Ты подходила к моему креслу, забиралась ко мне на колени и просто наблюдала за моей работой, которую я вынужден был продолжать. Иногда ты спрашивала меня о чём-то. Я тебе всегда отвечал: тихо и мягко. Когда ты начинала рассказывать о противных монстрах, что мешают тебе заснуть, я говорил, что их не существует. Если они и есть — я их обязательно уничтожу. Ты смеялась всегда после того, как я это говорил.
А на прощание, перед сном, я целовал тебя в щёку. Ты не хотела слезать с моих коленей, не хотела уходить, но понимала, что так надо. Что папа твой закончит с работой и заглянет в твою комнату ещё раз, чтобы убедиться, что ты спишь. Или чтобы убить несносных монстров. Ты верила в то, что я — твой спаситель.
Вспоминая это всё, мне становится не по себе. Мне становится больно.
Глупо с моей стороны всё это возрождать в памяти. Все эти нежные и короткие мгновения моей жизни выглядят на фоне всего остального как откровенная ложь. Кто в это может поверить сейчас? Когда полпланеты разрушено, когда люди видят в тебе только смертельную угрозу, когда ты — безоружный ты — вызываешь сумасшедшую панику.
Я выстроил себе целую армию палачей: хладнокровных и не знающих слова «хватит». Я возглавил то, что несёт за собой гибель, что люди называют «ужасом». То, что сделал я, сотворило мой новый облик. То, что создано мною, люди видят в кошмарах. Я пытаю, истребляю, порчу — и насмехаюсь.
Мне легко жилось с виной, которую перед тобой я бы никогда не искупил. Мне должно было быть стыдно, но я не ощущал стыда. Я должен был терзаться собственным позором, но я лишь делал его масштабнее. Я думал, что строю новую жизнь вокруг, но на самом деле я уничтожал её вовсе.
Я не раскаиваюсь, Ангел. Я этого попросту не заслужил. Но ты ведь никогда и не слышала от меня таких историй. Это совсем не похоже на типичные рассказы отца дочке. Про мальчиков, про гулянки, про осторожность. Я тебе даже сказки в детстве не рассказывал. То, что ты видела в том возрасте, относилось лишь к документам, заляпанным кровью. С которыми твой отец работал — и ему это нравилось. В какой-то степени. Это привело его к становлению другим человеком.
Но для тебя я не должен был меняться, Ангел, не должен. Я хотел, чтобы ты видела прежнего меня. Вот, папашка твой, смотри, совсем рядом. Только почему-то целует тебя на ночь так, словно обязывают. Совершенно не глядя на тебя. Не отвечает тебе. Устаёт каждый день, срывая напряжение на незнакомых людях. Говорит что-то себе под нос, чего ты не можешь разобрать. Глаза блестят маниакально, не по-родному.
Чёрт возьми, я бы хотел извиниться. За всё это дерьмо, через которое тебе пришлось пройти и цель которого ты не понимала. За которое ты меня перестала любить своим добрым, совсем непохожим на моё сердцем...
Мне жаль. Было, будет и станет. Это нескончаемый круг, который замкнут без возможности раскрыться. Стоит себя ненавидеть уже хотя бы за то, что я говорю тебе об этом только сейчас, когда это не имеет никакого смысла. Тебя нет, Ангел. Я до сих пор не могу в это поверить, смириться с этим. Но всё же, когда тебя не стало, я почувствовал подобие облегчения. Потому что именно в момент смерти ты стала свободной от своего ублюдочного отца. От меня, Красавчика Джека. Самого жестокого, богатого и аморального человека на Пандоре. Самого одинокого отныне.
Знаешь, я тогда плакать хотел. Но так и не сделал этого, ибо глаза мои были сухими. Ни единой слезы не было пролито из-за дочери, чью милую мордашку я запомню на всю грёбаную жизнь. Однако это не мешает мне каждый раз вспоминать слова, что были твоими последними. Они выжжены на моём черепе. Клеймо того, кто потерял всё, что было ему действительно важно.
Мне кажется, оно везде. В моей голове, которая хранит самые счастливые и самые ужасные фрагменты воспоминаний. В моём сердце, что не знало сочувствия и смирения, но отлично знало тебя. На моём языке, который безнаказанно сквернословит и высмеивает всех людей поголовно. В моих глазах, жаждущих видеть насилие и чужую боль.
Но я никогда не хотел видеть твою боль. Ты для меня была всем, Ангел. Я готов это повторять, смотря на пустые стены. Только нельзя переубедить того, кого больше нет рядом. И я не верю, что ты наблюдаешь за мной, как ангел-хранитель. Ты возненавидела меня. Перестала доверять и стала меня бояться. Я не мог поменять этого, ибо был занят — занят грабежами, убийствами, властью. Я превратился в смертоносную машину, которая безнадёжно слепа. Я наслаждался фальшивой безмятежностью, упивался всеми сильнейшими чувствами за раз, потому что считал, что так и должно всё происходить. Я думал, что ты всё ещё любишь своего идиота-отца. Я думал, что ты со мной. Я верил сердцу, изгаженному желанием наживы.
Только вышло так, что это сердце мне лгало. Оно ослепло, как и мои глаза. Как и мой задушенный тьмой рассудок, так ясно представляющий тебя: весёлую и нежную. Ты даже не взрослела для меня. Маленькая, безобидная Ангел. Я держал перед собой иллюзию, которая всё никак не могла рассеяться. Я и не хотел, чтобы она это делала. Я был вынужден хотеть видеть тебя всё такой же доброй и доверчивой. Даже когда я закрывал тебя в комнате и подключал к твоему телу провода, даже когда я врал, что будет не больно, даже когда я дал тебе понять, что не отпущу тебя. Я хотел защищать тебя. От всего. Ты моя.
Не думай о своей матери — она бросила нас.
Не думай о боли — её нет.
Не думай о чудовищах — их не существует.
Жаль, что только сейчас я осознаю, что перед тобой всю жизнь было лишь одно чудовище, которое носило моё имя и выглядело в точности как я. Потому что я и был им. Монстром, который сперва совсем нестрашный, а руки у него крепкие и тёплые. Лишь спустя года узнаётся, что чудовище не побоится причинить тебе вред, но сделает всё ради твоей же безопасности. Я не думал в тот момент, что совершаю это ради выгоды. Я думал, что делаю это ради нас. Я прячу сирену. Скрываю ото всех свою дочь. Никто не подойдёт к ней.
Тебя никто не найдёт, Ангел. Ты принадлежишь своему отцу. Ты — его солнце. Которое выжгло брешь в его существе. Ты сожгла меня, Ангел. Моё сердце, что любит лишь тебя, разорвано на части. Никто не станет собирать его воедино обратно. Чтобы билось и чтобы позволяло жить.
Когда ты умерла, я лишился его. Оно лопнуло внутри меня, орошая кровью хрупкую клетку из рёбер. Я выблевал его. Вместе со всем, что делало меня человеком.
Я хотел поверить, что не завишу от своего маленького ангела. Хотел, но не смог. Я сошёл с ума. И у меня не осталось того, кто был моим хранителем. Защищающим мою грязную, исписанную шрамами душу. Я потерял дочь. Когда она закрыла глаза, я всё ещё слышал её последние слова. Будто совсем рядом что-то взорвалось, разрывая мою голову алчным звоном. Я слышу их до сих пор.
Ты ужасен.
Ужасен.
УЖАСЕН.
Ужасен.
УЖАСЕН.
За всё сделанное мною я был достоин таких слов. Может, и хуже. Только часть меня, что не успела прогнить, кровоточила и саднила. Я не был готов к такому полностью. Я содрогнулся, потерял дар речи, а затем — рассвирепел. Я убил того, кто был одним из тех, кому помогала Ангел. Я смеялся, угрожал и обвинял. Это вы её убили, подонки! Я переходил на хрип. Это вы заставили её сказать мне это! Я давился хохотом. Это вы. Смотрел с ненавистью. Вы. Хотел превратить в ничто. Вы, а не я! Я убеждал себя, а должен был винить. Сдохните! Я желал смерти тем, кто, по сути, был и не виноват. Я знал, что отстраняю момент своей правды. Кормлю себя враньём. Таким сладким, едва ли не приторным, но лучше уж оно, чем истина, которая разрежет мне на куски язык, после чего я его выплюну, захлёбываясь кровавыми слюнями.
Я так ошибался, Ангел. Твой папа такой глупый и фальшивый. Твой папа ненавидит себя за всё, что тебе пришлось пережить. Твой папа — чудовище. И он никогда не имел шанса спасти тебя.
Кто мне поверит? Моей истории, которая должна быть рассказана, чтобы надо мной смеялись. Абсолютный тиран, вытирающий неправдоподобные слёзы со своей изуродованной физиономии. Держащий в руках рамку с фотографией девочки, что улыбалась так открыто и ярко, что это лишило зрения беднягу. Кто поверит в то, что я любил кого-то? Любил больше, чем себя. Любил так, что перекрывало дыхание. Любил и сам же погубил. Жалкий, несчастный Красавчик Джек может играть только шута-палача. Он смеётся, занося топор, уверенный в том, что всё это постановка. И тот, кого казнили, поднимется и засмеётся вместе с ним. Только никто не смеётся. Смеюсь только я.
Без тебя, Ангел, я не выживу. Да я и не выжил. Был убит через несколько дней. Знаешь, вот так просто — ба-бах в голову. И нет твоего отца и его истории. Нет его любви к тебе. Нет вообще ничего. Даже слов, произнесённых тобою, что были самыми болезненными.
Я хотел стать для тебя лучшим отцом. Я хотел закрыть тебя от жестокости. Я хотел, чтобы ты не знала острых когтей предательств и потерь. Я хотел спасти тебя от чудовищ, но не подумал, что тебя нужно спасать от меня. Пожалуйста, прости меня. Хотя я знаю, что ты никогда этого не сделаешь. Пусть моя боль навсегда останется живой. Я буду насыщаться ею до конца.
Но я всё равно верил, что ты слышала мои слова, когда я приходил к тебе в бункер. Верил, что ты слышишь отчетливо фразу, которая стала паролем. Если сказать его неправильно, то тебя превратят в фарш турели и сожжёт к скаговой матери барьер. Система принимала лишь мой голос. Никто другой не посмеет сказать пароль. Надеюсь, ты слышала его. Надеюсь, ты знаешь его. Надеюсь, ты спасена.
Я жил ради тебя. Пусть об этом никто не будет знать. Красавчик Джек должен оставаться таким, каким его знают подчинённые и враги. Они должны трястись от страха.
Пароль: «Я люблю тебя».
К сожалению, не смогу поцеловать на прощание. Спи спокойно, Ангел.
