Сноудин ощущается сейчас по-другому. Здесь тихо, холоднее. Немного жутковато, но, сидя на пороге таверны Гриллби, я чувствую себя неплохо. Где-то вдалеке наше так называемое небо окрашивает в яркие рыжие тона, слышится треск, чьи-то голоса, со временем утихающие. Я роюсь в карманах куртки, но не нахожу ничего, кроме маленькой записки от Фриск, и удручённо вздыхаю, опуская голову. Запах незнакомый в Сноудине. Интересно, как чувствовал себя Человек, упавший в Подземелья?
Когда-то я поспорил с Андайн. Сказал, что смогу поцеловать Фриск, после чего наша известная героиня должна будет заплатить за мой обед в таверне. Андайн тогда фыркнула, долго ворчала и пыталась подколоть меня, но в итоге согласилась. Жаль только, что спор я проиграл, ибо поцеловать человека не смог: губ-то нет, блин. Фриск в то мгновение, когда я попытался её поцеловать, озадаченно пялилась на меня, не понимая, почему я приблизил своё лицо к её так назойливо — и ничего не делаю, кроме того что бьюсь лбом о человеческий. Сколько помню, лоб Фриск всегда был тёплый, гладкий. Хорошо, наверное, иметь кожу.
Папируса давно не слышно. Я уже нагрел место на пороге таверны и продолжаю ждать друзей, засунув руки в карманы и с подозрением осматриваясь по сторонам, прокручивая в голове очередную шутку. Дышать трудно. Вокруг весь снег тает, мои тапки промокли. Жар дышит в спину, сердце почему-то бьётся ускоренно и давит мне на рёбра. Ториель как-то рассказывала, что люди очень легко заболевают. Им хватает для этого побывать в каком-то очень тёплом месте, распариться, а затем выбежать на улицу и отморозиться там. Я слышал, что это зовётся простудой. Есть ещё какие-то её усложнённые вариации, которые могут и убить человека. Помнится, я рассмеялся.
Когда-то Фриск заболела. Пришлось пару дней сидеть с ней и наблюдать за тем, чтобы ей не стало ещё хуже. Андайн приносила какие-то банки, заполненные чем-то странным и дурно пахнущим. Я спросил у неё, что это такое, а она, скривившись то ли от омерзения, то ли от презрения к этим банкам, заявила, что это рыбий жир. Я не стал шутить про родственные связи, зная, какой характер у Андайн и как остро её копьё.
Фриск кашляла, шмыгала носом и смотрела на меня слезящимися усталыми глазами, прося ещё немного побыть рядом. Папирус поднял на уши всю деревню, приукрасив историю простуды человека так, что все единодушно решили, что Фриск при смерти. Я помню, что в какой-то из дней, когда девочке стало лучше, она схватила меня за руку и хотела было что-то сказать, но замолкла, отводя глаза, смотря куда-то сквозь меня. Помню лишь одно: «Она приходит». Я задал один вопрос, потом второй, но Фриск задавленно молчала, всё ещё держа меня за руку и время от времени сжимая её сильнее. Не сказать, что я был обеспокоен, но в те мгновения я почувствовал что-то определённо нехорошее. Я должен был уже тогда понять, но...
В ноздри мне бьёт смрад. Закрыв нос и рот ладонью, я сижу на прежнем месте и стараюсь не смотреть на горящие здания вокруг меня. Из окон таверны идёт густой чёрный дым. Капюшон куртки я успел потушить, но теперь он болтался почерневшей ерундой за спиной. Руки испачканные. Что-то нескончаемо стучит мелким молотком по моим нервам, вынуждая дрожать и окидывать взглядом то, что осталось от Сноудина.
Когда-то все верили в счастье, которое ждёт впереди. Фриск подарила монстрам надежду на то, что скоро поверхность всех встретит: барьер обрушится, смертей удастся избежать, а наше чёртово проклятье исчезнет. И ведь всё к этому шло. Наши души Фриск спасла из лап Азриеля, но что-то в конечном итоге пошло совершенно иначе. Когда человек очнулся, взгляд его был растерянным. Отдалённо незнакомым. Я должен был уже тогда... понять?
— Привет, Фриск, — говорю я приближающемуся ко мне человеку.
Она идёт ко мне. В её руке что-то блестит, а я улыбаюсь. Люблю я Фриск. Мой лучший друг, который искренне смеялся над моими тупыми шутками. Как Ториель, например. Девочка проходит мимо мёртвой Андайн, переступает труп ребёнка-монстра и останавливается. Даже не здоровается со мной, однако смотрит на меня. Изменившаяся, «упавшая» Фриск. Почему ты до сих пор не сдохла?
— Значит, выбрала такой путь? — спрашиваю я и смеюсь. Моя голова опущена. А снег всё тает, создавая вокруг мерзкую чавкающую слякоть. Фриск делает несколько шагов ко мне, и грязь под её ногами брызгает в разные стороны. — А ты знаешь, почему курица перешла дорогу?
Нож блестит. Знакомый, с зазубринами. Именно им Фриск проткнула Папирусу сердце, а я стоял недалеко и наблюдал за этим. Видел, как тряслись руки девочки и как она рухнула на колени, но на исказившемся лице вдруг появилась улыбка — и убийца тут же поднялась на ноги. Я долго смотрел в спину уходящей Фриск, так и не решившись нанести ей подлый удар, который должен был стать смертельным. Я только повторял про себя: «Нет, пожалуйста, нет».
Когда-то Фриск действительно была собой.
Когда-то это была не Чара.
— Я пришла, — говорит девочка, улыбаясь мне.
Отвратительная, слащавая улыбка моего любимого друга рвёт мою душу на мелкие-мелкие клочья. Мне хочется блевать себе под ноги, корчится в грязи и вернуть всё обратно. Назад к тому времени, когда надежда ещё была живой. Я поднимаюсь с места, отряхиваюсь, а потом наклоняюсь и глажу мёртвого младшего брата по голове. Всё хорошо, Папирус, я разберусь с этим. В этот замечательный день наш друг будет ГОРЕТЬ В АДУ.
— Знаешь, это странно. Мы должны для начала обняться, — говорю я, отходя от трупа. — То есть ты должна понять, что я не хочу причинять тебе боль. Мы же друзья. Друзья не вредят друг другу таким образом. Я просто хочу решить всё мирным путём, лады?
Просто хочу покромсать твоё уродливое человеческое тело так, чтобы оно осталось неузнаваемым. И если твоя кровь не зальёт тут всё вокруг, то я готов возвращать тебя снова и снова. Размножить тебя, чтобы твои мерзкие трупы заполнили Сноудин доверху. За каждого монстра, которого ты убила, ты будешь страдать. Я посажу тебя в костяную клетку и погружу в лаву Хотлэнда. Буду смотреть за тем, как ты верещишь и пытаешься выбраться, но твой рот заливает лава, проталкиваясь по горлу дальше, лишая твоё лицо кожи и выжигая внутренности. Переполняя так же, как ты переполнила смертями всё Подземелье. Кто ты такая, чтобы вредить моим друзьям? Кто ты такая, чтобы иметь право жить после содеянного? Кто ты вообще?
— У меня нет желания вестись на твой трёп, — отзывается Фриск, приближаясь ко мне, держа наготове нож.
— Что ж, — протягиваю я, — это прискорбно. Потому что я собираюсь проткнуть твою ногу костью так, чтобы твоя собственная кость треснула под напором такой силы. Как ты думаешь... — Моя фраза обрывается неожиданным вскриком и влажным, едва слышным хрустом, но я после паузы договариваю: — Как ты думаешь, кто из нас заслуживает участи быть превращённым в окровавленный дуршлаг?
Сноудин в руинах. Фриск пришла сюда, чтобы покончить со мной, но она не учла того факта, что я обожаю нечестные бои. Любой удар проходит мимо, даже не имея возможности задеть. А я ведь всего лишь слабак, который всем сердцем хотел, чтобы ты осталась в порядке. Я защищал тебя. Я и остальные монстры этих мест — твоя новая семья. Навсегда истреблённая. Сейчас, ломая человеческие кости так, будто это печенье, я жду хотя бы слов извинений — извинений, которые ничего не изменят. Что ты сделала, Фриск? Стала Чарой? Как мило с твоей стороны, мой прекрасный лучший друг. Только, понимаешь ли, как розу ни назови...
Она навсегда останется...
— Остановись!!
Мягкосердечным, безвольным...
— Больно!!!
Трусливым предателем.
Сноудин затихает. Пыль, некогда бывшую трупами монстров, сносит ветер. Только полумёртвая Чара дышит хрипло, с надрывом, пытается подняться. Многочисленные переломы, внутреннее кровотечение, сотрясение мозга, а через несколько секунд и разбитый нос. Мой левый тапок мокрый и испачкан кровью. Нож Чары валяется недалеко от неё, но нет никакой возможности дотянуться до него. Что ты сделаешь, малыш, если я наступлю тебе на сгиб локтя, давя на него со всей силой своего веса? Тяжёлая кость, понимаешь ли.
— Так давно хотел поговорить с тобой откровенно. По-дружески так, с душой, — говорю я хрипящей Чаре, наклоняясь к ней. Протягиваю руку к побледневшему лицу, провожу пальцем по синеющим губам, залитым кровью из носа. — Только вот беда: души-то нет. Почему? — Смеюсь. Слишком громко для тихого Сноудина. — Потому что всё, что ты могла уничтожить, ты уничтожила. И, на самом деле, меня ты тоже убила ещё тогда, вместе с ними... Только, знаешь, я ведь тут охраняю места от таких, как ты.
Человек не слышит. Пару минут я стою рядом с трупом своего лучшего друга, разглядываю его, улыбаюсь и стараюсь не смотреть на истреблённый Сноудин. Больно всё-таки. Сердце всё бьётся и бьётся, а я притворяюсь, будто бы мне всё равно. Через какое-то время тело Фриск исчезает, а я подхожу обратно к таверне, сажусь на ступеньки у входа и сгребаю красный платок Папируса, превратившегося в безликую пыль.
Когда-то я не понимал, что значит ненависть. Но сейчас, смотря в даль, я смотрю на приближающуюся фигуру. Всё такую же решительную, сумасшедшую, безнадёжно лишённую всего. Кто ты вообще, Фриск? Неужто все с тобой простились тогда, когда Азриель был убит, не заслужив твоего прощения за всё, что он натворил? Иронично. Ведь ты не заслуживаешь его тоже.
— Привет, Фриск, — говорю я своему лучшему другу. Думаю, нет никаких причин начинать всё с самого начала. Лучше перейти сразу к делу. Я выдыхаю с улыбкой, поднимаясь с места: — Умри.
Пока ты не одолеешь меня, ты будешь заточена Под-Землёй. Не увидишь настоящего света, не встретишься с людьми, не перестанешь гнить. Ты ведь переполнена решимостью, так чего же ждёшь, устремив на меня взгляд своих лживых кроваво-красных глаз? Перед тобой твой последний враг, чья душа так сильно ненавидит, что это тёмное чувство не позволит ей просто исчезнуть. У смерти, как-никак, тоже есть правило.
Этот день всё же слишком прекрасен, вздыхаю я.
Умирай вечно вместе с нами, Человек.
