Завтра

Со временем у неё появилось выражение глаз человека, который не умеет прощать. С другой стороны тот, кто не умет прощать – разве человек? Так, серость, ничтожность, всего лишь безликая тень. И она стала такой, ничтожной, почти незаметной для общества. И вскоре она осталась один на один с собой. Каждый день, вслушиваясь во внутренний голос, она чувствовала, что одиночество становится все обыденней. То есть уже терпимым обстоятельство её существования.
… я всегда была изгоем. Общество так ненавидело меня. А я не могла понять – за что?! Что я такого сделала вам люди?! Но вы не люди. Серая масса и все как один смотрят на меня презрительно снисходительно. И это из-за того, что я росту без родителей.
Да. Она воспитывается в детдоме и из-за этого факта её биографии к ней относятся так, будто она какая-то инфицированная. Её брезгуют, пренебрегают, да и просто пинают, прогоняя от себя как какую-то собачонку. И она уходит независимой походкой детдомовца, всё больше приобретая привычку скрывать свои эмоции. Общество считает, что она не просто не может, права не имеет смеяться или плакать, любить или ненавидеть. И она не любит. Лишь играя по правилам этой серой массы, она ненавидит её. Единственное исключение, которое она позволила себе в этой пьесе. Она - актриса, они – общество, серая масса, зрители имеющие право лишить её всего. А в принципе, что у неё есть? Кроме себя самой – ничего. Шестнадцать лет отроду ,а у неё нет и образования. Она ничего не представляет собой. Ей нечего терять.
… но, кажется, я и себя уже потеряла. Просто затерялась среди них. Нет, не стала одной из серой массы - превратилась в тень. Да они бы и не приняли меня.
Я ненавижу их всех. Без исключения. Учителей, одноклассников, таких же, как и я – никому ненужных волчат. Пока ещё волчат. Скоро мы станем волками-одиночками, и навряд-ли хоть кто-то из нас примкнет к стае.
Ей никто не нужен. Она и не пытается жить. Когда приходят потенциальные мамы и папы – даже не высовывается. Уже знает – берут в основном маленьких детей с ещё светлыми душами и неискалеченной психикой. Она – уже брак. Да и все дети старше десяти лет. В школах над ними издеваются, и они начинают попадать в сомнительные компании. Наркотики, алкоголь ранние половые связи, несколько абортов и, в конце концов, смерть из-за передозировки. Это можно сказать её расписание на существование. Вот, даже точно знает, из-за чего умрет. Просто удручающе дальновидна. С другой стороны - таков был удел многих ей подобных и маловероятно, что она станет счастливым исключением. Но пока она только одинока.
Не пьет, не колется ни с кем не водиться.
… я никого не подпускаю к себе и привыкла витать в своих мыслях. Я не знаю, чего мне хочется от жизни.
Друзей? Рано или поздно – предадут. Бросят, пнут, плюнут в душу, добивая меня. Не хочу.
Любви? А, зачем? Процентов на восемьдесят, человек сам все сочиняет, сначала украшает себе жизнь, потом - страдает.
Счастья? А что есть счастье? Кто вообще придумал, что жизнь может быть легкой, яркой и без боли? Идиотство. Боль - неотъемлемая часть жизни всех людей.
Денег? Это уже интересней. Но я просто не знаю, что с ними делать. Куплю дом, шмоток, еды полный холодильник, и? А дальше то что? Покупать третью по счету шубу из норки и пятый Феррари?
И в подобных вещах заключается смысл жизни людей? Боже, вам самим-то не смешно? Не противно?
Бесспорно. Жить в достатке, не думая о дне грядущем – довольно таки неплохо. Однако тут ещё больше одиночества. Имея кучу денег, разве можно доверять кому-либо? Всё время будут преследовать мысли, что нужен не ты, а твои «кровные».
Но в чем она виновата? В том, что не нужна родителям? Неужели подобное можно ставить в вину? За это можно презирать, ненавидеть, пинать? Разве, что самих родителей!
«Они не виноваты, что были им не рады…»
Нет, их вины! И её вины тоже нет.
Просто так сложились обстоятельства.
… а я в это не верю! «Обстоятельства». Да моя мать была шлюхой, и скончалась под забором в алкогольном опьянение! Просто не дошла до дома, напившись, уснула в снегу. Мне было девять, и я смутно помню события тех лет. Зато отчетливо помнится внешности той, которую следовало бы называть матерью. Ровные светло-русые волосы, укрывали спину плотным покрывалом. Ярко-зеленые глаза в окружение неожиданно темных и густых ресниц всегда имели лукавое выражение. Ну а слишком худощавая фигура, почти костлявая, и безобразные мешки под глазами, свидетельствовали о нездоровом, и далеко не праведном образе жизни.
Какой она была матерью? Вы удивитесь, но достаточно неплохой. Не то, чтобы я чувствовала любовь и утопала в ласке, мне дарили несметное количество игрушек, и при любой возможности тискали. Нет, ничего подобного и не было в той лачуге, где мы жили. Она уходила около десяти вечера, оставляя меня с непонятной старухой, которая была очень жадной до денег и ненавидела меня. Почему то отчетливо помнится, как она тянула меня за мочку уха и шипела что я «блядское отродье», мать моя «шлюха первостатейная», а папаша вообще «кобель, который отымел половину округи». Мне было горько это слышать. Я ревела и изо всех сил пыталась вырваться из старых, обезображенных артритом рук. Когда мать возвращалась было примерно двенадцать часов утра и в это время неизменно происходил скандал на почве того что я «несносный ребенок» и если Кара, надеется на то что старуха и дальше будет возиться со мной – надо приплатить.
Позже оказалось, что эта старуха – моя бабка по матери.
Приплачивала. Потому как этот сценарий повторялся с завидной регулярностью. Когда бабка уходила, мать устало садилась за стол и, поставив локти на поверхность, тихо плакала. Иногда я подходила и легонько гладила по спине, и тогда женщина дергалась, как если бы ей было противно. Я отдергивала руки и, сжав их в кулачки, серьезно просила:
-Мама, извини меня за то, что огорчила тебя. Пожалуйста, прекрати плакать.
Она нервно оборачивалась, а потом неизменно прижимала к себе, и я явственно улавливала запах алкоголя. Уже с утра. Поначалу это были резко-сладкие запахи, чуть позже - противно-горькие.
-Ничего, прорвемся. Эта сука ещё в ногах будет у меня валяться, а отец твой непременно вернётся к нам и будет у тебя полноценная семья.
О нем она всегда говорила с необыкновенной нежностью и теплотой. Видимо любила и как следствие страдала.
Потом мать шла в магазин и приносила мне – бублики, себе – саке. Во всех воспоминаниях она всегда под градусом. Пила в одиночестве. А один раз вытащила с антресолей фотографию. На ней был запечатлён мой отец. Высокий, широкоплечий с «ёжиком» непослушных, черных как смоль, волос и яркими серо-голубыми глазами. Холеная улыбочка, пантовый летний костюм, а рядом – она. Двадцатилетняя и необычайно хорошенькая. Счастливо улыбалась, держала в руках три гелиевых шарика. Эти шарики тоже отчетливо врезались мне в память. Нежно-голубой, ярко-красный, ослепительно-желтый.
-Видишь доченька, это – наш папа. Какой он у нас красивый, правда? Он так нас любит! И мы его любим, правда? – в такие моменты она напоминала ребенка. Пьяно утирая слезу, она лезла ко мне целоваться, и я терпела перегар.
Нет ничего хуже чувства стыда за мать. И я познала его во всех явлениях. Порой её притаскивали пьяной какие-то непонятные маргиналы, порой она шла, домой распевая на весь двор похабные частушки и я, краснея от стыда, выбегала, чтобы довести её до квартиры…
Всего и не перечесть.
Но это не «обстоятельства»!
У знакомой мне девочки недавно в автокатастрофе погибли родители, и она восьми лет отроду была определена в наш детдом… это к тому, что у неё обстоятельства, а у меня так называемая жизнь.
Девушка свесила ноги и посмотрела вниз. С крыши десятиэтажки люди казались до смешного ничтожно-маленькими. Они торопливо куда-то шли, не замечая друг друга, тратя свою жизнь впустую. Бегут, суетятся и искренне верят в то, что правильно и честно поступают.
«Вся жизнь игра и люди в ней актеры».
Но надо сказать – хреновые актеры. Играют так… без рвения и таланта. А потом, в конце игры, жалеют о том, что так и не смогли отыграть идеально. Перевести свои мечты и желания из состояния ожидания в реальность.
Она не будет жалеть. Просто потому что не о чем.
Девушка судорожно выдохнула табачный дым, а потом с наслаждением вдохнула сырой и прохладный воздух. Неожиданно чистый, он заполнил прокуренные легкие и с непривычки девушка закашлялась. Надрывно с трудом она корчилась в конвульсиях с минуту, после чего снова приняла прежнее положение.
Дождь начал лить стеной и через несколько секунд одежда стала противно липнуть к телу, а волосы длинными, светлыми патлами закрывали лицо. Даже наедине с собой лицо оставалось равнодушным. Яркие серо-голубые глаза похожи на две застывшие льдинки. Они все также «не умели прощать» и «ни кому не верили».
Да и кому можно верить в этом гребанном мире, если и себе-то ты не больно доверяешь?
… иногда мне снится, что я карабкаюсь по отвесной скале, упрямо пытаясь держаться сведенными судорогой пальцами за едва приметные выступы. А выше - только равнодушное пасмурное небо и несколько неожиданно серых ворон кружащих над моей головой. Будто ожидая когда, наконец-то отступлюсь, и меня можно будет заклевать до смерти. Я, стиснув зубы, не обращаю внимания на противное карканье общества и пытаюсь справиться с судорогой в конечностях. Безуспешно. Но я не покажу страха. Улыбаясь в противные морды, я падаю вниз, с досадой осознавая, что судорога прошла…
Девушка вдруг вспомнила, как мать на пятилетие подарила ей игрушку, с которой та таскалась все время. Сейчас остается лишь догадываться, на какой помойке теперь обитает некогда любимая, а сейчас совершенно ненужная вещь. Это было плюшевое нечто. Может и обезьяна, а может и мишка. В любом случае подарок матери был дорог девочке. После попадания в детдом игрушка как то перестала быть важной и, не медля, она её выбросила.
Смотря, как медленно скрывается в серой дождливой массе вечера ярко красный окурок, она как-то некстати подумала о том, что, наверное, хорошо так лететь вниз, заканчивая жизнь в несколько минут. Такую короткую жизнь не жалко и закончить. Впрочем, если бы её жизнь закончилась, то она тоже не шибко бы расстроилась, никто бы не расстроился. Вполне вероятно, что её исчезновения и не заметили бы. Она была бы уже мертва, а жизнь продолжалась. Люди любили, ненавидели, смеялись, плакали, а её бы уже не было. Ну, это как всегда. Она всегда была в стороне от общества.
Девушка заправила за ухо мокрую прядь и снова посмотрела вниз. Уже темнело и внизу все казалось размытым, нечетким. Виднелся лишь свет ярких фар машин на асфальтированной дороге.
Снова затянувшись любимой сигаретой, она задумалась.
Курение – это чисто психологическая потребность для неё, заполнить пустоту и чем-то занять одиночество внутри себя. Пусть и дымом.
… абсолютной свободы не существует: есть лишь свобода выбора, а сделав выбор, ты становишься заложником своего решения.
Но она так хочет быть свободной! От стереотипов, ото лжи, от общества!
… мечтаю, что вырастят белые крылья, и я взлечу над землёй, со смехом наблюдая, как общество ползает.
Встав на то место где только что сидела, девушка вообразила себя птицей и, раскинув руки в стороны, слегка качнулась вперед.
А впрочем, не слишком ли она торопит события? Возможно, она всё-таки когда-нибудь взлетит и ещё вдоволь посмеётся над всеми.
Девушка помотала головой, отчего брызги разлетелись в разные стороны. Дождь давно закончился, но воздух до сих пор оставался приятно влажным.
Рожденный ползать, летать не сможет.
Ну что ж, видимо не судьба.
Девушка легко спрыгнула с парапета на саму крышу и, отряхнувшись, пошла по направлению к люку.
Она уйдет сейчас чтобы завтра вернуться снова. К этому месту к этим мыслям именно на этот десятиэтажный дом. Ведь здесь была их лачуга. Снова будет клясться, что более не обернется, это было в последний раз. Но пройдет ещё пара недель, и девушка делано равнодушно посмотрит назад. Горечь, боль, и стыд за свою умершею мать, всё также будут душить её, но она не покажет эмоции.
Но всё это будет завтра.
… никто не задумывался насколько «завтра» прекрасный день недели? Завтра – все станут лучше. Завтра – исчезнет ненависть, и любовь будет править балом. Завтра – общество осознает свои ошибки. Завтра – я больше не обернусь и даже возможно улыбнусь, а может и заплачу. Горько и безысходно. Или радостно и чуть фальшиво. Совсем чуть-чуть.
Завтра она позволит себе такую слабость.
Завтра.