Розы для Малфоев. Первый год

Первый год.

Розы…

Мама всегда любила розы, очень. Трепетно ухаживала за своим розарием позади замка. Маленький Драко частенько сбегал туда, чтобы спрятаться от отца с его уроками верховой езды. Мало кто поверил бы, но в детстве младший Малфой до дрожи в благородных коленях боялся лошадей. Потом прошло, конечно, но вот — было. Люциус не сердился: всякий раз, обнаружив пропажу наследника перед уроком, лишь устало вздыхал, возводил к потолку глаза и посылал домашнего эльфа в старый розарий.

«Мой маленький лорд», — так отец называл его, только отец — никто больше.

Суровый и сдержанный с сыном на людях, Люциус Малфой нежно любил Драко и старался сберечь и продлить для него детство, предчувствуя: их счастливые годы, увы, сочтены. Мирная жизнь с ее розами, уроками танцев и верховой езды, фамильным серебром и портретами предков на древних стенах — уже не более чем иллюзия.

С появлением в их реальности Темного Лорда, а на предплечье Люциуса — затейливой татуировки боггарт старшего Малфоя обрел образ его единственного сына: распластанного на полу; светлые волосы окровавлены; задравшийся рукав обнажает уродливый рисунок. И — удивление в остановившихся в глазах. И — жгучее чувство вины, рвущее сердце, выжигающее нутро… Не уберечь, не изменить. Не вернуть. Знала бы Молли Уизли во времена возрождения Ордена Феникса — была бы потрясена. А может, и нет. В конце концов, родительская любовь в грош не ставит ни чистоту крови, ни общественный статус, ни даже мотивы и поступки любимого чада. И какая, к Мерлину, разница: Малфой ты, Уизли или Поттер, главный твой страх и главная боль — родное дитя, и перед лицом смерти Люциус и Нарцисса Малфои ничем не отличились бы от Лили и Джеймса Поттеров в свое время, да…

В мамином розарии глаза разбегались: нежно-розовые, почти белые Diadem, ярко-желтые ароматные Friesia, белоснежные высокие Iceberg, и, конечно, любимицы Нарциссы — эквадорские Forever Young. Она обожала этот сорт: высокие, с гладким стеблем и шелковыми красными лепестками — будто созданные для признаний в любви. Просто праздник для чувства прекрасного — а у Драко, как и у матери, оно было развито до болезненности.

Розы…

Сколько Драко себя помнил, розы всегда стояли в старинных вазах в гостиной: метровые, на толстых шипастых стеблях, наполняя воздух нежным ароматом, радуя взгляд.

Розы…

После штурма поместья от сада вообще мало что осталось, но розарий… По нему будто проехались магловским ас-фаль-то-ук-ла-доч-ным катком, а после — выжгли Адским огнем. Драко потерянно бродил по Малфой-мэнору, то и дело натыкаясь на обугленные останки мраморных статуй; спотыкался на разбитых дорожках; обходил стороной руины сожженной конюшни. Не мог заставить себя войти: в ушах стояло звонкое ржание отцовской любимицы — белоснежной Артемиды, перед глазами — его собственный жеребец редкой изабелловой масти, норовистый Зефир.

Он вскоре полюбил верховую езду и перестал бояться лошадей. Великолепные животные чем-то напоминали Драко его самого: гордые и независимые, пугливые и осторожные. Но в розарий Нарциссы продолжал ходить часто. Этот маленький Эдем всегда дарил ему желанный покой, возвращал душевное равновесие, врачевал разбитое сердце. Тогда еще глупый белобрысый подросток, он думал, что разбитое сердце — это Пэнси, решившая внезапно, что не Драко герой ее романа. Это — трансфигурация его в хорька на глазах у толпы студентов Хогвартса. Это — неожиданно резкая реакция матери на решение принять Лордову Метку в шестнадцать: он воспринял это как недоверие и страшно обиделся — глупый, самовлюбленный юнец!.. Что бы он понимал тогда в разбитых сердцах.

На конюшни Драко махнул рукой. Восстанавливать разоренное поместье все равно было не на что: сразу после победы Мальчика-Который-Еще-Раз-Выжил над Тем-Кто-Окончательно-Сдох счета семейств Пожирателей были арестованы, а фамильные состояния конфискованы в пользу семей жертв Войны — как магических, так и магловских. Наверное, Драко должен был испытывать благодарность за милостиво оставленное им с матерью родовое поместье — привет от Поттера, — но у него не получалось. А он и не старался.

Что значила эта подачка, если отец гнил в Азкабане, а мать чахла от тоски, угасая день ото дня? Если в придачу к деньгам Малфоев лишили права на магию, оставив жалкие крохи вроде Люмоса? Если запретили даже работать, вынудив жить на нищенское ежемесячное пособие от Министерства? Да его не хватало даже на зелья для Нарциссы, жалкое пропитание и самую необходимую одежду! Это — жизнь? Выживание…

А во имя чего?

Несмотря на послевоенные удары судьбы Драко, словно кошка, приземлялся на четыре лапы, встряхивался и шел жить. Каждое утро. Еще день, еще ночь. Пока есть для кого.

У него была Нарцисса — умирающая, невзирая на самые редкие зелья, что Драко удавалось раздобыть: они лишь продлевали жизнь ее хрупкого, невесомого почти уже тела, но душа… Душа ее осталась в Азкабане. С мужем. Вместе и навсегда — это было о них, да.

И у него был Люциус — и цель: освободить отца, любой ценой, используя свой изворотливый ум, лазейки, которые — он уверен — есть даже при нынешнем режиме. Надо только найти. Тогда, возможно, он успеет спасти маму.

Думать об иных вариантах Драко себе запретил — боялся сойти с ума.

Так и жил.

Днями заботился о Нарциссе с помощью верного старого Тоби; мотался в Министерство отмечаться — в первый послевоенный год еженедельно; в Гринготтс за пособием — ежемесячно.

Периодически в Малфой-мэнор заглядывал Винс: посидеть у камина в ободранной гостиной, набраться огневиски из тайных запасов Тоби — подвалы поместья были вычищены аврорами в припадке мародерства. Чтобы забыться — хоть на время.

Паркинсоны эмигрировали во Францию — им было разрешено, как «удержавшим нейтралитет». Мерлин, разрешено!.. Еще одна подстава щедрого на «милости» Министерства: выгнать из родной Британии без права на возвращение и опять-таки с арестом счетов. Отец Пэнси, разумеется, успел перевести часть капиталов за границу, но… Это были крохи, и это было — изгнание.

Грега убили при штурме поместья Гойлов. Вместе с отцом, и не в спину при попытке к бегству, а в грудь — поймал летящую в мать Аваду…

В одиночестве Драко не пил. Даже сейчас. Брезгливость какая-то была, с юности. Да и Антипохмельное стало непозволительной роскошью. К черту, он справится и без костылей. Он Малфой, а значит — без боя не сдастся. Так он убеждал себя ночами, когда метался в постели на грани безумия. К утру удавалось забыться — неглубоким тревожным сном. Тогда ему снились мамины розы…

А потом наступал новый день. Еще один.

И еще.