Вода, молния и огонь.

- Кто эта девочка, Саске?
- Харуно Сакура. Она учится со мной в Академии.
- Сакура нравится тебе?
- Нет. Она приставучая. Почему ты спрашиваешь, нии-сан?
- Ничего, Саске.

Война истрепала все резервы: и людей, и эмоций. До сих пор это слово вызывало панику, тщательно скрываемую под маской безразличия и собранности. Шиноби, отдавшие жизнь за в кое то веки восторжествовавший мир, исчислялись тысячами. И эти цифры ужасали.
В тот день я потеряла Наруто.
Потеряла не просто друга, товарища, сокомандника. Я утратила сам смысл дружбы, отсчитывая его последние вдохи там, на поле битвы. Была опустошена, без сил, без чакры. На грани обморока. Но отчаянно, раз за разом, вкачивала силы в уже порядком истерзанное тело Девятихвостого джинчуурики. И ревела. И ненавидела себя за это.
За слабость.
Учиха Саске, сыгравший не последнюю роль в исходе битвы, стоял рядом, склонив голову над телом лучшего друга. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одна эмоция не скользнула в равнодушном взоре. Но весь вид сгорбленного, аккуратно опустившегося на колени человека говорил о многом. О страдании, о множестве невысказанных слов, фраз, мыслей. О чём-то несделанном, что должно было быть исполнено сегодня.
И одно незаконченное дело - это груз тысячи поверженных тел, что в хаосе войны были истоптаны до неузнаваемости.
Учиха Саске изнутри плакал вместе со мной, сжав моё плечо до хруста. И эта физическая боль отрезвила меня.
Когда в поле зрения возникли ожившие посредством Эдо Тенсей бывшие Хокаге, Учиха Итачи и остальные члены Акацки, я до последнего надеялась. Убирала светлые пряди с его лба, аккуратно и нежно проводила пальцами по одежде, приготовившись услышать бодрый стук сердца. Но нет, ничего. И Намикадзе Минато, опустившись перед телом сына на колени, тихо проговорил:
- Это ужасно, когда ты жив только благодаря смерти сына.
А я сидела рядом и понимала, что моя боль – ничто по сравнению с его болью. Четвёртый Хокаге, Жёлтая молния Конохи и герой, пожертвовавший жизнью ради благополучия деревни шестнадцать лет назад, поднял на меня остекленевший взгляд пустых голубых глаз и попросил:
- Скажи мне, что ничего нельзя было сделать. Поклянись, что не было надежды.
Я сидела тихо, не шелохнувшись, понимая, что речь забыта, а язык отнялся, навеки приклеившись к нёбу. И как гром среди ясного неба прозвучал хриплый, по-чужому звучащий голос Саске:
- Ничего. И надежды не было.
Минато кивнул, удовлетворенный ответом. И тихо, прижав к себе тело сына, заплакал, поглаживая того по волосам. Ногти против воли впились в рыхлую землю, вспаханную десятком битв, следующими друг за другом. И последнее, что я запомнила, это руки Саске на плечах и странный глубокомысленный взгляд его старшего брата, следующего за нами, не отставая.
- Саске, - прохрипела я, неосознанно хватаясь за его рубашку, - надежды точно не было?
- Нет. И мне очень жаль.
Я засмеялась – громко, надсадно, скатываясь в истерику. Перед взором мелькнуло лицо Итачи, с сожалением во взгляде, а его губы что-то говорили.
- … так будет лучше, Сакура-сан. – И провал. Долгожданный провал в небытие.

- Почему ты грустишь?
- Я постоянно выгляжу дурой перед мальчиком, который мне нравится!
- Я полагаю, что он так даже не думает.
- Саске вообще не обращает на меня внимания. А Вы?..
- Учиха Итачи. Саске – мой младший брат. А ты Харуно Сакура?
- Да, Итачи-сан…
- Не грусти, Сакура-чан. Просто будь к нему поближе, и глупый младший брат обязательно заметит, какая ты хорошая.
- Спасибо, Итачи-сан!

Кто бы мог подумать – пир во время чумы. «Саске-кун», - настойчиво тревожит память мой разум; «Да, Саске», - говорят губы, но все мысли лишь о том, что мне это уже не нужно. Столь долго ожидаемый, в тайне от всех до последнего момента лелеемый в глубине души ответ на мои чувства – но как противно от этой радости. От совершенно неуместной и ненужной.
Белые лилии аккуратно легли на крышку гроба.
Чувствуя опять, как и тогда, крепкие руки Учиха-младшего на своих плечах, я ощущала поддержку. Однако и без этого ни одна слезинка не скатилась из глаз, просто потому, что плакать было нечем. Вся жидкость словно была выкачена, но обезвоживание, перспективой которого я представляла лишь смерть, всё никак не наступало. Раз за разом передо мной возникал Саске и с немыслимой ранее нежностью подносил к пересохшим губам воду. «Нет смысла спасать утопающего», - говорила я, а он лишь смотрел на меня тем-самым-взглядом, давая понять, что просто так не отпустит.
Не отпустит ещё и меня.
Чёртово осознание того, что я кому-то столь дорога, затопило все рецепторы: и болевые, и чувствительные. И скорбь по Наруто стала медленно, но верно отходить на второй план. «Спасти утопающего – долг любого человека, а вот утопшего – всего лишь глупость и бессмысленная надежда», - говорил мне Итачи-сан, открывая дверь своей комнаты в поместье. И я кивала, опускаясь на футон, бессмысленно вертя в руке очередной том стихов, коих было очень много на книжных полках.
Итачи пытался снова жить, прекрасно понимая, кто и какую цену заплатил за его умение снова дышать.
Бывший нукеннин Конохи выглядел донельзя сюрреалистично в своём же поместье. Приходя вместе с Саске, я поначалу невольно вздрагивала, стоило лишь подметить его бесшумную тень, мелькнувшую перед глазами. А его приветствия или слова, обращенные ко мне, и вовсе пугали. Давным-давно я увидела Итачи тем самым обычным подростком, которого нельзя было и заподозрить в чём-то страшном. А всего через неделю он вырезал весь свой клан. И меня очень страшили его приветливость и спокойствие.
Затишье перед бурей.

- Саске, прошу, останься!
- Ты меня и вправду достала, Сакура.
- Не уходи! Иначе я закричу!
- Сакура… Спасибо тебе.

Спасибо тебе, Саске.
Ты пытаешься спасти меня от себя самой. Стараешься вернуть волю к жизни, хоть и не показываешь этого. Странно. Раньше я и помыслить не могла о заботе подобного рода с твоей стороны. А сейчас всё это кажется таким абсурдным. Пустым.
Итачи говорит мне, что я не в состоянии отпустить прошлое и нацелиться на будущее. Просто Учиха-старший хочет научиться жить самостоятельно, и в процессе этого учит жить меня. Я прочитала все стихи, что у него были. А потом поняла, насколько несчастным всё это время был тот, кого я сейчас боялась. Боялась и противоречиво уважала. В сущности, единственный, кого я уважала. К Саске я испытывала что-то среднее между благодарностью и нежностью, к Итачи – страх и уважение. Вода может быть проводником молнии, а огонь способен осушить любое озеро. Моей стихией была вода, и грозящее обезвоживание стало пугать меня. Здесь не было глупого выбора, не существовало дилеммы и диссонанса с собой, всего лишь глупая боязнь. Но в чем я точно была уверена, так это в том, что могу долго смотреть на огонь, а блики молнии приводили меня в неописуемый восторг.
«Сакура, не уходи», - шепчет Саске, прикрыв глаза. Его робкое прикосновение к моей ладони вызывает невольную улыбку – первую, с момента последнего вдоха лучшего друга. Такой трогательный, в чём-то даже щепетильный момент. Обратно вступив за порог поместья, я падаю в объятия объекта бывшего наваждения, отдаваясь безумной страсти. Как удивительно нежен сейчас Саске, и как отчаянно, исступленно раскрываюсь ему я. Иногда шиноби двигаются слишком резко, и я слабовольно пропускаю тот момент, когда мы оказываемся в его спальне, драпированной тёмными тканями. Странно, ведь сейчас Саске кажется мне чем-то светлым. Ну или, по крайней мере, светлее, чем представляю саму себя. А потом всё тонет в излишнем контрасте: его белая кожа на тёмных простынях, мои розовые волосы на белых наволочках, наши такие разные взгляды – мой зелёный, испуганный, его тёмный, глубокий. Тихие всхлипы от боли, шёпот деревянными, опухшими губами. Движение – мрак, движение – почти небытие, и лишь после – наслаждение, затянувшимся узлом сковавшее весь низ живота. Я снова любуюсь Учихой-младшим. Наверное, опять что-то чувствую.
За окном разверзлась буря: молнии, опережая гром, мелькала сквозь прорехи в шторах.

- Братские узы, рожденные из ненависти… Близкие связи отвлекают от самого главного желания.
- Почему ты не убил меня тогда, Саске?! Так ты разрываешь все свои связи?
- Я просто не хотел доставить ему удовольствие, получив силу так, как это предполагал этот убийца. Скажу лишь одно. Тогда я пощадил тебя по собственной прихоти, а сейчас лишу тебя жизни.
- Саске-кун…

«Ты делаешь моего брата счастливым, Сакура-сан», - говорит мне Итачи, пропуская в свою комнату. Я лишь безразлично киваю и опять беру очередной том стихов. Читала, читала, читала дважды, этот читала – не понравился. С Итачи очень удобно молчать: комфортно и почти не осязаемо. За редким исключением, как, например, сегодня. Учиха-старший находится в странном возбуждении, говоря о том, что он наконец понял, что значит жить самостоятельно. Я опять пугаюсь экспрессивности, и он замолкает, усаживаясь на футон. Взгляд Итачи слегка лихорадочный, что противоположно обыкновенному состоянию. Обычно безразличный, без капли эмоций взгляд становится пылающим тем самым огнём, на который я могу смотреть часами. Не зная, куда деть руки, Учиха-старший зарывается пальцами в собственные волосы и пропускает мягкие пряди сквозь них. Я знаю, что мягкие. Они выглядят такими. И жгучее желание повторить его жест пугает меня ещё больше, чем возбужденность Итачи.
Ведь я люблю Саске.
Осознание того, что чувства вернулись, и более того они вроде бы взаимны, заставляют уголки губ приподняться. Итачи цепко отмечает это изменение во мне, и тут случается нечто выводящее из относительного равновесия: Итачи Учиха улыбается в ответ, скромно сжав губы. И мы улыбаемся друг другу: я – потому что нужна кому-то, Итачи – потому что понимает, как нужно жить. Я поднимаюсь с футона и иду прямо к сгорбленно сидящему бывшему члену Акацки. Человеку, который некогда испортил жизнь Саске. Которого я сначала не знала, потом восхищалась, затем – ненавидела, а уже после – боялась и уважала одновременно. Волосы действительно мягкие на ощупь, а глаза, полыхающие огнём, привлекают таких мотыльков, глупых, однодневных, как я. Его пальцы прикасаются к моему запястью – осторожно и трепетно, словно боясь стереть пыльцу. Но я уже никуда не улечу, Итачи-сан, ведь мне так нравится смотреть на огонь.

- Сакура-чан, но я обещал, что верну Саске в деревню!
- Наруто, я возвращаю тебе твоё слово, хватит, забудь! Я… Я люблю тебя!
- Ты врёшь.

Не всякий огонь может иссушить озеро, и не всякий разряд молнии пройдёт через воду. Но то, что вода стоит между ними, - вне всяких сомнений.