Волчонок

Таджима метался из стороны в сторону, прогнав всех людей; несмотря на последние дни сурового декабря, что царил за каменными стенами, в груди разгорелся настоящий пожар гнева, волнения и чего-то подозрительного похожего на страх.
Да как они посмели отпустить его супругу рожать одну!
И плевать, что она сама ушла – мало ли, что женщине на сносях в голову не взбредёт. И плевать, что её сестра осмелилась накричать на него и, как ни странно, удержать, не дать кинуться на поиски...
Его свояченица, некрасивая Оцуру с волосами, похожими на припорошенную пеплом солому, кричала, стискивая рукава простого платья:
- Моя сестра ушла рожать тебе наследника! Не ходи к ней, он должен родиться один, как волчонок у волчицы!
Тогда Таджима не выдержал и ударил её по лицу, не сильно и без замаха, но чтоб не смела ему указывать. Оцуру упала, как подкошенная, схватилась за вспыхнувшую красным щёку, затряслась, но её серые глаза смотрели с понимаем. Глава Учиха не любил эти глаза, со дня гибели её мужа в них была смерть и дурное предзнаменование.
- Моя сестра слишком красива, чтоб ты видел, как она рожает, - произнесла она дрожащим, как капель, голосом.
О, женщины и их непонятный женский мир...
Опомнившись, мужчина помог Оцуру подняться, взглядом получил её прощение и даже разрешил подождать в своих покоях, пока не сойдёт след с лица, так как она была права и её мнение имело в клане чуть больше веса, чем должно такой живой тростинке.
Женщина мягко осела на самый край футона и замерла. Таджима в очередной раз заметил, как она не похожа на сестру.
- Будет буря... Грозный родится волчонок.

Оцуру не красива, не элегантна и не умеет носить красивые кимоно, зато умна, будто ёкай; она не портит своё и без того дурное лицо краской, а копна волос, которую не увяжешь в причёски спицами, поседела, стоило только Оцуру увидеть истерзанное тело своего мужа. Именно тогда Таджима по долгу и просьбе жены принял её под своё крыло.
Оцуру не смогла стать красой и радостью клана, как сестра; Оцуру стала братом в юбке, в рукавах её одежд звякало оружие, а сбывающихся знамений, слетающих с бескровных губ, побаивались даже проверенные тысячью сражений воины. Странная женщина – она любит войну и хорошее саке, как любят мужчины, и только она имеет право утешать и благословлять.
Собственно, за то и уважали.
Оцуру говорит тихо и последнее время кашляет от захватывающей по зиме её тело чахотки; лекарь сказал, что она умрёт к цвету сакуры, на что буревестник-Оцуру рассмеялась и заявила, что ранним мартом переоденется мужчиной и сама упадёт на меч Сенджу.
Вот такая вот Оцуру.
Любить её или ненавидеть – сложно выбрать. Можно игнорировать, но с мстительной Оцуру, которая процедит сквозь зубы живое проклятие, это плохой вариант.
Её сестра - другая. Таджима не помнил её лица на свадьбе, так как именно тогда увидел впервые, но помнил её белое тело, бесконечные слои жёлтого, в сравнении с кожей, тяжёлого шёлка, которые он снимал бесконечно много времени, а так же – полное отсутствие смущения и глупой драмы, которую иногда разыгрывали некоторые девицы.
Его супруга тоже умна, но умна по-женски; след мягкой руки в своей спальне Таджима заметил только тогда, когда уже полюбил, а любил он её за то, что она была его женой. Серые глаза смотрят на него и только на него с нежностью и теплом, которым хочется ответить даже с продырявленным плечом.
Красота её была никем неоспорима.
Положение – тоже.
А всё это – подлинные факты.
Буря выла, вьюга ударялась о стены и беспомощно отступала, чтобы спустя минуту попытаться снова. Таджима смог заснуть, думая о супруге, не рождённом или рождённом сыне, дальнем форпосте и собственном мучительном беспокойстве; Оцуру ушла чуть раньше, молча и с кашлем на устах.
Проснулся он от пощёчины Снежной женщины – на небольшом окне сломался замок – и от голоса всё той же Оцуру. Таджима привычно отогнал гадкие видения, встряхнулся со сна и, ругая себя и грея рукоять кусаригамы, выбежал вон.
Оставить толпу мужчин на одну женщину – идиот!
Нет, Оцуру-то не тронут, боясь навлечь беду на себя и клан, но передерутся же, наверняка, не выдержат у кого-то натянутые нервы.
Ещё до того, как пересёк порог, Таджима услышал грохот и свояченицу:
- Махаться идите на улицу!
Судя по другим звукам, сцепившихся действительно безжалостно выкинули бы, разгорячённых, на мороз, так что явился он очень вовремя.
- Что здесь происходит?
Все притихли. В общей комнате было жарко и людно; царил интригующий полумрак. Оцуру – ну, никаких манер, мужчина в бабском теле – глотнула саке прямо из бутылки. Выглядела она, однако, чем-то довольной; приглядевшись, Таджима заметил хмельной румянец.
Ну, оно и к лучшему.
Шансы умереть в бою, счастливой, у неё слишком низкие.
Спустя полчаса глава Учиха разобрался в этом бардаке. Выяснилось, что небольшой отряд едва не попал под лавину и после шёл «на свет». Свет привёл их к базе, где как раз и находился Таджима. С чего возникла драка, ему долго никто не хотел объяснять, что чрезвычайно развеселило пьяную Оцуру. Конфликт разрешила она же:
- Будь спокоен, господин, дикие псы перегрызлись за право первыми увидеть сына волка!
Людям такой ответ понравился, а Таджима почти прослушал, так как выяснял, где прошла лавина. Сведения о том, что убежище, где предположительно пряталась его жена, было далеко от места катастрофы, его слегка успокоили.
Потом сидели, потом были рассказы, потом у Оцуру заболела голова. Женщина поманила самого юного из пришедших, четырнадцатилетнего мальчишку с кровью матери и отца в глазах, который не понимал пока её особого положения в клане и смущался оголенного острого плеча, и попросила отвести до спальни. Мальчишка покраснел, но под подначки остальных послушался. Оцуру опёрлась о его плечо и зашлась кашлем.
- Тяжко мне, господин, гложет меня, вот здесь... - произнесла она негромко, указав рукой на перекрестье ключиц, а затем во всю силу своей слабой груди воскликнула. – Наследник родится на рассвете!

На рассвете – это было первое и, скорее всего, единственное доброе предсказание Оцуру, не уточнившей, какого дня рассвет.
Третий день варки в собственном соку принёс ясное небо, похолодание и возможность высунуться на улицу без опаски пройти три шага и потеряться. Злой и страшный Таджима не спал и не ел, а сестра его жены надела лучшее из худших своих, не проданных в голод и беззаказье, платьев.
Шаги супруги он услышал первым в тот момент, когда нервы не выдержали, а лекарь уже собрался. Госпожа Учиха ступала сквозь лес, покачиваясь от усталости и тяжкой живой ноши, завёрнутой в ту самую тёплую накидку, что она не снимала последние три месяца. Её волосы и одежды виднелись пока ещё вдалеке тёмным пятном, а Таджима уже знал, как назовёт своего первенца.*
Мужчина бросился к ней, к ним, как только новоиспеченная мать пересекла границу открытого пространства, а до этого смотрел, как на божество. Ноги утопали в снегу и мочились снегом, зато ослабшую жену он подхватил вовремя. В руках она сжимала спящего ребёнка и смотрела теперь не на мужа, а на свой новый центр мира.
Где-то за спиной Оцуру позвала лекаря и приказала нести одеял для матери и выпивки для остальных.
- Сильный он... чуть не убил... – выдохнула женщина с невиданной доселе лаской, которой Таджима в такой мере даже в разделённом на двоих ложе не получал, и потеряла сознание, не отпустив дитя.
Укутанный от холода комок зашевелился, приоткрыл уже чёрные, как и у всех Учиха при рождении, глаза и, решив, что остался без защиты, заревел в голос. Таджима впервые в жизни не знал, что делать, так как место в его руках было уже занято.
Появившаяся из ниоткуда Оцуру действовала решительно: ребёнка отобрала, мягко его поцеловала и прижала, укачивая, к своей груди. Мальчик обрадовался женским рукам и, узнав в них часть матери, успокоился едва ли не мгновенно. Пригревшись и осмелев от её воркования, он выпутал ручонку из тряпок и вцепился в тонкую кисть.
Оцуру охнула.
- Хорошо будет держать меч, много врагов убьёт, - сказала она. – Добрый у тебя волчонок.
Женщина направилась к дому, спеша унести ребёнка в тепло, чтобы не передалось ему её проклятье. Таджима, опомнившись, подхватил жену на руки, чтобы поскорее отдать на осмотр лекарю, и внутренне радовался тому, что и второе из последних предсказаний Оцуру оказалось более чем хорошим.
Волчонок...
Ну, надо ж так сказать!

*Имя «Мадара» означает «пятно».