Каскад

Она деревцом терпеливым растет у забытых могил, подобно кладбищенским ивам, которых никто не садил.

- Прочь с дороги, мерзкая грязь!

Мерлин, помоги. Да здесь же полно места! Почему он не может просто обойти?

- Сам уйди, поганый чистоплюй!

Конечно, в более мирное время Гермиона заткнула бы за пояс сотню крутых актрис, изображая надменное безразличие, но в этот раз сорвалась.

Это просто по факту такая его игра: искать крайнюю точку, находить её и давить посильнее. Кто в огне ― тот и жив. Кто обжегся ― тот погиб.

Только вот в этой игре не прописаны роли и их поменять легко. Главное не подать вида. Как неосмотрительно было забыть, что Грейнджер по природе тоже немножко игрок. Что она тоже может ухмыляться высокомерно, с презрением щурить глаза.

- Что ты сказала?

- Что слышал, Малфой. Или чистокровных учат ходить только по прямой? Что ж, я научу тебя обходить людей стороной, - произносит с почти царской надменностью, брезгливо обходит парня и спешно идёт дальше, не оборачиваясь. - Вот, смотри как это делается!

И, к её величайшему удивлению он не пошел следом и даже ничего не сказал. Несколько секунд она еще ощущала на себе его тяжелый взгляд, после чего послышались его удаляющиеся шаги.

Гермиона вздохнула и немного расслабилась, когда поняла что осталась в широком коридоре Хогвартса совсем одна. И только теперь она выпустила из пальцев палочку, которую сжимала в кармане всё это время. Смутное чувство тревоги не покидало девушку с самого начала учебного года, но ведьма убеждала себя в том, что всё это последствия постоянных переживаний, связанных с возвращением Темного Лорда.

- Миона?

Грейнджер подняла голову, осознав, что вот уже пару минут разглядывает подол своей мантии.

- Гарри, Рональд, - кивнула в знак приветствия.

- Ты выглядишь расстроенной, что-то случилось? - лицо Рона выглядит слишком жалостливым. И, - о, Мерлин! - лучше бы Гермиона не знала причину.

- Я встретила Малфоя, - буднично, словно бы говорила о бездомной собаке.

- Что он сказал? Что сделал? - Гарри сжимает и разжимает кулаки. Тише, мальчик, ты еще успеешь навоеваться.

- Ничего особенного, просто попросил меня уйти с дороги, словно коридор для него одного строился.

- О, Миона, тебе нужно было...

- Всё в порядке, Рональд. Я показала ему как правильно обходить людей. И, кажется, назвала поганым чистоплюем.

- Ты... Что?!

Грейнджер рассмеялась при виде удивлённых лиц друзей. Как долго продлится этот их покой?

Улыбка девушки померкла, когда она вспомнила,что теперь им всем, а в частности её дорогому Гарри, теперь грозит опасность.

- Так, ладно, вообще-то отбой уже был, ребята, нам пора возвращаться.

Гермиона приобняла друзей за плечи, легонько подталкивая в сторону спален Грифиндора.

Что, в конце концов, может случиться? В Хогвартсе они в безопасности.

…а сегодня мне снился какой-то забавный мальчишка. Он был очень похож на тебя: кривил губы почти что так же, у него были твои волосы, руки и плечи. И он обнимал меня, только мне с каждой минутой становилось всё гаже и противнее. Наверное потому, что он вовсе не ты. Я всё смотрела на него, а он смеялся твоими губами, говорил твоим языком. Только он мне не знаком.

На часах полвторого ночи. В камине горят поленья. В Малфой-мэноре тихо.

За окном ноябрь развешивает серебро и студит реки объятьями льдов. Там, за оградой, лес укутался в белый саван. Я вижу его застывшие суставы и чувствую приближение сонного декабря. Плачут ивы, и травы плачут. От холода вянут клевер, лаванда и розмарин. Низина лога тоже укрылась белым одеялом. И даже время уходит спать. Вспять.

Это время ― перед морозами, почти уже без травы ― мое самое любимое, с тех пор как ты ушел. Пахнут окраины дымом и мусор горит в костре.

Ночь сегодня ясная и лишь серебристый снег кружит в промозглом воздухе. Я уверена что там, где бы теперь ты ни был, он ложится тебе на плечи и ты видишь его и чувствуешь колкий мороз снежинок так же, как и я сейчас.

Каждый день я стою у окна и вгрызаюсь взглядом в свинцовые кучевые. Ты знаешь, я боюсь потерять твой след. Прочла все книги, до которых могла дотянуться, в надежде что найду хоть что-нибудь, что до тебя можно измерить расстояние, что до тебя существуют карты.

Наверное, это просто каскад. Точно.

Зимы в Малфой-мэноре снежные и холодные и почему-то я не помню ничего, кроме них. Я слышу как ветер завывает под крышей, на бессчетных чердаках и мне тоже хочется выть. Но пока получается только молчать.

И, хотя прошел уже не год - минуло семнадцать лет, я живу здесь как будто в гостях. Меня кто-то сюда пригласил, только кто ― помню смутно. Домовики учтивы и вежливы, портреты со мной не разговаривают до сих пор. Да и мне, если честно, сказать им нечего. Все и без того знают: я до сих пор надеюсь, что ты вернешься. Но в твоем нежилом дому я будто бы всё еще на войне. Наверное, я скоро убегу, буду ждать тебя в подворотнях, на перроне, в парке ― где угодно, но не здесь! - пока не умру там. Так уж вышло, что ты ― основа всего, без тебя мир сгорел и рухнул, ты тот ингредиент, без которого не лечит даже время. Без которого никогда не станет легче.

Каждую ночь мне снится, что ты всё еще здесь. Ты стал солнцем. Ты стал проливным дождем. Я чувствую, вижу тебя всюду: в золоченых рамах картин, в каплях воска на медных подсвечниках, в резьбе каминных сводов. Ты мерещишься мне в каждой щели этого проклятого поместья, я слышу твой голос в эхе каменных коридоров, вижу твои волосы в локонах паутин. Я, должно быть, сошла с ума, когда приехала сюда, где всё напоминает о твоем присутствии, где всё говорит, кричит о том, что я тебя не выдумала. Это, наверное, самый настоящий мазохизм, да только мне почти нравится ежедневно себя насиловать. Это наказание, которое я заслужила. Моя расплата за страшный грех.

Я убила в себе Бога, оказавшись в твоих объятиях.

Когда он вот так лениво полулежит в кресле, закинув ногу на ногу, подпирая голову рукой, когда он вот так щурит взгляд, глядя на неё, Гермиона чувствует себя не в своей тарелке.
А еще краснеет как дура и всё время переминается с ноги на ногу. Да и голос как-то сам собой делается куда тише, чем мог бы быть. Разве это не еще один повод ненавидеть этого мерзавца?

Драко Малфой занял собой всё пространство Грейнджер. Сколько еще ей потребуется времени, чтобы, наконец, осознать это?

- Чего тебе?

- Я всё видела, - голос дрогнул.

- Мм? Ты шпионишь за мной? Я бы сказал, что это мне льстит, не будь ты мерзкой грязнокровкой.

Гермиона поджала губы. Почему на этот раз так больно?

- Я видела твою метку, Драко.

- Не смей называть меня по имени, чертова грязь!

Он сорвался с места слишком стремительно, схватил за руки, хорошенько тряхнул. Орал что-то о чистоте крови и о том, что «ты-ничего-не-знаешь». А потом...

Всё случилось слишком быстро для того, чтобы она смогла хоть что-то осознать. Важно было только одно ― Гермиона всё сделала сама. Совершенная неосознанность в безрассудном порыве.

Её не остановил ни взгляд его марианских глаз ― таких глубоких, что не переплыть, ни цепкие тонкие пальцы на предплечьях. Её не остановил Драко.

Так давай же! Целуй, пока он еще молчит, держись за руку, пока она еще без оружия, утони в глазах, пока они еще слепы, люби, пока рассвет не спалит эту ночь дотла.

И девчонка тянется к заветному рту, такому необходимому сейчас. А Драко тянет её на себя, и в его глазах пляшут те же черти.

Какого это ― пробовать на вкус губы грязнокровки, Драко?

Какого это ― всем своим существом стремиться к Пожирателю, Гермиона?

Не-важ-но.Не сейчас.

Не тогда, когда его язык так отчаянно вторгается в её рот. Не тогда, когда она отвечает с глухим стоном на каждое его движение. Не тогда, когда его пальцы путаются в её волосах, пока губы жадно сминают губы.

Отвратительно, - так они оба подумают потом, оторвавшись друг от друга, вытирая рты рукавами и демонстративно плюясь.

А сейчас Драко просто касается пальцами её щеки. И в ответ Гермиона гладит его волосы.

Потому что это просто нужно. Здесь и сейчас. Чтобы потом никогда больше...


У легенд не бывает счастливых концов. Их, по правде, совсем не бывает. Кому знать, как не мне.

Об этом никогда не напишут в тех разноцветных книжках с золотыми переплетами, никогда не изобразят на полотнах, никогда не снимут в фильмах. А я видела. Всё до последнего мгновения, до последней капли крови.

За подвигом всегда стоит чья-то жизнь, а имена истинных героев, как правило, в итоге оказываются на мемориальных досках.

И если терять ― значит быть взрослым, то я хочу чтобы мне было пять.

Чтобы снова беззаботно смеяться, играть с ветром и не знать что такое «грязнокровка».
Чтобы меня помнила мама ― я так и не вернула родителям память. Не посмела посмотреть им в глаза после того, что наделала.
Чтобы не плакали больше ивы в Малфой-мэноре. Чтобы все были живы.
Живы.

Те, кто уцелел стыдились этого. Я видела это в их трясущихся пальцах, читала в пустых взглядах. Каждый тайно мечтал оказаться на месте погибшего, потому что вкус у этой победы был самый горький, что есть на земле. Тогда казалось, что проще умереть, чем жить с этой выламывающей всё внутри болью. Стоило бы вздохнуть с облегчением, да только казалось, что дышать больше нечем, и плечи бессильно опускались.

След войны камнем лег на наши спины.

Те, кто погиб смотрят на нас с колдографий, улыбаются печально ― вечные дети. Всё, что еще не успелось, не смелось, не спелось застыло навсегда где-то в глубине их глаз ― не прочесть, не разгадать, не обнять, не увидеть.

И мы улыбаемся им в ответ, потому что мы все были детьми и остались ими, пусть выжженными изнутри. Детьми, что старше всех на свете. Потому что нужно было продержаться еще немного, нужно было выстоять ― не ради себя.

И никто не смел нас судить за наши поступки ― мудрые или глупые, роковые, решающие, незначительные.

Ибо каждый знал, как это ― жить со всеми этими «до» и «после», «вместо» и «никогда», «почему?» и «если бы не».

Если бы не...

Иногда кажется, что твоя метка передалась и мне. Я чувствую её на своем предплечье и даже почти вижу. Она извивается где-то под кожей, шипит в моей голове.

Семья Уизли так и не простила меня. Я вижу это на их лицах, даже когда они говорят что всё нормально. «Всё хорошо, Гермиона», - но никто не улыбается. Теперь уже никогда.

Должно быть, они терпят меня только потому, что Рон остался со мной после всего и мой ужас даже сильней, чем стыд. Я боюсь, что он понял то, что я не смогла понять.

Не смогла, испугалась, не захотела.

Его руки теплые и нежные, но чужие. Я так и не привыкла к ним за все эти годы. И, воскрешая в памяти твой образ, ночь за ночью, шепча твое имя в отчаянии, я всё никак не могу смириться. Ты являешься мне полночными видениями. В белом. В свете. И исчезаешь в тенях, едва я просыпаюсь, унося с собой по крупице всё дорогое, что у меня есть.

Война оборачивается всего лишь кошмарным сном, когда в гости заходит Гарри ― с каждым разом все реже, - когда Рональд приносит мне вечером чай и мы сидим у камина ― неизменно молча.

Я благодарна ему, правда. Он всем пожертвовал ради меня, мой добрый, милый Рон. Наверное, не будь его рядом, я бы уже давно погибла в этом доме, сошла бы с ума, растворилась в каменных стенах.

Но есть сильные руки, которые вытаскивают меня из тьмы, есть копна рыжих волос, в которые я так люблю зарываться пальцами. И они жгут огнем мои ледяные ладони, вырывая из этой вязкой предсмертной летаргии.

Гарри говорит, что мы могли бы иногда выбираться куда-нибудь втроем, как раньше, но стыд не даёт мне покинуть Малфой-мэнор.

Ведь я знаю, что не заслуживаю прощения. И меня забудут и не спасут, даже ты, Гарри, даже ты, Рон. И тем более ты, Драко.

Я убила в себе Бога, оказавшись в твоей постели.

- Гермиона?

Не правда. Он никогда не назвал её по имени. Никогда. Никогда...

Она очнулась только когда Гарри с силой её тряхнул. Грэйнджер моргнула, качнула головой и только тогда поняла, что передней вовсе не Драко.

- Чт... - горло превратилось в свалку из острых углов.

- Всё кончилось, мы победили!

Ведьма устало скользнула взглядом по разрушенным стенам, по полыхающему пламени, по трупам...

Трупам.

Рыдание застряло в горле и вырвалось глухим хрипом. Пришлось закрыть рукой рот, чтобы приглушить этот ужасный звук.

Взгляд метался от перепачканых кровью и сажей лиц друзей к развалинам стен и обратно, и паника всё отчетливее проступала во взгляде.. Потому, что ни среди трупов, ни среди живых, не было Малфоя.

Война разделила их. Раскидала по разным полюсам ― не подойти, не прикоснуться. И Грэйнджер всё с ужасом думала ― что будет с проигравшей стороной? Что будет, если им ― Драко и Гермионе ― придётся драться друг с другом? Что будет, если...

А потом она увидела, как его несут четверо незнакомых парней. Двое держали за руки, двое ― за ноги. Небрежно. Иногда задевая его спиной грязный пол.

- Оставьте его...

Они замерли, оглянувшись на девушку. Удивленно переглянулись, пожали плечами, понесли дальше.

- Оставьте его, мать вашу! - рявкнула Гермиона, предупреждающе выставляя палочку.

Всюду полыхало пламя и от дыма набежали слезы. Конечно же от дыма, а не потому, что глаза Драко открыты и не мигая смотрят в потолок.

Мальчишки послушно опустили парня на пол, и неуклюже столпились в стороне, узнав, наконец, в грязной плачущей девушке героя войны - Гермиону Грэйнджер.

- Что с ним?

- Непростительное...

Нельзя оплакивать врага, - так она сама себе сказала.

Нельзя оплакивать врага, - говорила она себе, падая на колени рядом с безжизненным телом.

Нельзя оплакивать врага, Мерлин помоги, - твердила снова и снова, пока дрожащие пальцы невесомо очерчивали контур лица мёртвого Малфоя.

Мёртвого. Драко. Малфоя.

Гарри ничего не сказал, лишь положил ладони ей на плечи, но ведьма с хриплым рычанием оттолкнула от себя руки друга. Теперь нет смысла скрывать ― через несколько месяцев все и так узнают.
Рон смотрит пустым взглядом. Он всё понял. И Гарри всё понял.

Но ничего не изменишь и не вернешь к живым. Возвращайся домой. Разбей стекло на часах.

И молчи.


Я даже и представить не могу как мне удавалось до сих пор не потеряться. Не заблудиться в самой себе.

Мне кажется, я скоро не выдержу. Это просто каскад, не иначе.

Поток, что сметает всё на своём пути.

Знаешь, я вижу в нем тебя, вижу твои черты. Даже голос теперь похож. Только вот глаза... В твоих был лёд. Волна. Гроза. В его же ― пепел и свинец.

И он даже кривит губы так же. А еще эта глупая привычка слегка склонять голову на бок, сверля испытующим взглядом.

И пусть я ― никто тебе. Твоя ошибка, увечье. Но он ― дар. Бесценный подарок этому миру. Мой и твой.

А еще я слежу чтобы он таким не стал.

Таким, как ты, разумеется. Ведь ты был не самым лучшим из моих знакомых.

Но когда он однажды попросил поменять занавески в комнате на зеленые с серебром, когда начал зачесывать свои платиновые волосы назад, когда шляпа определила его на Слизерин...

Мне кажется он знает и знание это передалось ему вместе с кровью. Грязной кровью.

Знает, но спина его прямая, острый ― такой твой ― подбородок надменно вздернут.

Когда Скорпиусу было семь и он впервые спросил о том, где его отец, я сказала что ты далеко-далеко, на том краю земли, где всегда темно, борешься со злом и потому не можешь быть с нами.
Он ничего мне не ответил и никогда больше не спрашивал.

В Министерстве все как один говорят, мол «числится пропавшим без вести». И шепчутся между собой о беглых преступниках.

И с каждым разом мне всё сложнее не думать о том, что эта неизвестность лучшее, что могло случиться.

Иногда я представляю, будто ты вернулся.

Вот ты открываешь массивную дверь, впуская морозный ветер ― снежинки танцевали бы вальс у порога. А ты весь запорошен мягким декабрьским снегом, хмурый и замерзший, замечаешь меня у лестницы, смотришь на сына, словно на свое отражение и не знаешь что сказать.

Да и не нужны будут слова, так мне кажется.

Потому что тогда, семнадцать лет назад, те несколько недель до войны, проведенные в твоих руках, сказали всё за нас.

За окном кружит вьюга, за спиной трещат в камине дрова. Мне мерещится хруст шагов по заснеженной дороге.

Я надеюсь, ты еще помнишь меня, всезнайку Гермиону Грейнджер, грязнокровку, подружку Золотого Мальчика.

Потому что я не забываю о тебе ни на секунду и это больнее чем Круциатус, потому что я так хочу забыть, но вместе с тем боюсь, что у меня получится.

Рональд говорит, что пора бы уже отпустить тебя. Не думать и жить дальше, хотя бы ради сына. Он прав, конечно, но как я могу? А вдруг ты всё-таки придёшь? Вдруг ты, где бы ты ни был, жив только потому, что я всё еще тебя жду?

Глупо всё это, конечно, но я продержалась так долго только благодаря вере в эти глупости. Знаешь, иногда людям нужно верить хоть во что-то, чтобы выжить и не сойти с ума.

- Не стой возле окна, мама. Ты можешь простудиться.

Когда я слышу его — твой - голос, мне хочется сжаться в комок и долго рыдать. Мне кажется что я вся обратилась в обнаженный нерв и даже его дыхание причиняет мне боль.

Но я люблю его. И у меня всё еще есть надежда, крошечная, почти незаметная в этом хаосе. Но я твердо верю что дождусь тебя рано или поздно и до тех пор ничто меня не сломит.

Отхожу от окна, улыбаюсь нашему сыну, чувствуя как в груди разливается тепло.

Ветер за окном стихает, поднимая в небо серебристые волны снежной пыли, которые оседают на плечи деревьев прахом. Ты стоишь у ограды и смотришь. Да, я знаю, что ты там, но делаю вид, будто не замечаю. Когда-нибудь я наберусь храбрости, чтобы воскресить в себе Бога и обернуться.
А пока в Малфой-мэноре тихо.

Но когда я лягу спать, мне приснится звук твоих шагов.

- Она всё еще наша Миона, Гарри.

- Да, на всё еще Греинджер, но он — Малфой!

Крохотный малыш, лежащий в кроватке, заворочался и закряхтел. Словно бы понял что это его сейчас обсуждают эти двое. Словно почувствовал исходящую от них ненависть.

Гермиона спала на просторной двуспальной кровати в одной из комнат Малфой-мэнора. Министерство распорядилось передать всё имущество будущему наследнику рода Малфоев и Гермиона въехала в мрачное поместье незадолго до родов. Люциус и Нарцисса были сосланы за границу, но они не особо протестовали. Война оставила вой след на этой семье больше, чем на ком-либо.

- Мне нужна твоя помощь, Гарри, - Рон устало вздохнул, прикрывая дрожащие веки. Казалось бы он всё уже решил, но сомнения всё еще одолевали его.

Когда родился ребенок все с первого взгляда поняли кто его отец. Гермиона упрямо молчала, не отвечая даже на праведное негодование Гарри.

И только Рон заметил как с каждым днем угасал её взгляд. Как опускались плечи и сутулилась спина, как серела кожа и тускнели волосы, как истончалась фигура. Грейнджер еще не смирилась — это и дурак поймёт. В её груди всё еще ноет и саднит боль от потери и даже ребенок, ставший роковым напоминанием, не мог спасти Гермиону. Она сломалась.

- Что ты задумал?

Гарри понимал. Он всё понимал, но до последнего отказывался верить,пока своими глазами не увидел маленького Скорпиуса — Гермиона решила, что это имя пришлось бы Драко по душе.

Чертов Малфой, который даже после смерти умудряется доставлять кучу проблем...

- Я останусь и позабочусь о них, - подал голос Уизли, подходя к детской кроватке.

- Она не позволит, - Гарри поджал губы и еле слышно добавил: - Она его...

- Да, я знаю, - торопливо перебил Рон, оборачиваясь. - Я знаю, но... Она так долго не протянет, понимаешь? Да и этот ребенок не виноват в своем происхождении, так что...

Поттер с опаской покосился на друга, отмечая как сильно тот повзрослел за последние несколько месяцев. Каким твердым стал его взгляд и каким уверенным голос. И решимость его теперь непоколебима, пусть и цена непомерно высока.

- Мы сотрем ей память, Гарри.

Гермиона что-то пробормотала во сне и перевернулась на бок.

- Что?! - звонкий шепот Гарри Поттера потонул в промозглом воздухе мрачной спальни.

- Не всю, - Рон спешно поднял руки, успокаивая товарища. - Только воспоминания о его смерти.

- Она узнает, - Гарри покачал головой, прикрывая глаза. - Рано или поздно, кто-нибудь скажет ей или она наткнется на старые газеты...

- Поэтому я останусь здесь. Чтобы следить.

- Ну и что мы ей скажем? Если Драко Малфой не умер, то где он тогда?

- Сбежал, - Уизли пожал плечами. - Он ведь был Пожирателем.

- Не знаю, как-то это всё...

- Это единственный способ спасти её, но у меня не очень получается это заклинание. Поэтому мне нужна твоя помощь, - Поттер поднял на друга глаза и понял, наконец: Рон уже давно всё решил.
Гарри нехотя кивнул. Надежда — это всё, что способно сейчас вернуть им прежнюю Гермиону Греинджер.

Прости меня, - думал Гарри, направляя палочку на спящую подругу.

Прости меня, - думал он, бормоча сквозь слёзы заклинание.

- Прости меня, - пробормотал Поттер, целуя горячий лоб Гермионы, лицо которой тут же стало умиротворенным.

А за окнами Малфой-мэнора ивы плакали каскадом ветвей, утопая в снежной пыли, которая вихрем вздымалась ввысь и разбивалась о ночное небо.