Мотивация

Во всех её бедах, несомненно, был виноват Когами. Виноват в потере тысяч и тысяч нервных клеток, когда по ночам Тсунэмори пыталась не рыдать, комкая под подушкой его первое и последнее для неё письмо. Когда уже из последних сил делала вид, что в полной мере навалившийся на неё груз ответственности за первый отдел БОБа совсем не давит на плечи. Когда больше года после возвращения беглеца и его не совсем добровольной сдачи она находилась в таком опасно подвешенном состоянии, будто сама готова вот-вот сорваться. Сорваться так, что не помог бы никакой устойчивый к стрессовому состоянию психопаспорт, и её данные мгновенно переплюнули и зашкалили бы за все мыслимые пределы. И, конечно, именно исполнитель был виноват в том, что Тсунэмори всё-таки начала курить.

После столь долгого отсутствия Когами хватило наглости (или же смелости) тайком вызвать её на встречу за пределами города. Чем он вообще при этом руководствовался – осталось неизвестным. Неужели он всерьёз рассчитывал, что инспектор, заливаясь слезами, выслушает все его никчёмные оправдания, благословит на удачное отбытие из страны и отпустит на все четыре стороны, пожелав мирного и спокойного отшельничества?

Нет, Когами, конечно, явно рассчитывал на некое понимание со стороны инспектора. Но учитывая его умение просчитывать разные неблагоприятные ситуации, он должен был понимать и предвидеть все возможные последствия. Не мог же он не учесть и то, что Тсунэмори может без долгих разговоров применить доминатор?

Инспектор тогда ожидала от себя хоть капли сожаления в момент предательского по отношению к бывшему исполнителю выстрела. Когами же наверняка хотел напоследок просто и честно переговорить, именно с ней, кому так доверял… Но в итоге в возмущённом женском сознании доминировало лишь чувство какого-то мрачного удовлетворения. Она, конечно, потом довольно сухо и неискренне попросила прощения… Поскольку, как бы инспектор ни пыталась, столь ожидаемого и желанного чувства вины за свой правильный сугубо с формальной точки зрения поступок так и не испытала.

Что только лишний раз подтверждало, насколько ей не хотелось терять связи с этим человеком. На кого она могла положиться после побега Когами? Масаока, способный поддержать и вразумить её, погиб, а Гинозе после смерти отца самому требовалась опора, чтобы с достоинством принять те новые принципы, которым он раньше так отчаянно пытался сопротивляться.

Больше года задержанный Когами мариновался в изоляторе для особо опасных. Тсунэмори только тихо вздыхала, запрашивая Систему данные его сканирования. 299,5. Ещё немного – и что бы инспектор тогда предприняла? Убить мужчину она не смогла бы при всём своём желании.

А будь он той покорной, исполнительной – идеальной – личностью, какой должен стать каждый человек в этом псевдо-совершенном мире под руководством Сивиллы?.. Нет, это был бы уже вовсе не Когами Шинья.

Как просто любить что-то прекрасное, без отталкивающего взгляд и душу изъяна! Разумеется, такие чувства тоже имеют смысл и ценность. Так уж сложилось, что кто-то – заслуженно или не очень – без жертв и потерь получает всё и сразу. Тсунэмори хотелось верить в идеальные истории. Но её история таковой не была. А прочитанные мировые классики и собственные не успокаивающиеся сердце и разум ненавязчиво подтверждали – в её случае любовь появилась не за что-то, а вопреки.

После долгих и нудных месяцев заключения и разбирательств Когами разрешили вновь присоединиться к первому отделу. И хотя после всего в адрес непосредственной начальницы он мог много чего сказать, норов свой исполнитель поумерил, помня, что такое снисхождение он получил во многом благодаря лишь своим профессиональным качествам.

Возобновлённое общение двух напарников долгое время было натянутым и чисто рабочим – оба не желали прощать друг друга: Тсунэмори – за побег, Когами – за его провал. И неизвестно, смогли бы они вообще сделать это искренне…

Исполнитель долго был обозлён на свою начальницу, обвиняя ту в излишней эгоистичности и самоуверенности. Далеко не сразу он начал понимать, как на самом деле ему нужен свой личный, светлый и яркий маяк, который не даст ему сгинуть окончательно. Тот маяк, свет, к которому можно было бы вернуться. Который не погаснет, убережёт и удержит на верном пути, какая бы буря не разразилась вокруг.

Это и ещё многое другое Когами мог бы сказать Тсунэмори. Если бы не та колкая обида в карих глазах, из которых давно исчезла прежняя мягкость и наивность.

Поговорить им, конечно, во всяком случае, рано или поздно бы пришлось. Совместных заданий никто не отменял. А работать вместе при таком грузе недопонимания и недомолвок – не лучшее решение. И, хоть и не сразу, но возможность исправить это им всё-таки представилась.

– Инспектор… – Когами отказывался верить своим глазам, когда на пути в тренировочный зал на балкончике для курящих случайно заметил знакомую хрупкую женскую фигурку.

Тсунэмори растерянно смотрела на него, продолжая сжимать в пальцах сигарету. Курение в отделе, хоть и не одобрялось вышестоящим начальством, строго при этом не запрещалось, однако девушке всё равно не хотелось, чтобы кто-то застал её за таким занятием.

– С каких это пор ты куришь?..

Тсунэмори поджала губы и отвернулась.

– Курить вредно, – продолжил Когами, вновь не дождавшись ответа. – А для женщины – ещё и некрасиво. Ну, за исключением Караномори, пожалуй.

– Кто бы говорил, – негромко отозвалась инспектор.

– Я в слишком хорошей физической форме, чтобы беспокоиться о вреде, – невозмутимо парировал Когами. – А вот ты зря начала…

– Думаешь, мне это нравится? – девушка вспыхнула. Волнение вкупе с обидой дали волю так долго сдерживаемым эмоциям. – Это ты виноват. Твои дурацкие сигареты. Твой запах. Твоё отсутствие. Я даже не думала начинать курить, просто…

Тсунэмори внезапно осеклась. Хотя чего она, спрашивается, боялась? Бояться нужно того, что однажды её подчиненный, и неважно, по чьей воле, не вернётся.

Именно в один из вечеров, дома, когда она окончательно смирилась с тем, что Когами бросил их, Акане, не выдержав, зажала в дрожавших и скривившихся губах зажжённую сигарету, предшественницы которой до этого обычно просто дымили, догорая, в пепельнице, наполняя комнату до боли знакомым запахом. Чтобы только лишний раз можно было бы, закрыв глаза, представить, что он – здесь, рядом. И его дыхание касается её скул и шеи. Следовавший за всем этим мучительный кашель, разбивавший всё наваждение, доставлял какое-то мазохистское удовольствие, не давая мыслям вновь собраться и вернуться к тому человеку, что так запросто поселился в них. Но совсем выкурить таким способом этот образ, естественно, не удалось.

Это и ещё многое другое Тсунэмори могла бы сказать Когами. Могла бы, если бы исполнитель смотрел на неё с такой же холодной и молчаливой яростью, как это было в первые дни его ареста. Тогда бы она знала, что исполнителя не волнует ни их связь, ни то, что девушка думала о нём, а значит, свои чувства она могла с чистой совестью выплеснуть и рассеять тысячами брызг на острых камнях его равнодушия.

Сейчас же спокойный и понимающий взгляд Когами казался невыносимым. Может он и правда смирился с теми причинами, по которым Тсунэмори не смогла отпустить его?

– Инспектор… – повторил мужчина с такой редкой для него мягкостью. И почти нежностью. Именно по этим ласковым интонациям Тсунэмори так скучала всё это время.

Сколько она не пыталась вспомнить, кажется, ни с кем другим так по-особенному он не разговаривал. Только с ней. На самом деле девушка тоже отлично понимала причины, по которым Когами оставил их. Откажись он от мести и желания остановить убийцу друга – это был бы уже не Когами. Не тот человек, острая нехватка которого заставляла девушку чуть ли не до головной боли вдыхать горьковатый дым сигарет и вытирать беззвучные слёзы, каждый раз убеждая себя, что это от дыма. Привычка, как известно, легко может перерасти в зависимость. А если так, то Тсунэмори Акане давно уже зависима от Когами Шиньи.

Приблизившись, исполнитель аккуратно вытянул из руки Тсунэмори прогоревшую уже почти до фильтра сигарету и привычным движением раздавил её останки в пепельнице.

– Не люблю курящих женщин.

К слову о зависимости, раз исполнитель теперь снова с ней, то продолжать травить себя никотином действительно нет необходимости. И вообще, с самого начала было ясно, что толку от этого нет и не будет. Никакие сигареты не заглушат горечь настоящей, душевной и более глубокой зависимости. Любое мнимое облегчение – только самообман.

Словно подтверждая её мысли, Когами улыбнулся.

– …Поэтому, пожалуйста, больше не кури, инспектор.