Нет, не так. Отдышаться было практически невозможно. Но, как ни странно, Унохана всё же справилась с этой непосильной задачей, в то время как Кенпачи запустил руку в её волосы, чёрной волной укрывающие их обоих. Мужчина довольно ухмылялся – жутковатое, надо сказать, зрелище для непривыкших - а Рецу слушала его уже выровнявшееся сердцебиение.
Тук-тук.
Тук-тук.
Тук-тук.
Тук-тук.
Тук-тук.
Унохана, не меняя положения тела, громко щёлкнула пальцами, чтобы включить светящееся табло часов. Электронные полупрозрачные цифры, возникшие из невидимого проектора где-то в противоположной стене показывали полпервого дня. Ещё один щелчок – время сменилось на дату.
- Кажется, даже больше чем в прошлый раз... – задумчиво сказала Рецу.
- Да какая к чёрту разница?
- Действительно, - согласилась она.
В их настоящий медовый месяц первая брачная ночь как-то сама собой вылилась в безумный марафон, в котором каждый старался протянуть как можно дольше. Не запомнив никаких подробностей, они продержались два дня с короткими перерывами.
Так что ничего удивительного в том, что, когда после нескольких лет брака Унохана предложила повторить свадебное путешествие, всё вышло точно так же, не было. Более того – став чуть менее импульсивными, они спонтанно повысили лимит до трёх суток.
Третий щелчок – экран выключился, а Унохана чуть приподнялась на локте, осматривая комнату. Их одежда, помнится, была по большей части сброшена ещё где-то в коридоре, так что женщина не удивилась её отсутствию, а обнаружив на небольшом столе несколько тарелок, заключила, что они всё же ели.
Рецу мимолётно поцеловала мужа и сладко потянулась.
Наверное они – странные.
Незаметно, но неизменно противоборствовать в течении многих лет знакомства, а потом расписаться без предупреждения и сесть на самолёт до Греции – странно.
Сменить имя, когда все невесты меняют фамилии – странно.
Иметь дочь с клубничными волосами – странно.
Любить такого человека, как Кенпачи – странно, а ответное чувство с его стороны это просто апогей всех остальных странностей.
Незаметно, но неизменно противоборствовать в течении многих лет знакомства, а потом расписаться без предупреждения и сесть на самолёт до Греции – странно.
Сменить имя, когда все невесты меняют фамилии – странно.
Иметь дочь с клубничными волосами – странно.
Любить такого человека, как Кенпачи – странно, а ответное чувство с его стороны это просто апогей всех остальных странностей.
На завтраке на них косились – пара пошла в ближайшее открытое кафе – но Унохана и Кенпачи так старательно разыгрывали из себя счастливых молодожёнов и улыбались настолько доброжелательно, что все любопытствующие как-то испарились.
А когда Рецу заметила, что люди вокруг них разбежались, она тепло и легко рассмеялась.
Их телефоны выключены и лежат на столе в доме, который они снимают на берегу. Они не станут звонить дочери, так как Унохана слишком доверяет подруге Исанэ, а Кенпачи слишком уверен в Ячиру.
Родители они тоже странные, неправильные, их, наверное, давным-давно нужно было лишить родительских прав. Правда, пока что никто не спешил этого делать.
Родители они тоже странные, неправильные, их, наверное, давным-давно нужно было лишить родительских прав. Правда, пока что никто не спешил этого делать.
Побережье было покрыто скалами, среди которых то и дело попадались безлюдные дикие пляжи с мелкой сточенной волнами галькой. Камни не были ни высокими, ни крутыми, но местные упорно называли их скалами, а это отпугивало привыкших к отельному комфорту туристов.
Унохана не любила отели, а перешагивать или же иной раз перепрыгивать, как маленькая девочка, с одного гигантского булыжника на другой ей даже нравилось. Шедший чуть позади Кенпачи изредка обгонял её и без надобности подавал руку.
- Здесь? – спросила Рецу, вдруг остановившись у края не самой высокой, но самой отвесной «скалы». Единственное, что она точно знала – так это то, что скрываемое темнеющими в тени камня водами дно находится очень глубоко от поверхности.
Зараки пожал плечами.
В следующую секунду женщина, не раздумывая слишком долго, прыгнула вперёд и вниз.
Не все могут открыть глаза в воде, а уж тем более в солёной.
Но если это сделать, то можно увидеть, что ближе к поверхности её голубые просторы пронзают солнечные лучи, оставляя блики на руках, а в глубине – чёрная бездна.
Словно земля и небо.
И видя рядом удаляющуюся человеческую фигуру, так и хочется протянуть руку и крикнуть:
«Постой!!!»
Но если это сделать, то можно увидеть, что ближе к поверхности её голубые просторы пронзают солнечные лучи, оставляя блики на руках, а в глубине – чёрная бездна.
Словно земля и небо.
И видя рядом удаляющуюся человеческую фигуру, так и хочется протянуть руку и крикнуть:
«Постой!!!»
Многие не любят каменистые пляжи, а Унохана просто не могла их не любить, так как на любых иных её волосы быстро пачкались в песке.
Мокрая насквозь одежда липла к телу, а кожу уже потихоньку стягивало от морской соли. Зато так жар от широких ладоней Зараки чувствовался острее, а целоваться с ним было так же приятно, как и тогда на улице в зимнем Токио. Правда, причёска у её мужа, в тот день ещё будущего, была другая, и Рецу не могла зарыться в них пальцами. Зато сейчас – настоящая лохматая грива, зачёсываемая назад, чем женщина с удовольствием и пользовалась.
Спокойствие, редкая холодность, и лёгкая улыбка, которая никогда не была натянутой; глубокие синие глаза могли выразить всё, от незамутнённой любви до искристо-холодного желания уничтожить.
Это притягивало, это был открытый вызов всем и вся – Кенпачи просто не мог его не принять, хоть его и преследовало странное ощущение, будто это когда-то уже было.
Это притягивало, это был открытый вызов всем и вся – Кенпачи просто не мог его не принять, хоть его и преследовало странное ощущение, будто это когда-то уже было.
Порою дождь, даже самый тёплый – это самый лучший повод остаться дома. К тому же вне зависимости от температуры льющейся с небо воды, стена ливня была поистине непроглядной.
Унохана меланхолично, долькой за долькой, поглощала большой сицилийский апельсин, время от времени отпивала крепкий чай из глиняной кружки и честно старалась не смотреть в сторону мужа, сосредоточившись на частично-сенсорной поверхности стола с незаконченным электронным рисунком.
Если посмотрит – то каркас её железной выдержки точно треснет, а улыбаться нельзя, как бы умильно не выглядел Кенпачи в розовом, как причёска их дочери, фартуке. По каким-то неустановленным причинам другого здесь не было.
Безумие, разрушение, необузданность, жутковатая дикость; подозрительные шрамы на загорелой коже отталкивали, в его глаза боялись смотреть все – Унохане нравилось называть это мужественностью и представлять его с выщербленным от сражений неправильно-уродливым мечом в руке.
То, что происходило сейчас где-то слева в районе кухонного стола несомненно было сражением, но что ж поделать, если Кенпачи поддавался даже на завуалированное: «Слабо?» Особенно с её стороны.
Зараки, беспомощный в быту, громко и хрипло ругался, простой нож для овощей в его руке стал казаться мясницким тесаком, а металл лезвия бросал угрожающие холодные отблески, на которые Рецу не оборачивалась даже тогда, когда эпитеты, высказываемые мужем, становились настолько сочными и эмоциональными, что казалась, будто он всё же оттяпал себе палец. Или руку.
Салат у него вышел интересный. Иных ассоциаций, кроме как павший в неравном бою воин, в последствие изрезанный на ленточки, у Уноханы даже не возникло. Женщина кивнула со скрытым величием, невероятно чётко осознавая редкость и торжественность момента. В конце концов, она уважала чужой труд, а вкус продуктов от их внешнего вида не изменится.
Когда-то – всего каких-то пару лет назад – Унохана могла проснуться от крика Зараки.
Когда-то Унохана проводила ладонями, успокаивая, а он тяжело дышал и жадно тянулся к ней.
Когда-то Унохане приходилось много-много раз за ночь обещать, что она не умрёт.
«Да, я жива, всё хорошо, не волнуйся, я жива».
Ни в коем случае.
Когда-то Унохана проводила ладонями, успокаивая, а он тяжело дышал и жадно тянулся к ней.
Когда-то Унохане приходилось много-много раз за ночь обещать, что она не умрёт.
«Да, я жива, всё хорошо, не волнуйся, я жива».
Ни в коем случае.
Проснулись они одновременно, вдвоём. Кенпачи – от мучавшего его почти всю жизнь кошмара. Сюжет один – он пронзает мечом какую-то женщину, а когда она утратила свою безликость, всё стало гораздо хуже.
А Унохану разбудило дурное предчувствие. И не зря.
- Не умирай... Не умирай... Пожалуйста, не умирай....
Зараки повторял это снова и снова, как заведённый, и, кажется, не до конца осознавая, что он что-то говорит.
- Я здесь. Я не умру.
Рецу замерла, давая мужу грубо – по другому и не умеет - проводить шершавыми ладонями по полуобнажённым плечам, по волосам и щекам, по шее, сжимать её руки так сильно, что становилось невероятно больно, но женщина терпела, и даже её дыхание не сбилось, не дрогнуло.
Так надо. Ему необходимо это, Кенпачи нужно убедиться, что это действительно она, что он не убил её собственными руками, а рукам мужчина доверял больше, чем глазам, чей взгляд всё же лихорадочно впивался в её лицо.
- Всё хорошо... – в который раз повторила Унохана, а сама ощутила странную тоску, будто бы в конце затянувшегося путешествия, когда уже неимоверно сильно хочется вернуться домой.
