Наверное, каждый мужчина мечтает делить квартиру со своей любимой… Шинджи в данном случае был исключением. Хотя по большей части виноватой здесь выходила та самая любимая. Вот не мог он влюбиться в какую-нибудь милую, хозяйственную девушку, что ли? Нет же, любовь зла, а сердцу не прикажешь — смирись с драной и грубой… Хиори.
Он, в общем-то, знал, на что идет, когда предложил ей пожить вместе — никаких «Доброе утро, милый» и кофе в постель, а о том, чтобы она убиралась и готовила, даже речи быть не могло. Он знал, что придется теперь самому в два раза чаще убираться, готовить и уставать, а заодно застраховать мебель, а лучше сразу всю квартиру. Однако все-таки не смог не проявить благородство, когда маленькую (и ужасно удаленькую) Хиори выставили из общежития за плохое (это еще мягко сказано) поведение. Ну как, благородство? Когда она распугала всех местных гопников и дворовых псов, крича под окном, чтоб открыл подъезд, чуть не выломала дверь в его квартиру, кинула сумки в прихожей и попросила (если можно так сказать) «жратвы», у него и выбора-то не осталось. Так что поступил он поистине благородно. Может, по отношению не к ней, но к комендантше общежития или всегда гостеприимному Урахаре-сану уж точно.
Зная свою дражайшую Хиори, он, от мысли, что ночевать они будут только вдвоем, порадовался не дольше минуты, и то где-то в самом извращенном подсознании. Спать пришлось на полу кухни, а наутро еще и выслушивать, какая же у него, видите ли, неудобная кровать.
О минусах совместной жизни с Хиори можно было говорить бесконечно. Начиная от нарушения личного пространства и бесконечных жалоб соседей и заканчивая… Заканчивая… Вот уж чего Шинджи ожидать от нее (или от себя) не мог, так это...
Кто бы мог назвать ее сексуальной или страстной? Или хотя бы красивой? Или хотя бы нормальной? Она, по-моему, сама бесповоротно забыла, что является девушкой. Шинджи не забыл, Шинджи любил ее такую, но, хоть и страдал извращенной фантазией, до извращенных фантазий с драной и грубой Хиори все же не доходил. Не хотел и не мог. Дальше корявого, легкого поцелуя у них дело не пошло.
Было это давно и вообще случайно. Хиори бесилась, когда Шинджи заливал ей и заодно всему миру про очередную первую любовь, и ревновала, когда эта очередная любовь оказалась первой, кто подал знаки взаимности. Хиори вначале подавилась от шока (Шинджи тоже), а потом кинулась на длинноногую красавицу хуже, чем разъяренный пес на наглую кошару. И если бы Шинджи, а точнее его губы вовремя не сориентировались, подчиняясь каким-то подсознательным инстинктам, то бедной девушке не поздоровилось, это уж точно.
Девушка испуганно убежала прочь, стуча каблучками по ночному асфальту. У них же... перехватило дыхание, а потом очень долго висело неловкое молчание.
Хиори тогда была милой. Очень. Слишком.
Шинджи казалось, что его разорвет от умиления, возбуждения и удовольствия от представшего зрелища — она сминала свою мастерку и прятала глаза, краснела и отчаянно пыталась что-то сказать. Хмурилась и напрягала плечи. Хотела то ли убежать, пнув его со всей силы, то ли уткнуться носом в плечо и обнять смущенно.
Шинджи ходил первые дни довольный и счастливый, а Хиори надутая и тихая. Но со временем все вернулось на круги своя, а произошедшее недоразумение больше не повторялось и даже не вспоминалось. Вслух, по крайней мере. Однако Шинджи с тех пор знал, что они любят друг друга, и иногда одна эта мысль делала его счастливее кого бы то ни было. Ну и пусть, что она такая, и пусть, что он такой.
Поэтому он готов был терпеть все ее выходки, готов был мириться со всеми трудностями совместной жизни, начиная от нарушения личного пространства и бесконечных жалоб соседей и заканчивая… Заканчивая… Идиотскими экспериментами этой дуры вроде засовывания по максимуму банана себе в рот. Шинджи тогда поплохело, а в одном банановом месте похорошело от буйных извращенных фантазий, но он поклялся самому себе и мусорному ведру, куда швырнул кожуру, что уничтожит все бананы. А заодно и огурцы с морковками. Чтобы ей неповадно было заниматься всякой ерундовиной и возбуждать его больное, извращенное подсознание.
О минусах можно было говорить бесконечно… Но и плюс ведь был. Всего один, но зато большой и весомый. Хиори была рядом. С ней жизнь Шинджи наполнилась яркими красками и неповторимыми эмоциями. Чувствами, счастьем и смехом. Или даже переполнилась — неважно.
Жить в одиночестве было здорово, это да: быть самому себе хозяином, наслаждаться тишиной и спокойствием, иметь возможность остановиться на время и задуматься над чем-то важным, делать так, как захочешь… Но все же… было одиноко. Шинджи брезговал жить в общежитии, как большинство одногруппников, но иногда немного завидовал, слушая их рассказы о веселой общажной жизни. В частности, рассказы Хиори. И вот теперь она свалилась нежданно-негаданно, выпнула его с любимой кроватки, негласно объявила себя владелицей квартиры и всех вещей в ней и… наполнила жизнь незабываемыми моментами и непередаваемыми чувствами. Да, теперь невозможно было насладиться тишиной и спокойствием, остановиться на время и подумать о чем-то ускользающем, зато с тех пор день проносился со скоростью света и каждая минута была наполнена яркими эмоциями.
Как-то раз Шинджи, весь уставший, вернулся поздно домой после первого рабочего дня, а на столе его ждала подгоревшая бурда, приготовленная ручищами самой Саругаки Хиори. Она уже видела пятый сон, развалившись на его кровати вдоль и поперек, раскидав руки с ногами и смяв его старую футболку, служившую с каких-то пор ее нелепой ночнушкой. Шинджи посмотрел на нее, драную, грубую и чертовски любимую дуру и улыбнулся устало-счастливой улыбкой. Он забрался на кровать с горем пополам, пытаясь ставить руки и ноги в свободные места, и прилег рядом с ней.
— Это ты, олух? — пробормотала она сонно и нахмурилась. — Надеюсь, все съел, я целых пять часов корячилась.
Шинджи улыбнулся — она была такой смешной, когда мямлила это. Он обнял ее, чмокнул в россыпь веснушек и блаженно закрыл глаза. Хиори перевернулась набок, прижавшись, и закинула на него свою ногу.
Да, все-таки, какой бы тяжелой ни была совместная жизнь и как бы ни тяготило привыкание к не совсем родному человеку, если ты его любишь и он тебя, все равно будешь счастливее всех.
Он, в общем-то, знал, на что идет, когда предложил ей пожить вместе — никаких «Доброе утро, милый» и кофе в постель, а о том, чтобы она убиралась и готовила, даже речи быть не могло. Он знал, что придется теперь самому в два раза чаще убираться, готовить и уставать, а заодно застраховать мебель, а лучше сразу всю квартиру. Однако все-таки не смог не проявить благородство, когда маленькую (и ужасно удаленькую) Хиори выставили из общежития за плохое (это еще мягко сказано) поведение. Ну как, благородство? Когда она распугала всех местных гопников и дворовых псов, крича под окном, чтоб открыл подъезд, чуть не выломала дверь в его квартиру, кинула сумки в прихожей и попросила (если можно так сказать) «жратвы», у него и выбора-то не осталось. Так что поступил он поистине благородно. Может, по отношению не к ней, но к комендантше общежития или всегда гостеприимному Урахаре-сану уж точно.
Зная свою дражайшую Хиори, он, от мысли, что ночевать они будут только вдвоем, порадовался не дольше минуты, и то где-то в самом извращенном подсознании. Спать пришлось на полу кухни, а наутро еще и выслушивать, какая же у него, видите ли, неудобная кровать.
О минусах совместной жизни с Хиори можно было говорить бесконечно. Начиная от нарушения личного пространства и бесконечных жалоб соседей и заканчивая… Заканчивая… Вот уж чего Шинджи ожидать от нее (или от себя) не мог, так это...
Кто бы мог назвать ее сексуальной или страстной? Или хотя бы красивой? Или хотя бы нормальной? Она, по-моему, сама бесповоротно забыла, что является девушкой. Шинджи не забыл, Шинджи любил ее такую, но, хоть и страдал извращенной фантазией, до извращенных фантазий с драной и грубой Хиори все же не доходил. Не хотел и не мог. Дальше корявого, легкого поцелуя у них дело не пошло.
Было это давно и вообще случайно. Хиори бесилась, когда Шинджи заливал ей и заодно всему миру про очередную первую любовь, и ревновала, когда эта очередная любовь оказалась первой, кто подал знаки взаимности. Хиори вначале подавилась от шока (Шинджи тоже), а потом кинулась на длинноногую красавицу хуже, чем разъяренный пес на наглую кошару. И если бы Шинджи, а точнее его губы вовремя не сориентировались, подчиняясь каким-то подсознательным инстинктам, то бедной девушке не поздоровилось, это уж точно.
Девушка испуганно убежала прочь, стуча каблучками по ночному асфальту. У них же... перехватило дыхание, а потом очень долго висело неловкое молчание.
Хиори тогда была милой. Очень. Слишком.
Шинджи казалось, что его разорвет от умиления, возбуждения и удовольствия от представшего зрелища — она сминала свою мастерку и прятала глаза, краснела и отчаянно пыталась что-то сказать. Хмурилась и напрягала плечи. Хотела то ли убежать, пнув его со всей силы, то ли уткнуться носом в плечо и обнять смущенно.
Шинджи ходил первые дни довольный и счастливый, а Хиори надутая и тихая. Но со временем все вернулось на круги своя, а произошедшее недоразумение больше не повторялось и даже не вспоминалось. Вслух, по крайней мере. Однако Шинджи с тех пор знал, что они любят друг друга, и иногда одна эта мысль делала его счастливее кого бы то ни было. Ну и пусть, что она такая, и пусть, что он такой.
Поэтому он готов был терпеть все ее выходки, готов был мириться со всеми трудностями совместной жизни, начиная от нарушения личного пространства и бесконечных жалоб соседей и заканчивая… Заканчивая… Идиотскими экспериментами этой дуры вроде засовывания по максимуму банана себе в рот. Шинджи тогда поплохело, а в одном банановом месте похорошело от буйных извращенных фантазий, но он поклялся самому себе и мусорному ведру, куда швырнул кожуру, что уничтожит все бананы. А заодно и огурцы с морковками. Чтобы ей неповадно было заниматься всякой ерундовиной и возбуждать его больное, извращенное подсознание.
О минусах можно было говорить бесконечно… Но и плюс ведь был. Всего один, но зато большой и весомый. Хиори была рядом. С ней жизнь Шинджи наполнилась яркими красками и неповторимыми эмоциями. Чувствами, счастьем и смехом. Или даже переполнилась — неважно.
Жить в одиночестве было здорово, это да: быть самому себе хозяином, наслаждаться тишиной и спокойствием, иметь возможность остановиться на время и задуматься над чем-то важным, делать так, как захочешь… Но все же… было одиноко. Шинджи брезговал жить в общежитии, как большинство одногруппников, но иногда немного завидовал, слушая их рассказы о веселой общажной жизни. В частности, рассказы Хиори. И вот теперь она свалилась нежданно-негаданно, выпнула его с любимой кроватки, негласно объявила себя владелицей квартиры и всех вещей в ней и… наполнила жизнь незабываемыми моментами и непередаваемыми чувствами. Да, теперь невозможно было насладиться тишиной и спокойствием, остановиться на время и подумать о чем-то ускользающем, зато с тех пор день проносился со скоростью света и каждая минута была наполнена яркими эмоциями.
Как-то раз Шинджи, весь уставший, вернулся поздно домой после первого рабочего дня, а на столе его ждала подгоревшая бурда, приготовленная ручищами самой Саругаки Хиори. Она уже видела пятый сон, развалившись на его кровати вдоль и поперек, раскидав руки с ногами и смяв его старую футболку, служившую с каких-то пор ее нелепой ночнушкой. Шинджи посмотрел на нее, драную, грубую и чертовски любимую дуру и улыбнулся устало-счастливой улыбкой. Он забрался на кровать с горем пополам, пытаясь ставить руки и ноги в свободные места, и прилег рядом с ней.
— Это ты, олух? — пробормотала она сонно и нахмурилась. — Надеюсь, все съел, я целых пять часов корячилась.
Шинджи улыбнулся — она была такой смешной, когда мямлила это. Он обнял ее, чмокнул в россыпь веснушек и блаженно закрыл глаза. Хиори перевернулась набок, прижавшись, и закинула на него свою ногу.
Да, все-таки, какой бы тяжелой ни была совместная жизнь и как бы ни тяготило привыкание к не совсем родному человеку, если ты его любишь и он тебя, все равно будешь счастливее всех.
