Платина и шоколад. Глава 21. Часть 2

Если бы Гермиону попросили описать свой самый отвратительный день одним словом, она бы ответила, не задумываясь: “суббота”.

Это был один из тех бесполезных выходных, когда ты планируешь столько всего и не успеваешь ровным счётом ничего. Это был один из тех дней, когда к вечеру ты словно выжатый лимон идёшь в Башню, яростно топая по каменному полу, и думаешь: к чёрту всё это. А тебя ловит твой декан и напоминает о том, что ты обещал помочь с ежемесячным графиком успеваемости курса.

И ты думаешь — гррр, — но идёшь за ним. Уже не так яростно топая, но захлопывая дверь в кабинет профессора чуть громче, чем делала это обычно.

Смело.

А ещё, пока в твоей голове только отрывки фамилий и имён, ты мечтаешь забыть о том, что поссорилась утром с лучшим другом, потому что он полез к вашему врагу. О том, что в библиотеке прошло очередное-бесполезное-занятие с Куртом, который сегодня был почему-то слишком молчалив. О том, что на собрании префектов ты снова была одна, потому что у Малфоя два дня подряд проходят тренировки по квиддичу до самого вечера. А значит, половина твоих слов просто пропускается учениками мимо ушей, а одна из студенток даже в наглую достаёт пилочку и начинает подпиливать ногти. И приходится повышать голос, потому что твоё настроение упало уже, кажется, в самый возможный низ.

А от осознания, что ты здесь едва ли не чёртово пустое место, почти хочется плакать.

Конечно, ты себе этого не позволяешь.

Суббота закончилась для Гермионы поздним вечером и безрадостной мыслью: наконец-то. Она переоделась, вооружилась томом по Высшим Зельям и залезла в постель, стараясь не думать о том, что они с Малфоем не виделись с самого завтрака.

Да и зачем им видеться?

В идеале Грейнджер теперь должна отчитываться только Блейзу о каждой встрече с Миллером, но смысла в этом сейчас не было вовсе, потому что два часа в полной тишине мало о чём могут рассказать.

А Драко был зол.

Она видела, как он выходил из Хогвартса — Гермиона как раз шла с обеда, направляясь в библиотеку. Губы его были плотно сжаты, а лоб прорезали морщины. Он отправлялся на тренировку, и она даже позавидовала слизеринцу. И всем, кто занимался квиддичем.

Наверное, это даёт отличную разрядку.

А потом в течении получаса занятий пыталась выкинуть из головы образ горячего и вспотевшего Малфоя.

Суббота была серой, липкой. И, кажется, бесконечной.

Теперь, лёжа в кровати, оставалось только выкинуть мысли о нём из головы и погрузиться в изучение предмета, которое, впрочем, через четверть часа прервалось отяжелевшими веками и ослабевшими руками, лежащими на истрёпанной странице.

Это очень странно — засыпать с книгой в руках.

А потом, после такого отвратительного дня, просыпаться в прекрасном настроении.

Живоглот увлечённо драл когтями край одеяла: одна голая ступня Гермионы высунулась наружу, в прохладный утренний воздух комнаты. От этого она и проснулась, собственно, и первое, что заметила — крупные хлопья снега за окном.

Почти детский восторг заставил подскочить на ноги и моментально впрыгнуть в джинсы и свитер, впопыхах выдернутые из шкафа. Она даже толком не поняла, откуда взялась эта энергия под кожей, но немая радость пульсировала в груди, не давая вдохнуть.

Гермиона с детства любила снег.

Вспоминались игры в снежки с Гарри и Роном, и отчего-то появилось дурацкое желание отправиться на улицу сейчас же, наплевав на завтрак.

И на все проблемы.

Хотя, конечно же, этот снег не задержится надолго — начало ноября было слишком ранним временем для зимы, так что к вечеру наверняка останется только мокрая и пожухлая трава.

Прошло совсем немного времени, когда гриффиндорка, умытая и одетая, спустилась в гостиную. И даже почти обрадовалась Малфою, который стоял у окна, уперев в подоконник ладони и глядя на лёгкую метель.

На нём был тот-самый-свитер, колючую ткань которого Гермиона помнила очень хорошо. Как и их недообъятие в коридоре. Самое первое. От которого земля ушла из-под ног.

Наверняка слизеринец заметил её, хоть и виду не подал.

Показалось, что лоб его всё ещё пересекает та самая морщина, оставшаяся со вчера.

Чёрт возьми, нельзя столько внимания уделять одной только стычке с Гарри. Даже Гермионе не хотелось зацикливаться на этом слишком сильно. Потому что разговор с другом она отложила как раз на тот момент, когда они окажутся в месте, где будет поменьше любопытных глаз.

Вчера Поттер не явился ни на обед, ни на ужин.

В его стиле.

Сейчас было бы впору пройти мимо и отправиться на завтрак, но губы произнесли сами собой:

— Доброе утро.

Блондин слегка повернул голову и, бросив быстрый взгляд на девушку, отстранённо кивнул. Однако тут же вновь уставился в окно.

Прикусил верхнюю губу.

Морщина стала глубже.

Грейнджер нахмурилась, остановившись у журнального столика, где лежал свежий выпуск “Ежедневного пророка”. В секундном волнении вгляделась в первую полосу, готовясь к худшему.

Судя по выражению лица Драко…

Но крупный шрифт, сообщающий о новой игре скоростных “Мётел Брай”, заставил с облегчением выдохнуть.

Наверняка, Рональд в восторге.

Но если нападений не было, тогда что с Малфоем такое?

Вглядываясь в напряжённый разворот плеч, девушка перебарывала в себе желание подойти и растормошить его, потому что, глядя на это воплощение напряжения, ей самой становилось не по себе. Но Драко не двигался, поэтому Гермиона, выждав ещё несколько секунд, направилась к двери.

Стоило только пальцам коснуться ручки...

— Куда ты?

Голос, почти звенящий от напряжения.

Девушка моргнула. Обернулась.

Малфой стоял вполоборота, и руки его теперь были сложены на груди.

— На… завтрак, — она приподняла бровь.

Желваки Драко дёргались под бледной кожей.

— Хорошо. Пошли.

И через пару мгновений он уже стоял рядом, в молчаливом ожидании глядя на неё.

— Ты пойдёшь со мной?

— Что за грёбаное недоумение?

— Я… не знаю. Ты никогда не ходил со мной рядом по школе.

Только произнеся, она осознала, как глупо это звучит.

Чудно, Гермиона. Просто чудно.

Продолжай в том же духе опускать себя в грязь в его глазах. С его же подачи.

— Думаешь, кому-то есть дело?

— Думаю, да.

— Грейнджер, мы живём практически вместе с начала года.

— Спасибо, что напомнил.

— Я проголодался, если хочешь знать.

Она не сдержалась и хмыкнула.

— Ты что, ждал меня?

— Очень смешно, — прошипел слизеринец.

Он быстро терял терпение.

Наверное, поэтому протянул руку и открыл тяжёлую дверь, игнорируя соприкосновение их пальцев.

Которые она не успела убрать с ручки.

Которые она отдёрнула, как только осознала.

Несколько секунд всё ещё оторопело смотрела на него, после чего заставила себя выскользнуть в коридор.

Стараясь не цепляться за мысль о том, что с шагающим прямо за ней человеком что-то не так, пошла вперёд, прислушиваясь к беспокойным ударам сердца. Беззаботность снежного утра прямо-таки снесло этой странностью, которую сегодня в себе воплощал Драко.

Его напряжение кричало о том, что ещё немного - и случится что-то очень нехорошее.

Редкие студенты, попадающиеся на пути, смотрели на них странно.

Гермиона отметила это краем сознания, пока не вспомнила, почему.

Они идут вдвоём. Идут на завтрак.

Это было как-то дико. Не так. И она не понимала причины. Поэтому, слегка замедлив шаг, чтобы поравняться с Малфоем, негромко произнесла:

— Все смотрят.

— Я заметил.

— Тебе это нравится, да? Привлекать к себе внимание подобными способами.

— Какими? Тобой? Это не слишком эффективно. А в некотором роде даже унизительно.

Унизительно? А, ну да. Это же кусок чистокровного аристократизма.

Она поёжилась.

— Нет. Я о жестах вроде этого, — процедила, встречая на себе очередной удивлённый взгляд пробежавшей мимо Чжоу.

— Только не зазнайся сильно.

— О, не переживай…

— Говоришь так, как будто я подписался на благотворительный взнос. Я не занимаюсь благотворительностью, если ты об этом.

Голос Драко прозвучал с иронией, и девушке даже удалось слегка на него разозлиться.

— Заткнись, ради Мерлина. Иначе я уйду.

Вот это угроза. Ого, Гермиона.

Ей чуть не стало смешно. В последнее время она слишком подвластна истеричному веселью.

— Не хочу расстраивать тебя, но нам по пути.

— Малфой…

— Что, Грейнджер?

— Я ненавижу тебя.

Он фыркнул и, кажется, закатил глаза. С таким видом, что сомнений не оставалось — сковывающее напряжение отпустило.

Чёрт с тобой.

Они уже были у самой лестницы в холл, здесь людей оказалось куда больше. Наверное, даже больше, чем обычно.

Или это ощущение появилось от того, что каждый — каждый, к чёрту — посмотрел в их сторону, пока они спускались вниз.

— Господи, хуже, чем на балу, — пробормотала Гермиона, стараясь опустить лицо как можно ниже. — В следующий раз напомни мне, чтобы я не соглашалась на твои сомнительные идеи и…

— У тебя сегодня намечена встреча с патлачом?

Его вопрос прозвучал внезапно, и девушка даже подняла голову, удивлённо моргая. Спрашивая себя, как давно она привыкла к этому прозвищу Курта.

— Нет, — она не поняла, к чему это было. Но чётко уловила долю облегчения в сосредоточенном лице. Даже прохладная улыбка осмелилась приподнять угол губ Драко.

— Хорошо.

— Тебя это настолько волнует?

Видит Мерлин, спрашивать об этом Гермиона не хотела. И была в полном ужасе от того, насколько самодовольно это прозвучало.

Надменный взгляд, скошенный на неё с уставшей ленцой — и ответ не требовался. Судя по всему, ему вообще всё равно, как часто они с Миллером встречаются.

А затем фраза, которая заставила лицо покрыться красными пятнами румянца:

— Твой стол направо, Грейнджер.

Мерлин.

Она по инерции сделала пару шагов за Драко, в сторону слизеринцев, когда они вошли в зал?

Быстро. Сделать что-то.

Бросить на Малфоя недовольный взгляд и умчаться за своё место, где уже сидело пару гриффиндорцев.

Так она и поступила, старательно игнорируя прохладную усмешку.

Он так и знал, что Грейнджер сделает это. Она всегда так делала — с расстановкой и удовольствием. Бросала этот взгляд и удалялась, высоко задрав голову.

На этот раз растерянность, которую он словил в тёмных глазах с самого утра, не покидала её до сих пор.

А стоило ей отойти шагов на десять, грудь снова стиснуло этой невозможностью вдоха. Как и утром. Как и вчера.

Блять…

Тяжело, почти натужно вздохнув, Малфой пошёл за свой стол, недовольно хмурясь, когда не заметил на своих местах никого из товарищей, кроме уныло ковыряющей в тарелке Дафны, что сидела поодаль. Он отстранённо махнул ей рукой, усаживаясь за стол и придвигая к себе бокал с какао. Рассеянно обхватывая его пальцами.

Снова чувствуя, как хмурится лоб.

Он не знал, что делать. Он, к чёртовой матери, не имел грёбаного понятия, что теперь делать.

Потому что. Это был. Поистине полный конец.

Отец всегда говорил, что человек, добиваясь своей цели, становится выше на одну ступень. Драко же казалось, что он упал. Рухнул вниз, с пустым грохотом сбивая бока о стены.

Сегодня ночью ему приснилось, что Грейнджер умерла.

Это смешно. Но ему снилась её смерть. И он проснулся с колотящимся сердцем и ревущим отчаянием в груди. Сел на постели, обхватив голову руками, и раскачивался как чёртов псих, глядя в пустоту перед собой. Сдерживая желание вскочить и ворваться к ней в спальню, чтобы убедиться, что всё в порядке.

Но он сидел.

Пока из светло-серой дымки комнату не наполнил прохладный утренний свет. После чего Драко встал, умылся ледяной водой и вернулся в комнату, застыв у стола. Уперевшись в столешницу руками и глядя на открытую страницу дневника, где было обозначено имя.

Просто её имя. Без лишних слов, без лишних уточнений.

Мать написала имя той, на кого пал херов-выбор-херового-Миллера. А почему бы и нет.

“Гермиона Грейнджер”.

И несмотря на то, что Драко захлопнул чёртову тетрадку, бросив её в самый нижний ящик, эти буквы плыли перед глазами целый день.

Целый. Херов. День.

И мысли. Дурацкие, они не натягивались на голову. Бились о Малфоя, разбиваясь и возрождаясь, пока он тонул в этой беспомощности. В этой долбаной беспомощности.

Он думал о том, как Грейнджер может умереть. Думал со вчерашнего дня. Ненавидел каждую мысль и обсасывал её со всех сторон, полируя. До блеска.

Это абсурд.

И первым желанием было стереть Миллера с лица земли. Просто уничтожить. Его не станет. Не станет проблемы. Не будет больше ничего. Останется только понадеяться, что вместе с ним сдохнет и его блядский папаша.

Скажи ей.

Ты должен сказать. Для этого всё и делалось.

Ты собирался сказать, когда она спустилась. Собирался, пока вы шли в зал. Но он не мог.

У Драко язык забивался в задницу, когда он чувствовал Грейнджер рядом с собой.

Когда он сидел сегодня утром, качаясь из стороны в сторону, просто осознавая, что она спит в соседней спальне. Она. Живая. Спит в своей постели. А в его голове знание того, что она и её семья на прицеле у приспешников.

Нет.

Нет, он не скажет ей. Он ни черта ей не скажет.

Она умрёт от беспокойства. Она не сможет мыслить разумно. А мозги Грейнджер сейчас нужны даже больше, чем что-либо ещё. Если он скажет… это может оказаться правдой. Точнее, это станет правдой осознанной.

Это конец.

Конец, Драко. К этому вы и шли. Получилось даже слишком быстро. Но что теперь?

Господи, почему всё, даже то, чего ты ожидаешь, приходит так неожиданно? Когда ты разобран и не подготовлен. Когда ты знаешь, чего ждать. И невыносимо боишься этого ожидания.

Посмотри на неё.

Нет.

Немедленно, Драко. Подними свои грёбаные глаза и посмотри на неё, давай. Видишь? Это так просто.

Она улыбалась Уизелу, накладывая себе на тарелку варёные овощи.

Она улыбалась. И Малфой уже знал эту улыбку как свою собственную. Такую же редкую и слегка скованную.

Ты скажешь ей.

Конечно, я скажу. Но не сейчас. Потом, немного позже.

О чём она трещала в пятницу? Сообщить Дамблдору?

Нет.

Нет, он не скажет старику ни слова.

Потому что в тот же момент, как тот узнает обо всём, Нарцисса отправится в Визенгамот. А Драко обещал. Он пообещал защитить мать.

И в то же время, если продолжать держать всё в секрете, что-то может случиться с Грейнджер. Но Грейнджер он ничего не обещал, разве не так?

“…я рядом. Никто тебя не тронет, клянусь.”

Слова эхом отдались в сознании. На секунду сжали сердце. Было ли это на самом деле или просто отголосок давнего сна?

Слизеринец отвёл глаза, зарываясь лицом в ладони.

Это что, выбор? Только не говорите, что это херов выбор.

И между кем? Между грязнокровкой и матерью. Мерлин, Малфой. Ты совсем спятил. Разве всё не очевидно?

Выбирать между женщиной, которая воспитала тебя, в которой течёт твоя кровь, и девушкой, на которую у тебя почти безостановочно стоит. Которая начала вызывать в тебе чувство, плавящее и истекающее чем-то горячим, густым. Что тебе дороже, Драко? Давай, признайся себе.

Что. Тебе. Дороже?

Он с такой силой сжал бокал, что показалось, что тот сейчас просто треснет, развалится на части. Изрежет бледные ладони.

— Эй. Ты рано, — голос Забини шилом вошёл в сознание, и Малфой почти вздрогнул, когда мулат сел рядом, окатив его запахом своего любимого одеколона.

— Привет.

— Новости есть?

Он почувствовал, как дёрнулась щека.

— Нет.

Врать, так всем. Заебись.

— Отлично. Я проголодался, — и Блейз начал быстро накладывать в глубокую тарелку молочную кашу с джемом. Покосился на бокал в руках друга. — Ты на диете, что ли?

— Не хочу есть, — буркнул Малфой, наконец отпивая уже почти остывший какао. Взгляд снова приковался к Гермионе, которая доела овощи и теперь тянулась к вазе с фруктами, безостановочно тараторя что-то рыжему. — Слушай, Забини. А ты ведь мог отказаться.

— А? — не понял Блейз, который уже размешивал овсянку в тарелке.

— Присматривать за Грейнджер. И за Миллером.

Это заявление не вызвало удивления. Тот молча принялся за еду, пожав плечами.

— Мог.

— Так в чём дело?

— В том, что я согласился, — парировал друг. — Или какого ответа ты ждёшь?

Малфой отпил ещё немного напитка, наблюдая, как гриффиндорка достаёт из горки фруктов банан и размахивает им, пока увлечённо рассказывает о чём-то Уизелу.

— Мне интересно, почему ты изменил к ней своё отношение.

Забини застыл, не донеся до рта ложку. Потом опустил её в тарелку и уставился на Драко со скептичным неодобрением.

— А ты?

От этого вопроса захотелось тут же вскочить и умчаться в какое-нибудь тёмное и недоступное место. Глупо было полагать, что мулат ни о чём не догадывается. Так что Малфой только дёрнул плечом, поморщившись. Чувствуя взгляд товарища на своём лице.

— Я сейчас херню скажу, — предупредил тот вдруг. И блондин повернул голову, уставившись в тёмные глаза с ожиданием. — Ты ожил.

Вот так просто.

Он ожил.

— Что ты имеешь…

— Она, — и Забини указал своей ложкой по направлению к гриффиндорскому столу, — сделала то, чего не удавалось сделать мне. Пэнс. И остальным, кто пытался вернуть тебя после всего… того.

Драко захотелось рассмеяться, но смех застрял в глотке, когда взгляд Блейза подтвердил серьёзность этих слов. Снова перевёл взгляд на Грейнджер.

Ожил.

Не пиздец ли?

Забини молча принялся за свою кашу, логично предположив, что разговор на эту тему окончен, а Малфой наблюдал, как тонкие руки Гермионы очищают банан от плотной шкурки.

— То, что происходит… у нас с ней. Это всегда было невозможно.

Так тихо, будто громкость сказанного что-то решит для них обоих.

— Это было невозможно, — согласился Блейз. — Но это было. Всегда.

— Не то, что сейчас, — Драко поморщился. — Явно не то. Мы всю жизнь ненавидели друг друга. И до сих пор. — Он знал, что был прав в том, что говорит.

— Да, но… Между вами никогда не было безразличия. Как я, например. Мне срать на неё и на её дружков. А тебе никогда не было всё равно.

Малфой хмурился, глядя, как Грейнджер отвлечённо пожимает плечами и подносит банан к губам.

Волосы на загривке шевельнулись, когда мягкий рот приоткрылся, а ровный ряд белых зубов откусил небольшой кусочек от самого кончика.

— Да, — голос оказался слегка охрипшим, а глаза не желали отрываться от созерцания. — Но я никогда не думал, что это выльется в…

Мерлин.

— …в это.

Она жевала медленно и тщательно. Она всё делала именно так. Облизала нижнюю губу и снова поднесла банан ко рту. Снова откусила совсем немного. Будто дразня.

И Малфой вспомнил ощущение этого рта на себе. Несмело вбирающего, неумело касающегося зубами. Но тесного, сводящего с ума. Драко даже не сразу понял, куда подевался весь Большой зал, и забыл, о чём он говорил до этого.

Потому что.

Она подняла голову. И их взгляды столкнулись.

Он ждал чего угодно: смущения, злости или же удивлённо приподнятых бровей. Но Грейнджер смотрела. Просто — на него. А в следующий момент двинула рукой так, что мягкий ствол фрукта прошёлся по ряду зубов, тут же пойманный кончиком языка.

Малфой на тихом выдохе закрыл глаза.

Кровь медленно густела, забиваясь в сосудах, жаря практически сквозь кожу, сквозь плоть.

Он спокоен. Он, мать его, спокоен.

Но фантазия всё сделала за него: на обратной стороне век уже ожила картинка: Грейнджер извивается под ним. Впивается пальцами в простыни, выгибаясь дугой, а он прижимает её к матрасу, трётся, вбивается. И её вкус. Повсюду. Вместо воздуха.

Движение языков, укусы и быстрые выдохи.

И любые мысли о возможной опасности выметаются. Перекрываются другими. Горящими, пылающими, и он встаёт со своего места, почти подлетает и, кажется, бормочет что-то Блейзу о том, что срочно. Что-то очень срочно, забыл, не подумал, нужно… нужно.

А ноги несут к гриффиндорскому столу.

Взгляды, взгляды. Похуй. Он останавливается только тогда, когда тёмные глаза смотрят на него совсем близко. Почти испуганные. Почти понимающие.

А он почти пугается своего порыва. Крышесносящего.

— Дамблдор… просил зайти к нему утром.

Какие-то слова срываются с губ. Совершенно неважные. Совершенно пустые и лживые.

Просто увести её отсюда. Просто туда, где нет всех этих людей.

— Забыла?

Но главное, что она отвечает:

— Забыла, — почти бесшумно.

Поворачивается к рыжему, который смотрит на Драко, хмуря лоб. С каким-то странным подозрением, которое сейчас пролетает мимо сознания Малфоя. Уизли кивает на торопливое грейнджерское “Я сейчас”.

О, нет, Грейнджер. Ты не сейчас.

Она откладывает чёртов банан, поднимается, а ноги уже несут Малфоя к выходу. И он хищно смотрит по сторонам. Встречает взгляды, тут же становящиеся затравленными, испуганными.

А в мыслях она, впивающаяся в него пальцами. Она, падающая перед ним на колени. Она, вбирающая его в себя. И хочется выть от этого каменного напряжения в штанах.

Он знает, что она идёт за ним.

И шаги их ускоряются с каждым мгновением. И срать на то, что кабинет Дамблдора в другой стороне. Господи, он плевал совершенно на всё, кроме того, что хотел её. Хотел, как ненормальный. Так, что почти бежал в гостиную старост, хотя мог бы выбрать любой пустующий сейчас кабинет.

Нет. Не так. Он хотел нормально.

Абсурд.

Снова это слово.

И самое приятное — мозг просто не успевает ничего анализировать.

Хочу, просто хочу, потому что — вотхеровбред — увидел, как она ест. А она позволила их глазам встретиться.

Так мало. Так мало нужно. И что-то растёт внизу живота.

— Фениксус!

Гостиная. Диван. Стол. Сердце колотится.

Камин не горит.

Малфой подлетает к подоконнику и вгоняет в камень ладони, низко опуская голову, пытаясь выровнять дыхание, жмурясь. Но вот дверь за ней закрывается, и достаточно одного мгновения.

Толчка руками, чтобы выпрямиться и обернуться.

— Профессор Дамблдор здесь? — у неё блестят глаза, но улыбки на лице нет.

Тоже запыхалась.

Он молчит, ему не до шуток — его трясёт. Всего несколько секунд.

— Нужно быть настоящей сучкой, — шёпотом произносит, делая плавный шаг к Гермионе, — чтобы делать это со мной… — Серые глаза въедаются в открытое лицо, вглядываясь в него, отмечая горящие щёки и растрёпанные волосы.

Ещё шаг.

Она замирает. Нужна. Она слишком нужна ему. Снова.

— …при всех.

Ещё один шаг - и между ними не остаётся воздуха.

В гостиной просто исчезает воздух. Электричество, почти сверкающее, почти искрящее. Она смотрит прямо в глаза, и от этого под кожей шевелится каждая клетка возбуждённого мяса, надувается, полнится ей.

— Я всего лишь…

— Я хочу тебя, — конец его фразы тонет.

Съедается впившимися в губы губами, так сильно. Как будто извиняясь за что-то. Как будто в попытке стереть всё, что с ними происходило.

Малфой не понимает, падает он или летит. Он чувствует, как прижимается к нему тёплое, дрожащее тело. Как прохладные пальцы хватаются за затылок, впиваясь короткими ногтями в кожу. И как рот Грейнджер открывается, а горячий язык скользит по языку Драко. В попытке достать. Попробовать.

Одним выпадом, несмелым. И следующим, более уверенным, сильнее сжав пальцы у него в волосах.

И это слишком ударяет по мозгам.

Ближе. Она нужна ближе. Она так давно нужна ему.

Сорваться, сжать руками обтянутые джинсами бёдра, толкнуть на себя, едва не рыча от ощущения давления на пульсирующий пах. Врезаться в спинку дивана, теряясь в комнате, но продолжая пятиться в сторону лестницы. Почти на ощупь. Чувствовать только судорожные движения Грейнджер, которая творит с ним что-то невозможное, пытаясь дотянуться трясущимися руками до ремня на его брюках, оставив в покое волосы.

Нет. Нужно… нужно дойти до кровати.

Сейчас же.

— Стой… — шёпот, рычание, что это было вообще?

Он просто выдохнул ей в губы, и она проглотила это слово. Тут же врываясь в его рот за новым. Но не дала возможности произнести его, потому что споткнулась — кажется, это была ножка стула — и врезалась в тело Малфоя с ещё большей силой.

Господи, эта девчонка. Эта ненормальная, просто чокнутая, поехавшая.

Жмётся к нему, трётся, как кошка, трётся так, что яйца сейчас просто разорвутся, если он немедленно — немедленно, блять — не почувствует её под собой.

Так, что ни одной мысли.

И он человек. Он, к чёртовой матери, опять нормальный человек, сейчас, прямо сейчас, впивающийся пальцами в упругие ягодицы Грейнджер и с силой подтаскивающий к себе. Почти насаживая. И она почти рычит ему в рот, снова пытаясь задрать колючую ткань свитера, чтобы получить доступ к ремню на брюках.

Пульсация.

Животная пульсация уничтожает самоконтроль, как жрущий бумагу огонь. С каждой секундой желание Малфоя добраться до постели меркнет. И на этот раз виной тому губы. Её губы скользят по шее, впиваясь, кусая, и перед глазами разрываются круги, такие же влажные, как касания её языка вперемежку с посасыванием и отчаянными укусами.

— Иди… иди сюда… — выдохом.

Не узнавая свой голос. К чёрту.

Он сжимает её бёдра и поднимает лёгкое тело вверх, заставляя по инерции обхватить себя ногами за талию. Прижаться к напряжённому до предела члену, и в глазах мутнеет. От тесного контакта, от снова-её-стона, который уничтожает в нём всё человеческое, оставляя только животного. Голодного. Готового сожрать её, как сырой кусок мяса.

Он с силой припечатывается лопатками к каменной стене, не вписавшись в проём арки. Грейнджер смеётся. Он чувствует её быстрое дыхание воспалённой кожей шеи, возбуждённый до абсолютного края всего за несколько минут.

— Не урони… — еле слышный шёпот, почти прямо на ухо, когда он делает шаг к лестнице.

Ступеньки.

Блять, ступеньки. А одна её рука уже нырнула под свитер и судорожно впивается пальцами в раскалённую кожу напряжённого живота. Это крайне мешает осознать, что сейчас нужно подниматься наверх, а не снова привалиться к стене, чтобы запустить язык в горящее и влажное горло девушки. Сжимать ладонями маленькие ягодицы, проникая пальцами одной руки за границу оттопыренных сзади джинсов, чувствуя тёплую выемку, от которой едва ли не окончательно срывает крышу. А она, как заведённая, начинает тереться о его член, напряжённый, каменный. Вот-вот пропалит ткань.

Скользящее движение вверх - и ноги плотнее обхватывают его талию.

Резкое движение вниз, выгибая спину и прижимаясь грудью к его груди. И снова — вверх…

Уходит меньше секунды времени для того, чтобы оттолкнуться от стены и взлететь вверх по ступенькам. Чувствуя, что ещё немного, и он просто спустит в штаны от этого сумасшедшего трения и звуков, которые издавала Грейнджер ему в ухо. Никогда в жизни. Никогда в своей ёбано-грёбаной жизни он не слышал таких потрясающе красивых звуков. Стоны, шёпот, а иногда — рваные всхлипы. Видимо, когда она особенно ощутимо прижималась к нему. Так, что он задевал её промежность.

Пока Малфой трясущейся рукой открывал дверь, гриффиндорка в его руках изогнулась, стаскивая с себя свитер. Отшвыривая прямо на пол.

Боже. Если бы ты дал мне хоть немного терпения. Я бы любовался на это вечно.

Она раздевается для меня.

Остаётся в одном лифчике на тонких бретельках.

И прямо перед глазами грудь, в которую он тут же въедается ртом. Ему нужно. Нужно чувствовать эту кожу. Яростно прикусывать границу ткани, оттягивая материю зубами, пока тонкие руки жадно зарываются в его волосы, прижимая к себе, а припухшие губы снова шепчут, сводя с ума. Какую-то горячую белиберду, бред прямо на ухо, пока он делает несколько торопливых шагов к кровати; пока почти падает на неё, упираясь в матрас коленом, опуская Грейнджер, торопливо сдёргивая с постели свободной рукой зелёное покрывало.

— Пожалуйста… ты здесь… боже, так хорошо…

А потом она задыхается, потому что Драко расстёгивает и срывает с неё бюстгальтер, а зубы сжимают напряжённый сосок, хотя, видит Мерлин, он бы слушал эти выдохи бесконечно. От одного только её “пожалуйста” он готов был кончить. Прямо сейчас.

Она хнычет, вцепившись пальцами в простыню и выгибаясь так, что спина тут же поднимается над постелью. А Малфой жадно наблюдает за ней, скользя открытым ртом по узким рёбрам, обжигая губы о горячую кожу, которая с каждым рваным вдохом натягивается на дрожащем теле. Недоумевая, как он вообще мог без этого?

Как он терпел кого-то другого в своей постели? И что это были за почти-фригидные трахи с большей частью хорошеньких девушек школы. Для чего? Чтобы понять, насколько прав сейчас стучащий в ушах вместе с разогнавшимся пульсом внутренний голос:

“Ты нужна мне. Ты нужна мне. Нужна”.

— Моя девочка, — хрип касается её пупка, от чего живот тут же втягивается. А через секунду пальцы судорожно дёргают Драко за свитер.

— Сними… — у неё срывается голос, а руки уже тянут наверх, стаскивая попутно колючую ткань.

И он тоже слегка выгибает позвоночник, чтобы облегчить эту задачу. И следующую — когда пальцы хватаются за ремень его брюк, а затем, словно передумав, скользят по ткани вниз, прижимаясь к бугру под плотной материей. И низкий, тяжёлый стон заставляет её прикусить губу, поднимая горящие глаза, вглядываясь в лицо Малфоя.

Он сухо сглатывает, цепляясь за этот взгляд, стискивая её тазовые косточки руками так, что назавтра точно останутся отметины. А потом пальцы начинают лихорадочно расстёгивать ремень синхронно с его собственными пальцами, которые уже ловко стаскивают с Грейнджер джинсы.

Чувство, которое прошивает всё существо, когда два обнажённых тела соприкоснулись, переворачивает в Малфое всё. Прошивает алой, горящей нитью. Грубыми стежками.

И оба замирают на мгновение, глядя друг другу в глаза.

Так близко, что смешивается дыхание. Так глубоко, что можно задохнуться от катастрофического желания. Драко слышит собственное звериное рычание, когда чувствует скользящую под ладонью кожу; когда ведёт рукой по её бедру, вверх и немного вбок. Жадно глядя, как дрожат тёмные ресницы, когда ладонь касается влажного тепла, а Грейнджер снова тихо всхлипывает, выгибаясь навстречу прикосновению.

Мокрая. Такая мокрая, что два пальца сразу без труда скользят внутрь, заставляя её дёрнуться, снова вцепившись в простынь и резко рванув материю на себя.

— Ещё.

Короткая приказ-просьба-мольба срывается с искусанных губ.

Он снова рычит, наклоняясь, всасывая в себя кожу её плеча, двигая пальцами сильнее и резче.

— Ох… ещё! Да, да, так… Боже…

Горячие, тугие стенки под подушечками напряжены до предела, как и он сам, как и воздух, пропитавший Башню. Дыхание такое тяжёлое, что лёгкие вот-вот откажут. Смотреть на неё, до крови из глаз.

Вздрагивающую и движущуюся в такт его руке так нужно, что это почти одержимость. Как вздрагивает её грудь. Как безостановочно движется упругое горло под тонкой кожей шеи.

И стоны. Господи, как она стонала.

— Драко…

Бах. Сердце остановилось бы, если бы не разрывалось от лихорадочных ударов.

— Драко… кажется, я сейчас…

Твою мать.

Живот свело, когда пальцы с хлюпающим звуком выскользнули из неё. Огромные глаза распахиваются, глядя разочарованно, с отчаянной, яростной просьбой. Бёдра напрягаются в попытке сжаться, потереться друг о друга, но трутся только о бока Малфоя. Так, что он тут же слышит свой прерывающийся от сдерживаемого желания голос:

— Сейчас. Господи, сейчас.

И в следующий миг впивается в дрожащие губы, одновременно с тем, как член резким толчком входит в неё, узкую, тугую, сразу на всю длину так, что Грейнджер отчаянно мычит в неразорванный поцелуй, а Драко замирает. Отчаянно стараясь не шевелиться, чувствуя, как горячие волны одна за одной бьют в низ живота синхронно с тем, как судорожно и сильно сокращаются мышцы Гермионы вокруг него.

А она продолжает выстанывать что-то в его рот, выгибаясь, как ненормальная. Кончая, как ненормальная. Впиваясь в его спину, как ненормальная. И желанная боль от впившихся острых коротких ноготков подталкивает его к той черте… когда нужно сильно зажмуриться, чувствуя, как кожа яростно истекает скользким потом. Застыть и не шевелиться, иначе…

Нет. Ещё немного. Продержись ещё немного.

И немного — получается.

Первый толчок он делает, когда встречается с ошалевшим взглядом почти чёрных сейчас глаз. Второй она встречает резким выдохом, моргая. Всё ещё не пришла в себя после первого оргазма. Третий — глухо мычит, потому что Драко закидывает одну её ногу на свой согнутый локоть так, что угол проникновения меняется. Четвёртый — трясущиеся руки выпускают из судорожного объятья мокрую спину и обхватывают его лицо, глядя прямо в глаза. И он тонет.

Его больше нет.

Только лихорадочные поступательные, такие глубокие, что кажется, будто вот-вот он войдёт в самую душу. Пройдёт насквозь. Потому что это слишком хорошо для просто-секса.

Он впервые в жизни занимался любовью. Видит Мерлин, он чувствует разницу.

И это… неимоверно, невыносимо, это невозможно, и она такая красивая, такая охуительно красивая, когда смотрит, не отрываясь, сцеловывает капли пота с его лица, такая… такая…

— Грейнджер…

И он не улавливает, что произносят её губы.

Что-то очень-очень важное. Что-то пожалуйста-вспомни-что-ты-слышал, потому что это невероятно нужно. И именно это бросает его за черту.

Вышвыривает за границу, и он кончает так сильно, что исчезает всё вокруг. Исчезает даже он сам. Исчезает в ней. Изливаясь, судорожно двигаясь, теряя ритм во вновь сокращающихся мышцах, исходящих палящей влагой.

Судорога за судорогой. До последней капли. До последнего рывка. Он в ней. А её пальцы всё ещё обхватывают его лицо. И когда в ушах прекращает эхом отбиваться это имя, он понимает, что выкрикивал его вслух. И, вздрогнув в последний раз, заставляет себя прийти в себя. Только для того, чтобы не раздавить девушку, затихшую под ним. Но ни черта не получается, руки подгибаются, и всё, на что хватает Драко — тяжело откатиться вбок, задыхаясь куда-то Грейнджер в висок с налипшими на него влажными волосами.

И непонятно лишь одно — сколько времени проходит в тишине.

После того, как дыхание немного успокоилось, а руки лениво натянули на них обоих зелёно-серебряное одеяло.

Блаженная гудящая пустота в голове. Прижимающееся к боку тело. Драко даже не заметил, как обнял её. Как начал перебирать густые волосы. Как она уткнулась носом в его ключицу.

Он не хочет этого замечать.

Ему достаточно чувствовать.

Грейнджер медленно погружается в сон, а Малфой пытается понять, почему он позволяет ей остаться в своей постели.

Почему он хочет, чтобы она осталась.