Розы для Малфоев. Forever young

Как только отгремела финальная битва за Хогвартс, ознаменовавшая конец Войны, перед Гермионой Грейнджер во всей красе встал вопрос: где жить?
В родной дом путь ей был заказан. Родители, вернись они из Австралии, вряд ли устроили бы вечеринку в честь незнакомой девицы, обнаруженной в своем доме. Скорее уж, вызвали бы полицию.
«Нора»?.. Нет, там она поселиться не могла. Не могла и все тут. Она устала врать себе, пора было признать: Рон Уизли — герой Войны, но не ее романа.
После того случая, когда он бросил их с Гарри в лесу, а сам смылся в неизвестном направлении, Гермиона так и не смогла избавиться от послевкусия предательства в душе. Да, он вернулся. Да, она его простила и да — они об этом говорили. Не раз. Но забыть оказалось сложнее, чем простить, а если честно — невозможно.
Рон Уизли продолжал быть для нее близким другом, почти братом; а теперь еще и боевым товарищем, но… Война и разрубила хрупкую ниточку, которая связала их на шестом курсе. Война смыла бархатный налет наивности и в клочья растерзала готовность к самообману. С Гермионой, по крайней мере, так и произошло. Жизнь оказалась слишком хрупкой и штучной ценностью, чтобы разменивать ее на что-то «вроде бы подходящее». Гермиона всегда была максималисткой, но к тому же еще и женщиной. И, как любая женщина, — ищущей любви. Ей действительно сначала казалось, что к Рону у нее — любовь… И не случись Войны — и поступков, на ней совершенных, — она вполне могла стать Уизли, нарожать рыжеволосых детишек, а в разгаре счастливой семейной жизни вдруг взвыть раненой волчицей. Потому что без любви она бы не смогла. Невзирая ни на какие радости мирной жизни. Она знала себя: ни за что на свете не позволила бы себе бросить мужа и детей, уйдя на поиски собственного счастья. Ушла бы максимум в работу, с головой, как в омут. Раз омута любви изведать не удалось. Поэтому в глубине души она мрачно радовалась такому повороту событий. Рон, конечно, ее радости не разделял.
Скрепя сердце, он — на словах — принял ее решение «остаться друзьями до лучших времен», но Гермиона подозревала: затаил обиду. Она постаралась выбросить это из головы — пока; ей хватало собственных проблем. В частности, она не знала, как смотреть в глаза Молли. Миссис Уизли, узнав о размолвке «детей» — а все они давно были для нее детьми, особенно после потери Фреда, — ударилась в слезы и до сих пор переживала на этот счет. Переживания Молли Уизли — дело небезопасное, поэтому за минувший год Гермиона навещала «Нору» всего несколько раз: на Рождество и на дни рождения Джинни и Рона.
Тем не менее, жить где-то было надо, и Гарри, в отличие от Гермионы, проблемы в том не видел.
— Ну, сама посуди: на что мне одному такой огромный дом? Да я полжизни провел в чулане под лестницей! — убеждал он подругу.
— Так ты и не будешь один, — тихо, но горячо возражала Гермиона.
— Брось, Джинни тоже не очень-то привыкла занимать собой полдома, не путай «Нору» с Малфой-мэнором, — Гарри шутил, но в глазах не было улыбки. Зато было беспокойство: он действительно желал помочь лучшей подруге, не понимая, что ей мешает просто согласиться и избежать надоевших споров.
— Бр-р… О Малфоях не надо, — Гермиона скривилась и передернула плечами.
Ее дожала Джинни. Узнав о колебаниях подруги, она одной решительной тирадой сломила ее сопротивление.
— Как ты можешь бросить меня одну?! Да мама с ума сойдет, когда узнает, что мы с Гарри собираемся жить вместе, ты же знаешь: ей война — не война, а до свадьбы ни-ни!..
И это была правда. Молли Уизли оставалась дамой старой закалки и считала нужным строго держаться приличий во все времена.
Гарри, в свою очередь, убеждения будущей тещи уважал, но смысла откладывать жизнь на потом не видел. С детства вынужденный бороться — сначала с миром, потом за мир, — Гарри просто устал. Воевать, искать, находить и терять, быть героем — устал. И хотел просто любви и покоя — хотя бы на время. Многолетняя борьба сделала его жестче и увереннее: чего он хочет, он знал теперь твердо. Гарри и Джинни были дети войны — рано и стремительно повзрослевшие, — и они торопились жить, брать от жизни столько, сколько успеют; и бессмысленное ожидание в их планы не входило.
Однако ж — Молли. Ее не изменишь, да и не нужно. Гарри готовился к неизбежному конфликту, но решение пришло само: Гермиона.
Разумеется, никто никого не использовал. Просто они одновременно оказались в сложной ситуации, а ведь на то и друзья, чтобы выручать друг друга. Чем, собственно, они семь лет уже и занимались.
Джинни была права: несмотря на потерю Гермионой статуса Моллиной невестки, та оставалась собой — честной, как шипастая роза. Всегда мила и открыта, но если что-то пойдет вразрез с ее принципами — пустит в ход острые шипы…
Вот так и поселились они втроем в древнем доме Блэков с его агрессивно-надменными портретами, пыльными комнатами и старым Кикимером.
Счастливые влюбленные и одинокий гарант соблюдения приличий…
Нельзя сказать, что Гермионе плохо жилось на площади Гриммо. Напротив: было удобно добираться на работу в Мунго, приятно возвращаться в дом, где ее ждали. Вот только…
Конечно, Гарри тактично не забывал ежевечерне накладывать Заглушающие чары на дверь их с Джинни спальни. Но не в его силах было спрятать счастливый блеск в глазах. Или — как томно рассеянна бывала по утрам Джинни. Как смущенно краснел он сам, отводя сияющие глаза. У этих двоих на лбу крупно читалось: «Мы счастливы! Мы любим и любимы!»…
Не то чтобы Гермиона завидовала, нет — она любила обоих друзей и искренне за них радовалась. Но ей было грустно... было одиноко. У нее была любимая работа, любимые друзья, да… Не было любимого, того самого — единственного.

…Мышцы болели. Он не мог припомнить, когда вообще так смеялся — разве что в детстве? С началом учебы в Хогвартсе Малфой научился «держать лицо», и на лице этом все чаще играла иезуитская ухмылка.
Хогвартс…
Какого черта они вообще начали болтать на эту тему? Похоже, он совсем одичал за последний год: мило провел вечерок с Гермионой Грейнджер и даже расслабился, приоткрылся… Мерлин, да что на него нашло? Зачем он вообще ее впустил? А говорят: слизеринцы — змеи… Да нет, не в чертовом факультете дело, конечно… А в чем тогда?
В розах, вот в чем.
Что-то было в этой девчонке, когда стояла у ворот ни жива ни мертва, — Малфой невольно усмехнулся воспоминанию. И эти розы у нее в руках: как только ухитрилась выбрать, как угадала? Зря бросила прорицания. Но эффектно это сделала, надо сказать… Никто не подозревал, что глаза у Трелони могут стать еще больше!..
Драко поежился от сквозняка и опомнился, ухмылка на тонких губах растаяла. Можно стоять здесь хоть всю ночь дурак дураком — сделанного не воротишь. А если Драко чему и научился к своим восемнадцати годам, так это не жалеть о содеянном. Что толку? Лишний груз. Это для гриффов: терзаться и рефлексировать. Он будет жить настоящим.
Проведя ладонью по лицу, будто стряхивая морок, Малфой резко выдохнул и поднялся к Нарциссе.
Осторожно отворив тяжелую дверь, Драко бесшумно вошел в спальню и бросил взгляд на роскошную, покрытую полупрозрачным пологом кровать. Нежно-голубой шелк. Других цветов для спальни Нарцисса не признавала — ее милая маленькая слабость. Спальня под цвет глаз.
Драко слабо улыбнулся. Приступ нежности охватывал его всякий раз, когда он видел мать спящей. Во сне она казалась беззащитной маленькой девочкой — особенно сейчас, исхудав до прозрачности. У Драко сердце заходилось: так хотелось сгрести ее в охапку, прижать к груди, встряхнуть — и услышать хоть слово, поймать неуловимый взгляд!.. Переведя дух, он сделал несколько шагов к кровати и замер.
На груди Нарциссы, укрытой бледно-голубым шелком, в призрачных бликах свечей что-то алело. Сердце Малфоя прыгнуло куда-то к горлу и пропустило удар. Метнувшись к кровати, он резко отдернул полог — и, всхлипнув, опустился на пол. Ноги вдруг отказались ему служить.
На тихонько вздымающейся маминой груди лежала роза.
Forever Young.
Бледными — в голубизну — пальцами Нарцисса слабо держалась за длинный гладкий стебель.
Forever Young… И казалась такой юной: на губах играла нежная улыбка, мягкое сияние свечей волшебным образом скрадывало глубокие тени под глазами.
Драко опустил голову на руки и беззвучно заплакал.