившая иным смыслом ее бренное существование. У Кин было ради кого жить, ради кого вгрызаться в эту жизнь, ради кого страдать, спасая и защищая. Другое сердце билось рядом с нею, маленькое и нежное.
А ради чего жил он?

Саске с каменным лицом уверено шел по коридору мимо дежурной медсестры и охраны, мысленно надеясь, что они не обратят внимания на одинокого посетителя, шагающего по клинике в столь поздний час.
– Молодой человек, вы куда? – строго окликнула его слегка полноватая женщина средних лет.
Да, мечте не суждено было сбыться.
– Я пришел навестить Изуну… – парень на миг запнулся, указывая на дверь, ведущую в отделение. Учиха только сейчас сообразил, что у мальчика была фамилия матери. – Тсучи.
– Время посещения давно окончено. Посмотрите на часы. А посторонним сюда вообще нельзя, – сурово покачала головой женщина, явно намекая, что Саске не мешало бы покинуть помещение.
– Я не посторонний, – грубо огрызнулся Учиха. Его черные глаза сердито сверкнули, а нижняя губа нервно дернулась. – Я отец!
Медсестра смерила брюнета недоверчивым взглядом, затем зачем-то заглянула в свой журнал и снова посмотрела на посетителя.
– Документы, пожалуйста, – вполне миролюбиво потребовала она.
Тихо хмыкнув, Саске вытащил водительское удостоверение и протянул женщине.
Досконально изучив их не хуже полицейской ищейки, медсестра покосилась исподлобья на парня и вернула ему документы.
– Время посещений давно окончено. Посторонним вход воспрещен. Потрудитесь покинуть клинику, – спокойно, но настойчиво произнесла она.
Саске чертыхнулся и, крутанувшись на каблуках, стремительно прошел мимо медсестры, создав собою приличный сквозняк и всем своим видом демонстрируя полное негодование поведением персонала.

Он просидел в машине у центра почти до утра, не сводя глаз с дверей и ожидая Кин.
Звонить Саске предусмотрительно не стал, тем более, девушка все равно отключала телефон, чтобы никто не отвлекал ее от сына.

Она выходила медленно, словно боялась упасть, приложив руку к губам. В пустой серости надвигающегося утра ее силуэт остро выступал на фоне мутно-белого здания, как будто кто-то вырезал ее из черной бумаги, тонкую, маленькую, и наклеил на этот унылый пейзаж. Спустившись с крыльца, Кин остановилась, точно не знала, куда же ей надо идти теперь, да и надо ли вообще куда-то идти, и, сделав нетвердый шаг, чуть качнулась от изнуренности и бессонницы.
Саске ударил по газам, и машина, рыкнув мотором, сорвалась с места и плавно подкатила к входу.
Как только Тсучи увидела Учиха, сразу выпрямилась, неимоверным усилием воли прогоняя из своего облика усталость, и поспешно стерла с лица слезы. Она была слишком горда, что позволить себе показать другим свою слабость. Она привыкла справляться со своим горем сама и сейчас не нуждалась ни в чьей жалости.

Не подав и виду, что он невольно стал свидетелем ее вырвавшейся наружу скорби, Саске галантно усадил девушку в авто, справился об адресе, и машина покатила вперед, шурша шинами по асфальту.
Большую часть дороги они проехали, молча, слушая беззаботное мурчание магнитолы.
Саске смотрел на дорогу, хмуря лоб и чуть покусывая губы. Вихри мыслей проносились у него в голове, и он не знал с чего начать разговор.

– Я думала, ты больше не придешь, – Кин первая нарушила неуютное безмолвие и склонила на бок голову, искоса глянув на парня.
Тот вцепился в руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Мышцы под обтягивающей футболкой заметно напряглись.
– Ты замужем? – резко, даже грубо спросил Учиха, и пульсирующая жилка вздулась на лбу, выказывая крайнее напряжение.
Тсучи была явно поражена столь прямым вопросом, потому чуть помедлила, точно решая, что сказать, и мотнула головой, с тоскою глядя на убегающую под колеса машины трассу.
И снова тишина, нарушаемая лишь тихой мелодией, льющейся из динамиков.
– Это мой ребенок? – слишком уж уверенно для вопроса произнес Саске, требуя ответа и неотрывно следя за дорогой.
Кин удивленно вскинула брови и посмотрела на собеседника, как на полоумного.
Сегодня Саске умудрился изумить ее как никогда прежде.
– Нет, конечно, – размеренно, весьма убедительно протянула она, всматриваясь в сосредоточенное лицо брюнета.
– Разве? – Парень недоверчиво поджал губы, намекая, что Тсучи по какой-то причине его подло обманывает, и бросил на девушку короткий, пытливый взгляд. Он даже сам не понимал, что начинает спорить о том, чего не знает наверняка. – Ты ушла, когда нам было по девятнадцать, а Изуна родился как раз через девять месяцев после нашего расставания. Я всё подсчитал, – настаивал на своей правоте Учиха.
Кин откинулась на спинку сиденья и, отвернувшись, следила за пробегавшими мимо домами с бледными пятнами горящих окон.
– Я ушла, когда мне было восемнадцать, Саске, – поправила она его, нервно дернув головой. – Я не окончила первый курс.
Разумеется, он не помнил таких мелочей.
Учиха подозрительно нахмурился, словно это она заблуждалась, ошибаясь в очевидных вещах, а не он.
– Но мог бы быть моим, – почему-то ему вдруг очень захотелось, что бы это было именно так.
Он словно обвинял ее, что однажды ушла, что посмела родить ребенка не от него.
Саске никогда не был ни романтиком, ни идеалистом, даже тогда, когда решил при их первой встрече, что с этой девушкой у него навсегда.
– Мог бы, – согласилась Кин. В ее голосе ясно улавливались нотки раздражения. – Но не твой.

***

Саске никогда не тратил зря ни сил, ни времени.
Ему было прекрасно известно, что метаболизм клеток в организме ребенка слишком высок, чтобы успевать уничтожать эту заразу. А онкология органов ЖКТ и вовсе искореняется лишь операбельным путем. И как человек здраво и рационально мыслящий, он относился весьма скептически к заведомо ложной вере в чудо.

– Что это? – Кин недоверчиво взирала на пачку банкнот, зажатую в руке парня.
– Деньги, – просто ответил Саске, чувствуя себя несколько неуютно под ее пытливым взглядом и от того сердито хмурясь.
– Откуда… столько?
– Не важно.
– Я не возьму, – в паническом отчаянии вдруг запротестовала Кин, делая шаг назад, словно хотела спрятаться от Саске, принесенных им денег и этой реальности, в которой она неожиданно стала зависимой.
– Бери, – жестко, почти приказывая, рыкнул Учиха. – Они тебе нужны.
Саске отлично знал, о чем говорит, он не был глухим, слепым и глупым. Он видел, как она разрывается между больницей и работой, совсем не оставляя себе времени на сон. Но денег на покрытие дорогостоящего лечения не хватало. Она уже давно исчерпала все лимиты соцпрограмм. Но признаться ему в том, что ей нужна помощь, всё равно не могла.
Кин долго колебалась, затем протянула руку и неуверенно приняла деньги, потупив взор. Ей было как будто стыдно за то, что она не может сама справиться с навалившейся на нее проблемой, а принять чью-то помощь было равносильно признанию собственной несостоятельности.
– Подай, пожалуйста, мою сумку, – тихо попросила она, усаживаясь за стол.
Учиха выполнил ее просьбу, следя за тем, как девушка берет листок, ручку и начинает что-то поспешно писать.
– Что ты делаешь? – Саске озадаченно заглянул ей через плечо, читая строчки.
– Расписку пишу, – пояснил Кин, не отрываясь от бумаги.
Парень лишь на миг прикрыл глаза, задохнувшись от нахлынувшей злости и негодования. В ушах зашумело, а перед взором поплыли алые куги.
– Ты что, дура что ли? – прохрипел он, еле сдерживаясь, чтобы не кинуться на Тсучи и не изорвать в мелкие клочки ее писанину.
Она подняла на него изумленный взгляд и нахмурилась, ощетинившись всеми иголками, что еще сохранились в ее своенравной натуре.
– Я всё отдам, – с расстановкой произнесла она и чуть прищурилась, как бы говоря: «и не спорь».
Хотела еще добавить: «мне чужого не надо», но по свирепому лицу Саске поняла – эта фраза будет лишней.
– Думаешь, я – молодой, здоровый мужчина – не смогу заработать еще денег? – с плохо скрываемой обидой процедил Саске.
Она снова ухитрялась его задеть.
Кин поджала губы и уткнулась в недописанный лист.
Саске физически ощущал происходящую внутри нее борьбу между гордостью и катастрофической необходимостью.
– Это не для тебя, – нарочито подчеркнуто сказал он. – Если не возьмешь ты, я отнесу их в клинику.
Девушка крепко сжала ручку в белых, бескровных пальцах, сверля взглядом лежащие на столе купюры.
– Я не могу их принять просто так, – наконец сдалась она.
– Можешь и должна. Хоть раз в жизни сделай так, как я говорю.

***

У Саске всегда была цель в жизни, к которой он шел, не взирая ни на что. Ему было безразлично, что о нем думают и говорят, осуждают или поддерживают, помогают или отворачиваются. Ничего ровным счетом не имело значения, кроме того, к чему он так упорно стремился. Одни цели сменяли другие, новая мечта приходила на смену уже сбывшейся.

– Ему стало легче, – глаза девушки светились неподдельной радостью, заполнявшей не только ее саму изнутри, но и целую комнату, всё квартиру, весь огромный мир.
В этом была ее особенность, что бы ни было у Кин на душе, она умела заражать этим каждую частичку, каждое существо, находящееся рядом. Впервые за эти месяцы Саске увидел на ее лице улыбку, не вымученную и тусклую, к которой он никак не мог привыкнуть, а прежнюю, искреннюю улыбку беззаботной девчушки, которая еще не знала, что такое настоящая трагедия, и жизнь ее была – чистый лист, который она непременно раскрасит яркими красками судьбы, но среди них точно не будет черного.
– Это лишь благодаря тебе, – Кин обняла парня.
Ей хотелось разделить этот краткий миг счастья с человеком, который волею судьбы разделил с нею и ее горе.
– Всё будет хорошо, теперь всё будет хорошо, – воодушевленно твердила она, словно мантру, и, окрыленная надеждой, крепче сжимала широкие плечи Саске своими не по-женски сильными руками.
Она всегда была сильной, если не физически, то духовно. Ее стойкости можно было только позавидовать. Хотя Саске было даже трудно представить, каких немыслимых усилий ей стоит эта невероятная выносливость, заключенная в таком хрупком теле.
Саске поднял руку и провел ладонью по лицу Кин, приподнимая ее голову, и заглянул в большие проницательные глаза, во тьме которых жили целые миры ее мыслей и чувств.
Он хотел ей что-то ответит, что-то ободряющее и жизнеутверждающее, но вместо слов парень откинул назад темные тяжелые пряди и коснулся сухих губ своими. Он знал – сейчас неподходящее время, да и будет ли оно у них когда-нибудь подходящим. Потому ждал, что Кин вот-вот возмущенно оттолкнет его и влепит пощёчину. Это было как раз в ее стиле.
Когда Саске впервые попытался поцеловать Тсучи в бытность их студенчества, она чуть не испепелила его своей яростью, осадив прыткость Учиха точным ударом между ног. После того случая он раз и навсегда уяснил для себя – этой девушкой невозможно завладеть нахрапом.
Он был слишком самоуверен, а она такая неприступная.
И сейчас Саске осторожно целовал ее, удивленно отмечая, как Кин осторожно отвечает ему, робко обвивая руками его шею. Возможно, с ее стороны то была лишь благодарность за то, что Саске делает для нее и ее сына. А что он сам испытывает к ней? Жалость? Любовь? Или это такая изощренная форма мести?
Руки парня прошлись по девичьим плечам, стягивая вниз кофту. Поцелуй из робкого уже перерастал в более требовательный и страстный. Кин обнимала Саске, зарываясь длинными, музыкальными пальцами в жесткие, топорщащиеся на затылке непослушные вихры, подавалась вперед, теснее прижимаясь к крепкому мужскому телу.
Это было как в первый раз, восемь лет назад в доме Наруто, когда парочка сбежала ото всех и заперлась в одной из комнат, чтобы никто им не мешал. Тогда было начало весны, и ветер, врывавшийся в распахнутое окно, приносил запах талого снега и первой оттепели. И тонкое платье скользило с ее плеч, с тихим шорохом опускаясь на пол.
Саске раздевался торопливо и несколько неуклюже, постоянно путаясь в пуговицах и чертыхаясь. Кин тогда смеялась над ним тихо и беззлобно, помогая справиться с непослушной одеждой. Потом были влажные простыни, смятая постель, сплетение рук и тел, томные вздохи и громкие удары в дверь беспардонного Наруто и его крик, чтобы «эти единоличники быстро вернулись к гостям». А они только смеялись, лежа в обнимку, поглядывали на дверь и беспрестанно целовались, лаская друг друга и не удосуживаясь ответить на гневные возгласы Узумаки.
Сегодня не было ни спальни Наруто, ни их однокурсников. Сегодня была совсем другая жизнь, далекая и отличная от той, которую им так и не суждено было прожить вместе. Но они были вместе вопреки времени. Они повернули стрелки часов вспять, и время для них остановилось, сделав обратный виток. Саске снова, как тогда, жадно целовал ее губы, растворяясь в приятной неге, заглядывал в чуть приоткрытые глаза, вбирал в себя каждый ее вздох, каждый стон. Кин, казалось, забыла обо всем на свете, упиваясь близостью и теплотой парня. Нежно обнимала, покрывая поцелуями мускулистый торс, доверчиво терлась о щетинистую щеку Саске.
И длинные волосы струящимся потоком рассыпались по плечам.

Потом наступило утро, серое и дождливое, принеся с собою долгожданную прохладу и свежеть.
Саске лежал рядом с безмятежно спящей Кин и смотрел на ее лицо, разгладившееся от морщинок постоянных переживаний. Она спала, чуть приоткрыв рот, и сжимала в пальцах край покрывала. Совершенно трогательная, прежняя, еще не знавшая, какие сюрпризы преподнесет ей жизнь. Ведь всегда уверен, что беда случится с кем-нибудь другим, а тебя непременно обойдет стороной. И лишь выбившийся из общей волны темных волос серебряный волос вкрадчиво шептал о том, как много она уже пережила.
Учиха не удержался и провел пальцами по прохладной щеке девушки, наслаждаясь бархатистостью ее кожи. Кин вздрогнула и открыла глаза. Тревожный, чуть мутный ото сна взгляд устремился на Учиха.
– Что-то случилось? – сипло проговорила Кин.
По ее виду сразу стало ясно – она готова прямо сейчас сорваться с места и бежать хоть на край света, если ей скажут, что с ее сынишкой что-то стряслось.
– Ничего, – Саске притянул ее ближе и ласково чмокнул в висок.
Кин расслабленно улыбнулась, утыкаясь носом в теплое плечо парня, и тихо засопела.
– Я вот что подумал, – начал брюнет, бережно перебирая темные пряди ее шелковистых волос. – Ты можешь переехать ко мне, а эту квартиру сдавать в аренду.
Он, затаившись, ждал ее действий и не ошибся в ее реакции. Тсучи тут же села, отодвигаясь от парня, и в привычной манере вздернула голову. Вся ее поза выражала напряжение и непоколебимость.
– Это ни к чему, – с нотками высокомерия ответила брюнетка и, гордо приосанившись, поднялась, оставляя Саске наедине с его мыслями.
Учиха тихо хмыкнул и тоже сел. С ее упертостью невозможно было бороться, но и мириться с нею Саске не собирался. Встав, парень направился в ванную следом за Кин.

***

Саске не допускал жалости к себе и никогда и никого не жалел.

– Всё будет хорошо, – в отчаянии бормотала Кин, то выкручивая пальцы, то сжимая кулаки до боли в суставах. – Всё будет хорошо.
Она металась по комнате, словно раненый зверь, но не могла найти выхода из окружившей ее плотной пелены безнадежности и душевной боли.
– Я заберу его.
– Но…
Кин подняла вверх руку, требуя тишины.
– Не хочу, чтобы он там без меня… – она осеклась, приложив трясущуюся руку к плотно сжатым холодным губам, сдерживая рвущийся из груди стон. – Слишком многие не хотели, чтобы он был. И вот это случилось, – девушка помолчала. – Я боюсь, что я тоже когда-то не хотела…
В широко открытых, смотрящих в пустую точку пространства, глазах стояли крупные слезы отчаяния.
Саске быстро пересек комнату, взял безропотно подчиняющуюся девушку за руку, что есть силы, обнял, прижимая к себе, и коснулся губами ее макушки.
Ее родители были категорически против общественного позора в лице незаконнорожденного ублюдка. Они до сих пор не знали о трагедии, что произошла в судьбе их дочери и внука, потому как Кин скорее откусила бы себе язык, чем обратилась к ним за поддержкой.

А Саске знал, он был рядом и сходил с ума от собственного бессилия и никчемности, осознавая, как на самом деле он жалок и слаб. Никакие связи и сокровища мира не могли исправить случившегося. Он не был богом, хоть и всегда считал себя выше других людей.
Кин уткнулась ему в плечо, вцепившись ледяными пальцами в его рубашку. Он чувствовал, как намокает ткань, впитывая в себя ее жгучие слезы, обжигающие кожу.
Саске никогда не умел успокаивать девушек. А их слезы чаще всего раздражали, так как казались признаком глупости. Но сейчас он просто не знал, что ему делать. Все слова, вертящиеся на языке, были бессильны утешить ее горе.
Он сжал ее руку в своей, переплетаясь пальцами и, прикрыв глаза, просто целовал ее лоб, высокие скулы, мокрые, обращенные на него глаза, чуть припухшие от рыданий губы.
– Выходи за меня, – с жаром прошептал он, зарываясь носом в ее волосы.
Кин вздрогнула и отшатнулась, стирая ладонями с лица слезы и поцелуи и тихо всхлипывая. Она была ошарашена и растеряна, бездумно таращась на Учиха покрасневшими от слез глазами.
– Поздно уже, – наконец еле слышно произнесла она, рвано вздыхая, как обычно бывает после сильных рыданий, когда легкие еще не пришли в норму после спазматических сокращений.
Парень автоматически посмотрел на часы на противоположной стене. Два часа ночи. Действительно, поздно.
Он снова перевел взор на Кин, она стояла и отрешенно смотрела куда-то в сторону, всецело погруженная в свои печальные мысли.
«И правда, поздно, – обреченно подумалось ему. – Для всего».
Саске беспокойно осмотрелся. Что-то болезненно жгло его изнутри, словно в грудь вонзили каленое железо.
Вся эта квартира: пианино, к которому Кин уже давно не прикасалась, гитара в углу, уже позабывшая, как тонкие пальцы девушки перебирают струны, кровать и стол у окна казались до безумного нелепыми и непонятными, как будто появились здесь случайно, выпав из других миров, бездушные вещи, которыми мы окружаем себя и которые совершенно бесполезны. Они не дают ответов, они не защищают от одиночества, они не спасают нашу жизнь. Неужели ей так хочется остаться наедине со своей непосильной ношей?
Парень буквально изменился внутренне: губы превратились в узкую полоску, взгляд стал жестким, а кулаки чуть сжались. Он сделал невероятный шаг, пусть необдуманный, спонтанный и ошибочный, но он его сделал, а Кин снова не оценила его порывов.
Ей не нужна жалость.

***

«Бывают трагедии, которые люди постигают чувством, но не могут охватить разумом».
(А. Дюма).

Маленькие дети в силу своего возраста не понимают, что такое смерть, но, как любое живое существо, чувствуют ее приближение.
Его забрали на рассвете, вырвав из ее обессиленной ладони его холодную крохотную ручку, которую Кин сжимала всю ночь, раскачиваясь из стороны в сторону над его худеньким, бездыханным тельцем.
Медсестра накрыла белой простыней давно остывшую, пустую кровать. Кто-то взял потерянную, лишенную всякого смысла жить Кин за руку и куда-то повел. Она не всегда понимала, что происходит и где она находится. Единственное, что девушка помнила – кто-то всё время крепко сжимал ее ледяные пальцы и что-то тихо, убаюкивающее шептал. Она же отгородилась от всего мира, возможно, это и помогло ей не сойти с ума от горя. Сколько Тсучи ни готовила себя к трагическому финалу, но эта ноша оказалась ей не под силу, потому как до последнего в ее душе теплилась надежда. Даже когда остатки жизни покидали её сына. Теперь же в голове раненой птицей билась лишь одна мысль: «Его больше нет».
Саске не знал нужных слов утешения, да и вряд ли они могли ей помочь, могли облегчить ее вселенскую скорбь. Все слова соболезнования сейчас были пусты и бесполезны.
Он сделал единственное, что мог сделать для нее – позволил ей пребывать в забвении, взвалив на себя все заботы.
Но он очень боялся за Кин, никогда прежде с ним такого не было. Он никогда и ничего не боялся в своей жизни, а теперь страх просто обуял его. Саске боялся оставить ее одну, боялся, что она никогда не вернется к нему прежней из мира своего отчаяния. Ее черные огромные глаза смотрели на этот мир, смотрели на него, но ничего не видели. В первый раз в жизни Саске было страшно. Страшно от того, что она всё время молчит и почти не плачет, только изредка и беззвучно, закрыв лицо руками. Он думал – это грань, которую она уже перешагнула на пути к безумию.

Кин всегда обожала камелии – прекрасные, бархатистые цветы, нежные и ароматные. Но сегодня, по дикой прихоти судьбы, часовенка была заставлена именно ими. Дурманящий запах махровых бутонов, наполнявший помещение, будоражил нервы, сводя с ума, заставляя ненавидеть эти цветы.
Запах смерти.
Коричневый гробик был таким маленьким, стоя на постаменте среди букетов в церквушке при крематории, что казался нереальным, игрушечным.
Их было только двое.
Кин гладила лишившимися чувствительности пальцами гладкую полированную крышку, всматривалась в личико своего сынишки, пересчитывала реснички, ласкала взглядом и что-то шептала. Тихие слезы падали, разбиваясь о дерево, и солеными брызгами окропляли светлую обивку.
И снова беззвучно и безмолвно, онемевшая и оглохшая в своем горе, лишившаяся всяких сил жить.
В длинном траурном платье с покрытой головой, она совсем высохла, превратившись лишь в жалкую тень самой себя, и тихо умирала каждую секунду, с того мига, как сердце ее сына остановилось.
Саске стоял чуть поодаль, печально-серьезный и сосредоточенный, как будто пытался в уме разгадать сложную головоломку всего бытия и понять, в чем же причина человеческих бед.
Он не мешал Тсучи, будучи немым свидетелем трагедии всей ее жизни.

Они выходили в торжественной тишине, не касаясь друг друга, но явственно ощущая взаимную поддержку.
Кин бережно несла в руках серебряную урну – всё, что осталось у нее от прежних счастливых дней.
Миновав резные металлические ворота, ведущие с территории крематория, девушка внезапно остановилась. Саске замер подле нее молчаливым стражем – высокий, красивый в черных одеждах, он больше походил на демона-хранителя, оберегавшего хрупкое, дорогое ему существо.
Кин стояла и смотрела вдаль на хмурое небо, затянутое снежными, грязными тучами. Стояла довольно долго, приподняв высокий ворот пальто. Учиха в какой-то момент показалось, что она уснула, вот прямо так: стоя у ворот крематория с тускло поблескивающей в руках урной.
Но он терпеливо ждал.
– Когда он родился – была жуткая гроза, – неожиданно заговорила Кин.
Она отстранилась, бездумно уставившись в никуда черными омутами ввалившихся глаз. И Саске вдруг испугался, что ее разум не выдержал, ее великое бремя сломало ее, и она все же сошла с ума и теперь бродит где-то в закоулках памяти, снова и снова переживая те моменты, когда была действительно счастлива.
Она продолжала говорить, а на застывшем, словно фарфоровая маска лице шевелились только губы – бледные, подернутые коричневым сухим налетом. Саске слушал, не перебивая, не тревожа ее, ведь она молчала столько дней, лишь тихо плакала. Рыдай она в голос, то, наверняка и ей, и ему стало бы легче, но Кин всегда была слишком гордой, чтобы показать свою слабость.
Парень протянул широкую теплую ладонь и взял руку девушки. Тсучи неожиданно замолкла, повернула голову и воззрилась на спутника удивленно-растерянным взглядом. Она словно не понимала, почему он еще здесь, ведь всё уже кончено. Вся ее жизнь рассыпалась, смешиваясь с прахом, разлетелась невидимым пеплом, как и всё, что осталось от ее мальчика. Она резко дернула руку, и ее глаза наполнились враждебностью.
– Не думай, что если ты мне помог, то я тебе чем-то обязана, – в ее словах сквозила жестокость, вперемешку с ядовитой горечью. – Ты коснулся лишь края чужой трагедии…
Ее холодная отчужденность говорила: «Тебе меня всё равно не понять, как ни старайся, как ни прикидывайся. Ты – чужой».
Порою боль, заполняющая нас, велика и сильна настолько, что мы, не в силах справиться с нею, позволяем ей выплескиваться наружу. И тогда она, всесильная и бесконтрольная, обрушивается на всё, что нас окружает, круша и ломая привычный для нас мир.
Она не хотела видеть ни Саске, ни этот город, ни дом, в котором жила, ничего из того, что впитало в себя ее горе. Кин изгоняла Учиха из своей жизни и из своей трагедии, была предельно резка, пряча за агрессией разрывающееся на части сердце. А еще она не могла простить ему, что он оказался бессилен, подарив ей ложную надежду, не могла простить, что не позволил ей умереть прямо там, у кроватки ее крохи, заставив пройти через все эти муки и жить дальше бессмысленной и пустой жизнью. Он поступил, как форменный эгоист, удержав ее в этом мире, который в одночасье стал для нее бесцветным и беззвучным.
И теперь она снова уходила. Пусть Кин не говорила этого вслух, но по лихорадочному блеску ее глаз он понял – она всё решила, прямо здесь и сейчас, у этих чертовых ворот в мир скорби и вечной тишины. У них не будет и шанса, она заведомо лишает их его, решив опять за двоих.
– Я верну все деньги, – надломлено произнесла Тсучи, снова ударяя поддых болезненной учиховской гордости.
– Кин, – и снова безудержная ярость накрывала его с головой.
– Я больше не хочу, – сквозь ком в горле выдавила она. – Ничего.
Кин развернулась и пошла прочь уверенной, твердой походкой. И весь ее облик, ее осанка говорили ему – возврата нет. Мелкий снежок, летящий с темного, затянутого тяжелыми тучами неба опускался на землю, засыпая ее следы, ложился на черные волосы, серебря их.
Саске всегда добивался своей цели, чего бы ему это не стоило. Но сейчас он потерпел сокрушительное фиаско. Он был с нею всего каких-то полгода, прожив, по сути, мелкий отрезок времени. Но вместе с ней от него уходила целая жизнь, так и не прожитая им.
Та единственная нить, что так внезапно связала их, была безвозвратно утеряна.

В жизни всё происходит не случайно, и любое событие имеет свой смысл. Другое дело, что каждый считает, что в момент опасности и в пору трудностей кто-то должен прийти ему на помощь. И никто не допускает и мысли, что ему самому суждено стать тем самым спасителем, надежной и единственной опорой, ничего не получив взамен.
Зачем он тогда сел в тот вагон, зачем он тогда вышел за ней, было ли это провидением или его собственной прихотью – Саске не знал. Но сейчас, глядя ей вслед, Учиха точно знал лишь одно: надо двигаться дальше, без сожалений. Но только – он повернулся и пошел, оставляя на мокром снегу темные следы – в противоположном направлении.
А с этой девушкой у него навсегда.