Круговорот. Круг третий.

Нежная женская кожа пахла молоком, а на вкус была приторно-сладкой, и хоть Кенпачи ненавидел сладкое, но оторваться от Уноханы не было никакой возможности.
Который раз они уже так прогуливают?
Очередной пустой класс, и, вероятней всего, очередная парта, чьи ножки они погнут.
Унохана закинула ногу ему за пояс и чуть прогнулась на встречу с негромким вздохом. От этого движения короткая юбка задралась ещё выше, хотя клетчатая ткань и так уже ничего не скрывала.
Её густые тяжёлые волосы антрацитовыми змеями струились меж пальцев; Зараки почти кусал белую шею и открытые ключицы, оставляя рубиновые отметины.



Кенпачи жадно впитывал её запах, с сильным нажимом очерчивая каждый изгиб её податливого тела, утопая в иллюзии собственного превосходства.
Рваный поцелуй, ещё один, под так и не снятой юбкой – жарко и влажно.
Унохана дёрнула рубашку на его спине: негласная просьба. Парень нехотя отстранился, и только тогда заметил, насколько сильно сбилось дыхание. Зараки не стал заморачиваться с пуговицами и просто стянул ненужный сейчас предмет одежды через голову, а вот девушка за то же время наудивление ловко справилась с практически всем своим гардеробом. Только гетры и остались.
Она сама подошла к нему, обнажённая, с готовностью обнимая и целуя, поддаваясь, разрешая перехватить инициативу. Зараки оттеснил её обратно и повалил на парту, до боли, до красноты сжимая её бедра.
Не то, чтобы он был с ней груб специально, нет, не сейчас - просто не умел и не хотел меняться из-за такой мелочи.



Интересно, а насколько их первая близость, когда казалось ещё чуть-чуть, и от жаркого безумия они просто растворятся друг в друге, походила на насилие? Ну так, со стороны, особенно если учесть, что Унохана оказалось очень чувствительной и расплакалась от переизбытка эмоций.
Но после – ничего лишнего. Кенпачи поймали на живца.



Парта опасно раскачивалась от резких ритмичных движений, Зараки держал девушку практически на весу, потому что места то не так уж и много. Унохана льнула к нему и гладила ладонями старые шрамы на спине, чьё происхождение было неизвестно даже самому Кенпачи, который не тратил время на запоминание того, кто и когда пытался порезать его на ленточки.
- Кенпа-ачи-и... – с придыханием сказала она. – Мы опять не за.. ах... крыли... м-м... дверь?
А чёрт её знает, закрыли или нет. Парень даже не уверен, что это вопрос, да и в любом случае сложновато ответить, когда не можешь собрать воедино путающиеся и плавящиеся от жара мысли.
Унохана еле слышно застонала, чтобы показать, какое удовольствие получает, а не потому, что не могла сдержать себя. Кенпачи, потерявший какие-то крохи и без того малого самообладания, прижимал её как можно плотнее к себе, чтобы чувствовать ещё ярче, ещё острее; из горла рвалось утробное полузвериное рычание, заменявшее стоны.



Кенпачи успел выровнять парту, Унохана успела разгладить самые компрометирующие складки на мятой блузке, а также самым естественным образом смахнуть с его лица отросшие патлы, перед тем как дверь – всё же не заперли – отъехала в сторону так резко, что чуть было не вылетела.
- Шухер!!! – заорала Ячиру суфлёрским шёпотом, который, наверняка, слышно на всём этаже.
Унохана заговорчески подмигнула девочке и очаровательно улыбнулась в сторону любовника. На языке жестов это означало, что пора делать ноги.
Перед тем как покинуть класс, девушка перекинула волосы вперёд – длинные волосы, закрывающие всю спину; обычно она заплетала их в необычную косу, располагающуюся спереди – но Зараки перехватил её руку.
- Не завязывай.
- Хорошо, - легко согласилась она и дала смоляным прядям свободно струиться вдоль спины.



Поздней осенью на Хоккайдо ужасно скучно и тоскливо, а в их захолустье так и вообще помереть можно.
В крохотном провинциальном городке не было никаких достопримечательностей или же развлечений, кроме пары кафешек да заштатного кинотеатра, поэтому местная молодёжь стихийно создала свою. Кто первым поставил цветной росчерк на сероватом бетоне – неизвестно, но, сколько бы не замазывали многочисленные граффити и просто яркие пятна, всё возвращалось обратно.
В руках Уноханы – два ведра с краской, синей и жёлтой, а Ячиру прижимала к себе три большие кисти. Кенпачи уверял себя в том, что делает это лишь потому, что никогда не умел отказывать сестре, а вовсе не потому, что его любовница – вечный противник – отнеслась к этой затее с внезапным энтузиазмом. Ну, а ещё потому, что он тут единственный, кто может переносить тяжести. Тяжести – ещё краска, много; яркая, всевозможных цветов, кроме чёрного и белого.



Кисть в белой руке Уноханы сделала первый мазок – небесно-голубой. Девушка выбирала с закрытыми глазами, не смотря на этикетку, но теперь это – её цвет.



Они не красили, а скорее, атаковали эту скучную и пустую стену. Кисти вместо клинков, звонкий смех Ячиру вместо боевых кличей.
Банки опустели наудивление быстро.
Унохана подошла к Зараки и мазнула перепачканной ладонью по его щеке.
А потом взяла и тоже засмеялась.

Когда одним ярким солнечным днём у порога его дома обнаружилась маленькая девочка с розовыми волосами, сидящая на сумке с пожитками, это было, по меньшей мере, странно – родственников у Кенпачи, кроме как родителей, которых он месяцами не видел, не было. Но почему-то когда девочка сказала, что она его сестра, Зараки не стал спорить и просто открыл дверь своей крохотной квартиры, оплачиваемой на высылаемые предками деньги.
С тех пор они не расставались.
Даже когда стало понятно, что денег на двоих практически не хватает.
Даже когда Кенпачи бросил школу и пошёл работать.
Он бы и не вернулся в школу – зачем? – но вдруг явилась владелица квартиры, устроила разнос, снизила квартплату вдвое и как-то мимоходом сказала, что ученица его бывшего класса Унохана очень волнуется.
А Зараки скрипнул зубами и почти услышал:
- Котетсу-сан, я так беспокоюсь.
Вероятно, тогда всё и началось.

Унохана очень редко приходила к нему домой, но когда это всё же случалось, они переставали быть школьниками и становились очень странной почти семьёй. Это было похоже на игру, негласных правил которой они придерживались. Даже хозяйка Исанэ никогда не выказывала удивления, а порою ради шутки и должной атмосферы, почему-то смущаясь, обращалась к Унохане на «вы».
Девушка заваривала чай. Зелёный – для себя, крепкий чёрный – для Кенпачи. Парень терпеливо ждал.



- Зараки...
- Что?
Унохана грела руки о чашку без ручек, тихо вдыхала тонкий аромат чайных листьев и отводила взгляд к окну.
- Ты ведь тоже видишь их? И слышишь. Этих... – пауза. – Людей.
- Да, - Кенпачи равнодушно пожал плечами.
Теперь уже оба невольно, не скрываясь, наблюдали за разворачивающимся за окном боем, и если девушка просто заинтригованно наблюдала, то Зараки завидовал. У них есть мечи, оружие, даже у той щуплой девчонки, они...
- Как думаешь, кто они?
- Кретины.
Чёрт знает, что это за образина чёрно-белая, но втроём столько ковыряться могут только конченные кретины.

Спустя месяц Уноханы не стало.
А Кенпачи так никогда и не женился.