
Который раз они уже так прогуливают?
Очередной пустой класс, и, вероятней всего, очередная парта, чьи ножки они погнут.
Унохана закинула ногу ему за пояс и чуть прогнулась на встречу с негромким вздохом. От этого движения короткая юбка задралась ещё выше, хотя клетчатая ткань и так уже ничего не скрывала.
Её густые тяжёлые волосы антрацитовыми змеями струились меж пальцев; Зараки почти кусал белую шею и открытые ключицы, оставляя рубиновые отметины.
Он сам попался в собственную ловушку.
Унохана – идеальная ученица.
Унохана – добрейший человек.
Унохана – красавица с обалденными синими глазами.
Ни единого изъяна и скрытая под дежурной, но искренней улыбкой сила, которую до него никто не смог разглядеть.
Унохана – идеальная ученица.
Унохана – добрейший человек.
Унохана – красавица с обалденными синими глазами.
Ни единого изъяна и скрытая под дежурной, но искренней улыбкой сила, которую до него никто не смог разглядеть.
Кенпачи жадно впитывал её запах, с сильным нажимом очерчивая каждый изгиб её податливого тела, утопая в иллюзии собственного превосходства.
Рваный поцелуй, ещё один, под так и не снятой юбкой – жарко и влажно.
Унохана дёрнула рубашку на его спине: негласная просьба. Парень нехотя отстранился, и только тогда заметил, насколько сильно сбилось дыхание. Зараки не стал заморачиваться с пуговицами и просто стянул ненужный сейчас предмет одежды через голову, а вот девушка за то же время наудивление ловко справилась с практически всем своим гардеробом. Только гетры и остались.
Она сама подошла к нему, обнажённая, с готовностью обнимая и целуя, поддаваясь, разрешая перехватить инициативу. Зараки оттеснил её обратно и повалил на парту, до боли, до красноты сжимая её бедра.
Не то, чтобы он был с ней груб специально, нет, не сейчас - просто не умел и не хотел меняться из-за такой мелочи.
Сломать.
Разрушить.
Победить.
Пробить малую брешь в гладкой оболочке. А после воззриться на повергнутого противника.
Не было ничего лучше этого.
Разрушить.
Победить.
Пробить малую брешь в гладкой оболочке. А после воззриться на повергнутого противника.
Не было ничего лучше этого.
Интересно, а насколько их первая близость, когда казалось ещё чуть-чуть, и от жаркого безумия они просто растворятся друг в друге, походила на насилие? Ну так, со стороны, особенно если учесть, что Унохана оказалось очень чувствительной и расплакалась от переизбытка эмоций.
Но после – ничего лишнего. Кенпачи поймали на живца.
Проигрыш.
И какого чёрта он не так уж и против?
И какого чёрта он не так уж и против?
Парта опасно раскачивалась от резких ритмичных движений, Зараки держал девушку практически на весу, потому что места то не так уж и много. Унохана льнула к нему и гладила ладонями старые шрамы на спине, чьё происхождение было неизвестно даже самому Кенпачи, который не тратил время на запоминание того, кто и когда пытался порезать его на ленточки.
- Кенпа-ачи-и... – с придыханием сказала она. – Мы опять не за.. ах... крыли... м-м... дверь?
А чёрт её знает, закрыли или нет. Парень даже не уверен, что это вопрос, да и в любом случае сложновато ответить, когда не можешь собрать воедино путающиеся и плавящиеся от жара мысли.
Унохана еле слышно застонала, чтобы показать, какое удовольствие получает, а не потому, что не могла сдержать себя. Кенпачи, потерявший какие-то крохи и без того малого самообладания, прижимал её как можно плотнее к себе, чтобы чувствовать ещё ярче, ещё острее; из горла рвалось утробное полузвериное рычание, заменявшее стоны.
Унохана коварна – она сделала его наркоманом.
Запах её тела был физически необходим.
Видеть её искажённое лицо с горящим взглядом – насущная потребность.
Запах её тела был физически необходим.
Видеть её искажённое лицо с горящим взглядом – насущная потребность.
Кенпачи успел выровнять парту, Унохана успела разгладить самые компрометирующие складки на мятой блузке, а также самым естественным образом смахнуть с его лица отросшие патлы, перед тем как дверь – всё же не заперли – отъехала в сторону так резко, что чуть было не вылетела.
- Шухер!!! – заорала Ячиру суфлёрским шёпотом, который, наверняка, слышно на всём этаже.
Унохана заговорчески подмигнула девочке и очаровательно улыбнулась в сторону любовника. На языке жестов это означало, что пора делать ноги.
Перед тем как покинуть класс, девушка перекинула волосы вперёд – длинные волосы, закрывающие всю спину; обычно она заплетала их в необычную косу, располагающуюся спереди – но Зараки перехватил её руку.
- Не завязывай.
- Хорошо, - легко согласилась она и дала смоляным прядям свободно струиться вдоль спины.
Когда-то давно Кенпачи нравилось драться.
Когда-то давно вокруг было гораздо меньше слабаков.
А противостояние с вечно спокойной и неконфликтной Уноханой – совершенно иной уровень.
Когда-то давно вокруг было гораздо меньше слабаков.
А противостояние с вечно спокойной и неконфликтной Уноханой – совершенно иной уровень.
Поздней осенью на Хоккайдо ужасно скучно и тоскливо, а в их захолустье так и вообще помереть можно.
В крохотном провинциальном городке не было никаких достопримечательностей или же развлечений, кроме пары кафешек да заштатного кинотеатра, поэтому местная молодёжь стихийно создала свою. Кто первым поставил цветной росчерк на сероватом бетоне – неизвестно, но, сколько бы не замазывали многочисленные граффити и просто яркие пятна, всё возвращалось обратно.
В руках Уноханы – два ведра с краской, синей и жёлтой, а Ячиру прижимала к себе три большие кисти. Кенпачи уверял себя в том, что делает это лишь потому, что никогда не умел отказывать сестре, а вовсе не потому, что его любовница – вечный противник – отнеслась к этой затее с внезапным энтузиазмом. Ну, а ещё потому, что он тут единственный, кто может переносить тяжести. Тяжести – ещё краска, много; яркая, всевозможных цветов, кроме чёрного и белого.
Очень скоро мир вокруг станет искристо-белым.
А чёрный цвет Унохана категорически не любила.
Унохана говорила, что это цвет благородной смерти, и осквернять его – не их право.
Кенпачи и Ячиру верили ей безоговорочно.
А чёрный цвет Унохана категорически не любила.
Унохана говорила, что это цвет благородной смерти, и осквернять его – не их право.
Кенпачи и Ячиру верили ей безоговорочно.
Кисть в белой руке Уноханы сделала первый мазок – небесно-голубой. Девушка выбирала с закрытыми глазами, не смотря на этикетку, но теперь это – её цвет.
Красный.
Канареечно жёлтый.
Два розовых – нежный, как клубника с молоком, и цвета ядовитой фуксии.
Тёмно-изумрудный.
Глубокий синий.
Канареечно жёлтый.
Два розовых – нежный, как клубника с молоком, и цвета ядовитой фуксии.
Тёмно-изумрудный.
Глубокий синий.
Они не красили, а скорее, атаковали эту скучную и пустую стену. Кисти вместо клинков, звонкий смех Ячиру вместо боевых кличей.
Банки опустели наудивление быстро.
Унохана подошла к Зараки и мазнула перепачканной ладонью по его щеке.
А потом взяла и тоже засмеялась.
Когда одним ярким солнечным днём у порога его дома обнаружилась маленькая девочка с розовыми волосами, сидящая на сумке с пожитками, это было, по меньшей мере, странно – родственников у Кенпачи, кроме как родителей, которых он месяцами не видел, не было. Но почему-то когда девочка сказала, что она его сестра, Зараки не стал спорить и просто открыл дверь своей крохотной квартиры, оплачиваемой на высылаемые предками деньги.
С тех пор они не расставались.
Даже когда стало понятно, что денег на двоих практически не хватает.
Даже когда Кенпачи бросил школу и пошёл работать.
Он бы и не вернулся в школу – зачем? – но вдруг явилась владелица квартиры, устроила разнос, снизила квартплату вдвое и как-то мимоходом сказала, что ученица его бывшего класса Унохана очень волнуется.
А Зараки скрипнул зубами и почти услышал:
- Котетсу-сан, я так беспокоюсь.
Вероятно, тогда всё и началось.
Унохана очень редко приходила к нему домой, но когда это всё же случалось, они переставали быть школьниками и становились очень странной почти семьёй. Это было похоже на игру, негласных правил которой они придерживались. Даже хозяйка Исанэ никогда не выказывала удивления, а порою ради шутки и должной атмосферы, почему-то смущаясь, обращалась к Унохане на «вы».
Девушка заваривала чай. Зелёный – для себя, крепкий чёрный – для Кенпачи. Парень терпеливо ждал.
Чёрные призраки ходят в ночи.
Чёрные призраки, человеческое лицо смерти.
Прекрасны и ужасны, страх и восхищение, почёт и уважение.
Их мечи пронзают насквозь наши души.
Да не побелеют никогда их одежды, храня верность благородству ночи.
Чёрные призраки, человеческое лицо смерти.
Прекрасны и ужасны, страх и восхищение, почёт и уважение.
Их мечи пронзают насквозь наши души.
Да не побелеют никогда их одежды, храня верность благородству ночи.
- Зараки...
- Что?
Унохана грела руки о чашку без ручек, тихо вдыхала тонкий аромат чайных листьев и отводила взгляд к окну.
- Ты ведь тоже видишь их? И слышишь. Этих... – пауза. – Людей.
- Да, - Кенпачи равнодушно пожал плечами.
Теперь уже оба невольно, не скрываясь, наблюдали за разворачивающимся за окном боем, и если девушка просто заинтригованно наблюдала, то Зараки завидовал. У них есть мечи, оружие, даже у той щуплой девчонки, они...
- Как думаешь, кто они?
- Кретины.
Чёрт знает, что это за образина чёрно-белая, но втроём столько ковыряться могут только конченные кретины.
Спустя месяц Уноханы не стало.
А Кенпачи так никогда и не женился.
Приди, бог смерти, забери душу мою!
Отдамся без слов я в холодные объятья твоих рук.
Отдамся без слов я в холодные объятья твоих рук.