— Погоди-ка, — обратилась она к скелету, вздрогнувшему и отходящему на полшага, — я прошла весь этот путь не просто так. Я хочу... попросить тебя об одолжении. Я хочу...
— Просьба от тебя? — с презрением, словно постарался прямо в лицо харкнуть свои слова, прервал Санс. — После всего того, что ты сделала? — Он засмеялся через боль, задавливая её тихим смехом обречённого. Дрожащий в тёмной глазнице голубой зрачок на несколько секунд погас, а после вновь зажёгся. Санс договорил, кривя рот вымученной улыбкой: — Лучше просто убейся.
Чара в ответ расхохоталась, с поддельным умилением посмотрев на скелета-охранника, прикусив нижнюю губу и делая шаг навстречу.
— Ты уверен, Санс? — спросила Чара, покачивая рукой, в которой был окровавленный нож. — Потому что мою просьбу тебе всё же услышать надо, ибо она звучит так: «Будешь ли ты уничтожать всё живое вместе со мной?». Попробовать кое-что новое. Что думаешь?
Боль обозначилась неестественно громким смехом. Санс закрыл рукой один глаз, другой держась за рану и продолжая сотрясать мрачную тишину эхом своего смеха. Шутник поднял на Чару взгляд, выражающий только разочарование. Отголосок злости, искривлённый светлой памятью.
Санс когда-то считал, что Человек перед ним — не убийца, лишённый милосердия. Не такое чудовище. Кто-то лучше. Кто-то, чья воля сильнее. Но Фриск при падении в Руины словно разбился насмерть... Всё для монстров было кончено, когда они повстречали Чару снова.
— Я знал, конечно, что ты сумасшедшая, но не настолько же, — отозвался Санс, избегая смотреть девочке в глаза. Не желая встречаться с насмехающимся, бесчеловечным взглядом. Скелет, стиснув зубы, тихо произнёс: — Я никогда не опущусь до твоего уровня.
— Твоя улыбка, — моментально отозвалась Чара, показывая остриём ножа на Санса, — фальшивая. Ты всегда улыбался вот так. Натянуто. — Темнота большого королевского коридора проглатывала слова убийцы, делала их растянутыми, гулкими. — Сначала ты был не таким, Санс. Твоя улыбка была другой. Может, мои слова верны — и эта улыбка даёт тебе только одну надежду? — Скелет-охранник молчал, тяжело дыша, ощущая только гнёт своих воспоминаний, с которых срывают пыльные латы девичьи руки. — Я помню, каким был твой смех. Каким был ты...
А Санс хотел забыть. Все эти разы, все эти сбросы он хотел выбросить из головы, как бесполезный, пачкающий всё вокруг хлам. Но этой грязи становилось только больше, и сейчас Чара откровенно смеётся над глупым неудачником, что пожелал никому не рассказывать о том, что действительно происходило. Он просто хотел, чтобы все были счастливы, чтобы все улыбались и смеялись, чтобы были спокойны, но вновь и вновь... Санс видел её.
— Когда я вернулась в первый раз, — продолжала Чара бодро, — твоё лицо было таким запоминающимся! Ты пытался понять, почему я это сделала.
Он помнил, замечательно помнил, до мельчайших деталей. Весь его вид в тот момент задавал только один вопрос: «Зачем?». Он ведь сбросил всё, он ведь вернул всех тех, кто ему дорог, а она... Она вернулась, чтобы убивать всё вокруг из раза в раз. Сея боль, сея хаос. Посланник смерти в лице абсолютной бесчеловечности. Человек с гниющим сердцем и навсегда запачканными чужой кровью руками.
— И после такого количества сбросов ты спрашивал себя...
«Стоит ли кому-то говорить?»
Санс тогда смотрел в лица тех, кого он видел мёртвыми, но кто снова живёт и не понимает того, что происходит. Чью боль он пережил, как собственную. Только всё это с каждым новым сбросом начинало превращаться во что-то другое.
«Но они не вспомнят...»
Он опускал взгляд и пожимал плечами больше, чем говорил. Он не хотел неосознанно начать разговор с Папирусом о том, как видел его смерть больше десятка раз. Каждый следующий — работающей дрелью по отчаянно бьющемуся сердцу. Санс слишком сильно любил старшего брата, чтобы озвучивать факт того, что и в этот раз придётся пережить его смерть, ведь у Папируса не было возможности перемотки времени. Не было способности выламывать хребет тому миру, который создавала для монстров не знающая пощады Чара.
«Теперь мне всё равно»
Санс признал, что смирился. Опустил руки и безостановочно шутил, чтобы заглушить желание рыдать взахлёб, глотая горечь потерь, снова и снова с опаской смотря в лица тех, кто был мёртв, а теперь — теперь жив. Даже не имеет представления о том, что скоро хрупкий Человек проткнёт его сердце тёплым от чужой крови ножом. Снова.
И снова.
И снова.
Санс будет возвращать всё обратно, а Чара — возвращаться. Сокрушая надежды на то, что всё закончилось. Они как два незваных бессмертных бога мира, который нескончаемо разрывается на части и уже устал исцеляться.
— Ты жаждал продолжать, — нанося удар по сознанию, заговорила Чара дальше, — или остановиться. Что-нибудь сделать, но главное — не повторять заново, точь-в-точь. И ты замкнулся, чтобы тебе не было так больно.
На двенадцатом сбросе Сансу казалось, что он перестал бороться окончательно. Шутки стали жёстче, местами глупее, но все продолжали с них смеяться или давать нерадивому комедианту подзатыльник в ответ. Сансу было плевать — только продолжайте жить. Затем умирайте. Затем снова живите. Он чувствовал, как его сердце перестаёт на что-то реагировать так, как оно это делало прежде. Возрождало все эмоции только одно...
— Если я делала что-то другое, отличающееся, то ты чувствовал что-то... Что-то новое, да? Только не ври мне, Санс.
Он и не собирался. Когда-то давно он научил себя стремиться не к освобождению, а к отсутствию исхода. Он научился говорить: «Не пытайся». Научился весело заявлять: «Сдайся, как я». Но никто не вспоминал — да и не мог вспомнить — о том, что всё это повторяется уже бесчисленное количество раз. И что Санс единственный, кто знает о том странном Человеке, пришедшем из Руин. Этого человека никогда не будут звать иначе. Этот Человек — всегда Чара. Смерть всему, хаос подземелья, апофеоз беспощадности.
Она убьёт всех, оставив Санса истекать кровью и возвращать всё назад. Закрываться в себе и задыхаться в слезах, когда никто не видит и считает, что младший брат Папируса — ленивый, несерьёзный идиот. Что он никогда не знает наперёд, а он... Он отлично знал, но никогда не говорил: «Вы все умрёте». Просто он хотел сказать: «Сдайтесь» — и широко улыбнуться, в очередной раз наблюдая за смертью, словно за дешёвой премьерой.
— Я видела, кто ты такой на самом деле. — Голос Чары дрогнул, но девочка продолжила с ядовитой улыбкой, опустив нож: — Ту часть тебя, которая наслаждалась, причиняя мне боль. Которая ощущала что-то новое, принимала это и вредила тебе самому. Моя кровь на твоих руках... была ли моей на самом деле для тебя?
Когда он убивал Чару, она всё равно восставала и возвращалась в бой, пока не наносила Сансу смертельный удар. Чара всегда была переполнена ледяной решительностью, которую не может выдержать душа монстра. В теле девочки было заточено что-то кошмарное, запредельное — и Санс, смещая временные потоки, надеялся, что с этим никогда более не столкнётся.
— Вот почему я даю тебе возможность сделать что-то новое! — не смолкал в голове Санса голос убийцы всех его близких, заточённых за выстроенным людьми барьером. — Я хочу, чтобы ты уничтожил всех на пару со мной. Давай же, Санс, не бойся! Никто ничего и не вспомнит после сброса. Идём со мной. — Чара протянула Сансу свободную руку, желая, чтобы тот за неё взялся. — Давай убьём их всех!
Но вместо ответа Чара получила кровавый плевок в лицо. Скелет-охранник трясся и едва стоял на ногах, подняв голову и глядя в сощуренные алые глаза.
— Это очень плохо, — озабоченно протянула девочка, стирая со щеки окровавленную слюну Санса рукавом свитера. — Уже в сто семьдесят шестой раз ты говоришь мне «нет»! Может, есть другой способ заинтересовать тебя?
Только никто не ответил: сердце Санса было расколото на две части.
* СБРОС *
* СТАРТ *
* СТАРТ *
— Где этот трусливый цветок? — спросил Санс пустоту, идя по Лесу Сноудина, минуя наряженные ёлки и пустые охранные будки, в том числе и свой пост.
Флауи появился через несколько мгновений, выскакивая из-под снега и воровато оглядываясь, что-то пробурчав едва различимо. Завидев Санса, цветок тут же испуганно начал мотать головой, враждебно смотря на появившегося.
— Приветик, Флауи.
— Чего ты смотришь на меня так?.. — нервничал тот. — Слушай, я пока что никого не убивал, так что нет никакого резона преследовать меня!
Санс пытался не слышать того голоса, что сидел в его голове, — голоса Чары, которая, он мог поклясться, улыбалась в ожидании ответа. Выбор был сделан ещё тогда, когда сердце скелета-охранника раскололось. Уже тогда он схватил Чару за руку, сжав её и видя на девичьем лице предвкушение. Уже тогда Санс решил сделать «что-то новое». Убить кого-то вместе с Человеком.
— Ты никогда не получишь счастливую концовку, если убьёшь меня! — воскликнул Флауи, со страхом в маленьких глазах смотря на огромные два черепа, парящих возле Санса. Однако скелет-охранник, кажется, был непреклонен и готов был нанести удар. — Я ведь никого не тронул, поэтому... поэтому прекрати! Пожалуйста!.. У тебя ведь есть милосердие, а?.. Оно ведь есть у тебя, да, Санс?.. Я не собираюсь вредить твоему брату и никогда этого не сделаю, потому...
— Брат, ха? — вспомнив обещание Чары о том, что новые чувства заставят его повеселиться, переспросил Санс. Столько смертей пережито не им. А может, это он умирал каждый первый раз. Голос охранника стал грубее: — Да никому нет до него дела.
Всё, что запомнил Санс, было предсмертным криком Флауи. И почему-то в то мгновение чувство омерзения к самому себе заменилось на какой-то жуткий восторг. Удовольствие от сделанного — и Санс потерянно посмотрел на свои чистые руки и на рассыпающегося в пыль мёртвого Флауи под ногами. Чара подошла со спины и спросила: «Мы ведь не будем возвращаться к принятию твоего решения?». Обречённый шутник Подземелья только отрицательно помотал головой.
— Это было даже как-то просто...
— Но ты наконец-то уничтожил этот глупый цветок! Теперь пойдём...
— Перед тем, как мы пойдём, я хотел бы навестить Гриллби, — перебил девочку Санс, не дожидаясь её ответа и проходя мимо неё, направляясь к своему старому, сто-семьдесят-пять-раз-мёртвому другу в таверне. — И захватить воды.
Санс открыл дверь в таверну и заглянул внутрь, спрашивая, есть ли кто. Монстр Гриллби, сделанный в буквальном смысле из одного лишь огня, завидев товарища, тут же кинулся к нему, испуганно озираясь по сторонам и хватая скелета за плечи.
— Слава богу, ты в порядке! — облегчённо проговорил огненный бармен, оглядев целого и невредимого Санса. — Тебя ищет Папирус! Объявился человек, который убивает каждого, кто попадается ему на пути! Тебе нужно быть...
— Гриллби, — тихо зовёт Санс. — Мне хочется кетчупа.
— Ты не в себе? Тебе плохо? — раздражённо начал задавать вопросы Гриллби. — Ты что, не слышал, что там человек убив... Что ты делаешь?!
Посмеиваясь, Санс показал Гриллби ведро, наполненное холодной водой. Такое количество будет для огненного монстра смертельным. Скелет-охранник не пытался вслушаться в просьбы остановиться, старался это заглушить в своей голове, вынуждал себя верить, что всё верно — и вылитая на Гриллби вода, медленно убивающая его, просто «что-то новое». После сброса никто ничего не вспомнит. Только Санс будет помнить крики тех, кого он убивал.
— Зачем ты это сделал?..
— Почему нет? — улыбка убийцы сбила Гриллби с толку, и монстр опустил голову, закрывая горящее лицо руками, ощущая неумолимую, смертельную слабость. — Санс, которого я знаю... никогда бы не навредил друзьям и семье.
— Мне жаль, Гриллби, — бесцветно, сломано отозвался скелет-охранник, наблюдая за разгорающимся пламенем и за тем, как оно перескакивает на мебель и жрёт обои, — но я окончательно сдался.
Когда Санс вышел из горящей таверны, никаких голосов оттуда не было слышно. Чара стояла рядом и завороженно наблюдала за огнём, смеясь и хлопая в ладоши.
— Ты сжёг это место! — восторженно восклицала она. — Ха-ха, ты сжёг его!
Всё, что мог ответить на это Санс, это кивнуть и хмыкнуть, засовывая дрожащие руки в глубокие карманы куртки. Пусть хоть сейчас этот Человек не увидит колебания. Чара будто сматривалась в Санса на протяжении нескольких секунд, а после с улыбкой спросила: «Готов ли ты убить его?» — и новый убийца этого временного потока отлично знал, что речь идёт о его любимом старшем брате Папирусе. Который ищет его, и крики «Санс, ты где?» слышны даже отсюда. Попытка притвориться, что это просто галлюцинация, не сработала.
Санс двинулся в сторону брата, который бегал по Сноудину и не мог остановиться выкрикивать его имя. Лишь через момент кандидат в королевскую охрану заметил фигуру, за спиной которой бушевал огонь.
— Ты готов? — глухо спросил Санс, когда Папирус подбежал к нему и сказал, что очень беспокоился. — Наконец-то... — Два черепа с сияющими зрачками в пустых глазницах воспарили рядом со скелетом-охранником вновь, готовые к бою, а Папирус непонимающе уставился на них. — Наконец-то я убью тебя...
Санс не выдержал и рассказал своему старшему брату, что это больно — когда то, что помнишь ты, не помнит больше никто. Он признался, что ненавидит Папируса за то, что зависть выжигает внутри всё, потому что он даже не помнит, в какой агонии были монстры на протяжении столького времени. Не помнит, как умирал сам, а Санс из раза в раз должен был терпеть это и закрывать в себе, как отвратительный секрет.
— Ты не помнишь, как тебе было больно, а я помню твою боль! — Стискивая зубы, Санс поднимает руку и направляет её в грудь Папирусу, видя, как ладонь сжимается в кулак сама по себе, желая подчиниться воле убийцы и дать команду черепам пронзить насквозь любимого брата. — Каждый раз, когда ты умирал... я ненавидел тебя всё больше.
Потому что Папирус никогда и не смог бы вспомнить и понять того, как было больно самому Сансу и как он после каждого сброса душил в себе любое подозрительное поведение. Смотря на старшего брата, скелет-охранник хотел подбежать к нему и крепко обнять, но всё время одёргивал себя. Нельзя. Он ведь вернётся! Так вещи и сменяли друг друга: сначала Санс смотрел на мёртвого брата, а затем Санс смотрел на живого брата. И чувствовал, как внутри душа пускает шипы. Никто не желал сдаваться и признавать тот факт, что каждый помнит собственную смерть. Каждый — молчит.
— Почему ты не помнишь этого? — надрывно, едва сдерживая желание сжать кулак, спрашивает Санс. — Тебе было так больно и ты умирал, а в итоге ранен был всегда я... Мне жаль, Папирус. Мне на самом деле нисколечки не жаль!
— О чём ты говоришь?! Я не понимаю!.. Но, что бы это ни значило, нам не нужно драться! Ты ведь знаешь, что я тебя никогда не трону! — Папирус выкрикивает эти слова Сансу прямо в лицо, всё с той же заботой и любовью, на которую только мог быть способен этот высокомерный, добродушный старший брат. А Санс, приоткрыв рот, пытается сдержаться. Для него это хуже, чем драка. Он уже пошёл по дороге сдавшегося, а его старший брат всегда верил в то, что даже самого заядлого злодея можно направить на светлый путь. И Папирус восклицает: — И я буду всегда рядом с тобой! Что бы ни случилось, Санс, я ведь...
— Ты такой тупой, — говорит Санс, сжимая кулак и слыша, как ломаются чужие кости и как родное тело падает лицом в снег, лишённое движения. «Мне жаль» произносится лишь у Санса в голове, а руки его дрожат и пытаются ухватиться за оттопыренный карман куртки, но неожиданная фраза вырывается изо рта сама по себе: — Он был жалок. — Ботинок скелета-охранника надавливает на голову Папируса, затем убирается. — Если бы он сражался, то смог бы выжить.
Чара смеётся где-то там, вдалеке. Где-то внутри сознания: захламлённого, испачканного, смердящего теми воспоминаниями, которые продолжают выбивать из лёгких Санса воздух. На самом деле он ни черта не был готов убивать Папируса. Но там, внутри, где-то в сердце, он думает, что всё сделал правильно. В конце концов... после сброса никто ведь ничего и не вспомнит?
— Моё существование ранит тебя?.. — слышится под ногами. Санс ошарашенно смотрит на старшего брата, силящегося приподняться. — Ох, я не знаю, Санс... Если моя смерть осчастливит тебя, то так тому и быть!
Он хотел крикнуть, что это не так. Хотел это с языка неподчиняющегося содрать, наорать на Папируса, мол, опять ты неправильно всё понимаешь, но этот высокомерный, безмерно любимый старший брат улыбался и смотрел прямо в глаза. Как будто знал, что Санс действительно сожалеет. Что он просто «захотел чего-то нового». Как будто всё это время отлично понимал ту боль, что сломала что-то внутри брата. Верит в то, что он забудет всё после сброса.
— Так тому и быть! — повторил Папирус, не прекращая улыбаться Сансу: оцепеневшему, бессильному перед собственной памятью и желаниями. Он так долго видел смерть всех своих близких, что это раскололо его сердце, в которое проскользнула злоба. В которое влезла тонкими пальцами Чара, вытягивая из скелета-охранника что-то потаённое. — Всё что угодно — лишь бы ты был счастлив, Санс! — Он не успевает даже схватить старшего брата за руку. Не успевает ничего сказать, стоя на месте и почему-то криво улыбаясь, держа глаза распахнутыми. — Прощай, брат!..
И внутри всё рухнуло. Сердце Санса подскочило и выдавило из горла отчаянный вопль. Санс подбежал к телу Папируса, что постепенно превращалось в пыль, и начал кричать-выть, будто подстреленный зверь. Повторял снова и снова: «Папирус, Папирус, прости меня». Скулил, пока Чара стояла рядом и улыбалась широко, искренне, наблюдая за страданиями скелета-охранника, что были вскрыты острым ножом и продемонстрированы всем жадным зрителям. Санс умолял Папируса вернуться. Клялся, что никогда больше его не тронет, но Чара наклонялась и говорила Сансу прямо на ухо: «Нет, тронешь».
Её алые глаза прожигали насквозь, но Санса больше это не волновало. Ему нет ни до чего дела, когда собственные руки убили любимого брата. Пусть дурак, пусть многое о себе думает, пусть шуток не понимает, но...
— Я не хотел... — стискивая в руках красный платок Папируса, завывал Санс, мотая головой и закрывая руками лицо. Клеймо убийцы выжжено на сердце без возможности быть стёртым. — Что я наделал, Папирус, что я наделал?!
— Ну-ну, — насмешливо откликнулась Чара, — чего ты так убиваешься? В первый раз всегда трудно, а потом привыкаешь!
Санс молчал. Слышно было только то, как он шмыгает носом и стонет от боли, разрастающейся в теле. Идущая от сердца, она рвала все внутренности шипами, которые появились там ещё тогда, когда Санс увидел первую гибель мира, в котором он жил. А сейчас он сам уничтожает этот мир, который так старался защитить, делая сбросы сотни раз. Чтобы все были живы, чтобы все улыбались, чтобы все не видели, как ему трудно выстоять против такой боли.
Стоит ли кому-то говорить?
Но они не вспомнят.
Теперь мне всё равно.
— Тише, Санс, — садясь на корточки рядом, сказала Чара, беря в свои ладони руки скелета-охранника, которые тот прижал к своей голове, дабы не слышать эха криков. Не слышать собственного желания заорать и покончить с собой на месте. Он сам, добровольно, сдался. «Не пытайся». Руки Чары ледяные, но это единственное, что сейчас может получить Санс. Эти алые глаза будут смотреть на него вечно, изучать его, рвать на части, лезть под существо, не имея никаких запретов. «Сдайся, как и я» — сказал Сансу настоящему Санс из прошлого.
Сказал невиновный убийце.
— Оно не стоит таких переживаний, — хрипло шепчет Чара, поворачивая Санса к себе лицом и вынуждая его посмотреть себе в глаза. Глазницы скелета пусты — лишь руки в девичьих ладонях продолжают дрожать, а сердце — испуганно биться. — Всё сбросится. Сейчас у тебя нет обратного пути, Санс.
А потом он будет смотреть в лица друзей и близких, молчать и улыбаться. Он не скажет им: «Вы все мертвы». Не произнесёт: «Сдавайтесь». Он просто убьёт их. Опять. После сброса никто ведь из них ничего и не вспомнит.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГЕНОЦИД.
* ПРОДОЛЖИТЬ *
* ПРОДОЛЖИТЬ *
