Для своей семьи я всегда был обузой. Разве что сестра меня таковым не считала. Но она была далеко: подальше от отца, который никогда не знал пощады. Милосердия. Он всегда желал максимальной отдачи от своих детей, которые, судя по его словам, только и могут, что подводить его. Я всегда был у него под рукой. Я всегда был тем, на кого можно наорать и обвинить в глупости снова. Это было повторяющимся событием. Из раза в раз он срывался на мне, называя никчёмным, жалким и мешающим. Для него я был мудаком, который высасывает деньги. Без разницы, что его состояние было громадным. Больше, чем его самовлюблённость и больше, чем его хоть какая-то любовь ко мне. Отец не любил меня. Он хотел видеть во мне своё продолжение, точную копию, которая так же сможет держать в страхе весь город Аркадия Бэй. Решать абсолютно все проблемы деньгами. Я понимал. Поэтому я никогда не мечтал о другой семье, которая могла бы у меня быть. Любящая, уютная. Всё это пиздёж.
Я всегда для всех был богатым сыночком важной шишки. Одни видели во мне источник денег, другие — источник уважения, иные — источник запретов. Я всегда был источником, которым пользовались люди. Не человек, а материал. Механизм, запущенный в ход. Вы не представляете, как я от этого дерьма уставал. Не имея никакой поддержки, я ломался медленно, но основательно. Моя психика не выносила того, с чем ей приходилось сталкиваться.
Я подумал, что продажа наркотиков — хорошее занятие. Создать иллюзию, что ты и правда нужен людям: торчкам, которые видят только твои руки, держащие пакеты с травой, порошком или с таблетками. Это было так глупо с моей стороны. Я наебал сам себя, представив, что это и правда когда-нибудь поможет мне совладать с несправедливостью. С нехваткой внимания, с нехваткой нормального человеческого общения, когда на тебя не устремлены завистливые, жадные взгляды. Я не понимаю, что именно мною двигало в то время, когда я только начал пускать наркотики по Аркадия Бэй.
Зато сколько «друзей» у меня появилось. Все эти объёбанные малолетки, готовые отдать последние деньги за дозу. Конвейер человеческих привыканий. Парад жалких и бессознательных идиотов, возле которых ты ощущаешь себя настоящим, блять, королём. Если они тебе не понравятся, то ты можешь отказать им в передаче наркоты — и они завоют у тебя под ногами. Ты можешь их ударить, плюнуть им в лицо — они ведь что угодно примут от тебя, если ты в конечном итоге отдашь им заветный пакетик. И пока он будет у тебя в руках, твои клиенты стерпят любое унижение. Поэтому я стал этим пользоваться.
Меня никто и никогда за это не осуждал. Я выбивал из людей дерьмо, а затем и деньги. Не слушая скулёж, жалостливый визг или мольбу. Мне было насрать. У меня было дохера денег, на которые я покупал у Фрэнка товар, а затем этот товар спускал по рукам, получая неплохую прибыль. Вместе с этим и наслаждение от насилия, которое я приносил вместе с собой.
Я вымещал злобу на малознакомых людях, которые всё равно никогда бы не посмели и пикнуть в мою сторону. Я — это Нейтан Прескотт. Прескотт означает «мне-похуй-на-закон». Прескотты — это уже закон. Аркадия Бэй подчиняется нам. И любой слизняк, посмевший обвинить меня в чём-то противозаконном или просто неправильном, может паковать вещи. Прямиком в могилу. Спустя год после начала моей деятельности я стал слетать с катушек.
Слышали когда-нибудь о неконтролируемом гневе? Вот я этим страдал ежедневно. Когда руки выходят из-под контроля, когда ты хочешь увидеть чьи-то страдания, когда жажда насилия раздавливает твой рассудок — и ты бессилен. Я подавлял эти состояния таблетками, прописанными врачами. Я был нестабильным, психованным. Я всецело это понимал. Но окружающие не хотели понимать меня. А моя семья просто-напросто посчитала меня за пустое место. Опять. Я уже говорил, что никогда не мечтал о другой семье?
Я был членом клуба «Циклон», где было полно моих клиентов и тех сук, которые текли не от меня, а от денег, которые я мог бы на них потратить. Но ни на одну из тех блядищ я не потратил и цента. Когда ты нуждаешься в лечении, когда твоё сознание способно помутнеть, тебе нет дела до девушек. Даже в своём бедственном положении я хотел быть понятым. Хотя бы раз. Но за моими действиями нельзя было разглядеть этого желания. Я это, опять же, понимаю. И мне жаль. Правда. Мне жаль. За всё то, что делал я, меня нужно было вздёрнуть на ближайшем дереве... Но вы не понимаете, каково это — быть тем, кого используют. Постоянно. Вы, блять, не понимаете!
Даже Джефферсон, наш преподаватель, использовал меня. А я ведь думал, что у нас с ним хорошие отношения, потому что только он разговаривал со мной мягко. Не пытаясь чем-то задеть, не стараясь упрекнуть. И он не напоминал мне тех врачей, которые анализировали моё поведение, пытаясь докопаться до причин моих частых расстройств. Я ему доверял... Зная, чем он занимается, я доверял. Потому что видел в его сумасшедшем увлечении что-то действительно вдохновляющее и чистое. Но тёмное и отчаянное. Я люблю это сочетание.
Если вы когда-нибудь увидите мои фотографии, то вы поймёте. Я всегда старался сохранить на плёнке чужие мучения. Это — источник моего искусства. Ничто так не отражает суть моего творчества, как накаченные наркотиками жертвы. Связанные, беспомощные, управляемые. Посмотрите на них и вы поймёте, что любой из нас прекрасен в моменты отчаяния. Если правильно создать тень, то получится изумительная фотография. Живая и пугающая. Агрессивная.
Это понять мне помог именно Марк Джефферсон. Подставивший меня ублюдок, которому я осмелился поверить. Держащий меня на поводке лишь для того, чтобы загребать деньги Прескоттов и покупать на них дорогущее оборудование для съёмки. В бункере, где было сделано множество потрясающих снимков. Где убивали девушек.
Сколько я хожу к врачам — нихуя не могу осознать. Злость во мне кипит безостановочно, клокочет, вырывается хрипами. Меня не посадили в тюрьму за соучастие, потому что папаша очень постарался, после чего я получил ещё одну горькую порцию обвинений и оскорблений. Я — это раковая опухоль своей семьи. Я — это тупой сосунок, что не в состоянии ответить за свои действия. Я — это никто. Агрессивный, психованный мудак. Не Прескотт. А всё потому, что своему отцу я не позволял собою манипулировать. Я рвался прочь, устраивая скандалы в академии. Я демонстрировал клыки, когда меня пытались поставить на верный путь.
Хватит мною манипулировать.
Хватит меня использовать.
Хватит считать меня своим слугой.
Хватит-хватит-хватит.
Я устал от боли. Я устал от вкуса лекарств. Меня сжирает живьём это ебучее непонимание со стороны всех, кого я знаю. Я боюсь.
Я проявлял агрессию, потому что мне хотелось казаться не бездушной марионеткой в чужих руках. Я хотел подпитываться не только собственными фотографиями: с измученными людьми, с мёртвыми животными, с мрачными видами. Мне никак не найти этот рычаг, который позволит пустить ко мне хоть кого-то, кто сможет успокоить меня. Почему все считают, что я поклоняюсь деньгам? Почему никто не видит во мне человека, а не источник? Почему? За что? Только не вздумайте снова анализировать меня! Я по горло сыт этим говном! И не приписывайте к этому сраный случай с той синеволосой шлюхой-панком! Я не хотел... Поверьте, не хотел... Она угрожала мне и ссылалась на моего отца. Она пыталась меня контролировать. Она говорила так, словно я монстр. Что во мне нет ничего, кроме злобы. Что я психопат. Урод. Не-человек.
Зато здесь тихо. Ни один херов звук не посмеет помешать мне сделать то, что я давно хотел. Долгожданное освобождение, побег от проблемы, прыжок грязной крысы с тонущего корабля. Как угодно. Я достаю из кармана куртки пистолет и приставляю холодное дуло к правому виску, всматриваясь в старые, разваливающиеся автомобили, брошенные на этой помойке. Ни звука.
Руки дрожат, хочется одёрнуть себя и отбросить оружие, истошно заорать и, схватившись за голову, рвать на себе волосы. Кричать в темноту, которая исторгает запах спиртного, мочи и палёной резины. Внутренности скручивает страхом, предвкушением, мол, я сейчас выкину эту сраную пушку и останусь в живых. Постараюсь измениться. Из передавленного подступающими слезами горла вырывается моё одинокое, жалкое «мне жаль». По-настоящему жаль.
Сейчас я выкину пистолет.
Уйду с этой помойки.
Буду жить.
Но — стреляю.
Я всегда для всех был богатым сыночком важной шишки. Одни видели во мне источник денег, другие — источник уважения, иные — источник запретов. Я всегда был источником, которым пользовались люди. Не человек, а материал. Механизм, запущенный в ход. Вы не представляете, как я от этого дерьма уставал. Не имея никакой поддержки, я ломался медленно, но основательно. Моя психика не выносила того, с чем ей приходилось сталкиваться.
Я подумал, что продажа наркотиков — хорошее занятие. Создать иллюзию, что ты и правда нужен людям: торчкам, которые видят только твои руки, держащие пакеты с травой, порошком или с таблетками. Это было так глупо с моей стороны. Я наебал сам себя, представив, что это и правда когда-нибудь поможет мне совладать с несправедливостью. С нехваткой внимания, с нехваткой нормального человеческого общения, когда на тебя не устремлены завистливые, жадные взгляды. Я не понимаю, что именно мною двигало в то время, когда я только начал пускать наркотики по Аркадия Бэй.
Зато сколько «друзей» у меня появилось. Все эти объёбанные малолетки, готовые отдать последние деньги за дозу. Конвейер человеческих привыканий. Парад жалких и бессознательных идиотов, возле которых ты ощущаешь себя настоящим, блять, королём. Если они тебе не понравятся, то ты можешь отказать им в передаче наркоты — и они завоют у тебя под ногами. Ты можешь их ударить, плюнуть им в лицо — они ведь что угодно примут от тебя, если ты в конечном итоге отдашь им заветный пакетик. И пока он будет у тебя в руках, твои клиенты стерпят любое унижение. Поэтому я стал этим пользоваться.
Меня никто и никогда за это не осуждал. Я выбивал из людей дерьмо, а затем и деньги. Не слушая скулёж, жалостливый визг или мольбу. Мне было насрать. У меня было дохера денег, на которые я покупал у Фрэнка товар, а затем этот товар спускал по рукам, получая неплохую прибыль. Вместе с этим и наслаждение от насилия, которое я приносил вместе с собой.
Я вымещал злобу на малознакомых людях, которые всё равно никогда бы не посмели и пикнуть в мою сторону. Я — это Нейтан Прескотт. Прескотт означает «мне-похуй-на-закон». Прескотты — это уже закон. Аркадия Бэй подчиняется нам. И любой слизняк, посмевший обвинить меня в чём-то противозаконном или просто неправильном, может паковать вещи. Прямиком в могилу. Спустя год после начала моей деятельности я стал слетать с катушек.
Слышали когда-нибудь о неконтролируемом гневе? Вот я этим страдал ежедневно. Когда руки выходят из-под контроля, когда ты хочешь увидеть чьи-то страдания, когда жажда насилия раздавливает твой рассудок — и ты бессилен. Я подавлял эти состояния таблетками, прописанными врачами. Я был нестабильным, психованным. Я всецело это понимал. Но окружающие не хотели понимать меня. А моя семья просто-напросто посчитала меня за пустое место. Опять. Я уже говорил, что никогда не мечтал о другой семье?
Я был членом клуба «Циклон», где было полно моих клиентов и тех сук, которые текли не от меня, а от денег, которые я мог бы на них потратить. Но ни на одну из тех блядищ я не потратил и цента. Когда ты нуждаешься в лечении, когда твоё сознание способно помутнеть, тебе нет дела до девушек. Даже в своём бедственном положении я хотел быть понятым. Хотя бы раз. Но за моими действиями нельзя было разглядеть этого желания. Я это, опять же, понимаю. И мне жаль. Правда. Мне жаль. За всё то, что делал я, меня нужно было вздёрнуть на ближайшем дереве... Но вы не понимаете, каково это — быть тем, кого используют. Постоянно. Вы, блять, не понимаете!
Даже Джефферсон, наш преподаватель, использовал меня. А я ведь думал, что у нас с ним хорошие отношения, потому что только он разговаривал со мной мягко. Не пытаясь чем-то задеть, не стараясь упрекнуть. И он не напоминал мне тех врачей, которые анализировали моё поведение, пытаясь докопаться до причин моих частых расстройств. Я ему доверял... Зная, чем он занимается, я доверял. Потому что видел в его сумасшедшем увлечении что-то действительно вдохновляющее и чистое. Но тёмное и отчаянное. Я люблю это сочетание.
Если вы когда-нибудь увидите мои фотографии, то вы поймёте. Я всегда старался сохранить на плёнке чужие мучения. Это — источник моего искусства. Ничто так не отражает суть моего творчества, как накаченные наркотиками жертвы. Связанные, беспомощные, управляемые. Посмотрите на них и вы поймёте, что любой из нас прекрасен в моменты отчаяния. Если правильно создать тень, то получится изумительная фотография. Живая и пугающая. Агрессивная.
Это понять мне помог именно Марк Джефферсон. Подставивший меня ублюдок, которому я осмелился поверить. Держащий меня на поводке лишь для того, чтобы загребать деньги Прескоттов и покупать на них дорогущее оборудование для съёмки. В бункере, где было сделано множество потрясающих снимков. Где убивали девушек.
Сколько я хожу к врачам — нихуя не могу осознать. Злость во мне кипит безостановочно, клокочет, вырывается хрипами. Меня не посадили в тюрьму за соучастие, потому что папаша очень постарался, после чего я получил ещё одну горькую порцию обвинений и оскорблений. Я — это раковая опухоль своей семьи. Я — это тупой сосунок, что не в состоянии ответить за свои действия. Я — это никто. Агрессивный, психованный мудак. Не Прескотт. А всё потому, что своему отцу я не позволял собою манипулировать. Я рвался прочь, устраивая скандалы в академии. Я демонстрировал клыки, когда меня пытались поставить на верный путь.
Хватит мною манипулировать.
Хватит меня использовать.
Хватит считать меня своим слугой.
Хватит-хватит-хватит.
Я устал от боли. Я устал от вкуса лекарств. Меня сжирает живьём это ебучее непонимание со стороны всех, кого я знаю. Я боюсь.
Я проявлял агрессию, потому что мне хотелось казаться не бездушной марионеткой в чужих руках. Я хотел подпитываться не только собственными фотографиями: с измученными людьми, с мёртвыми животными, с мрачными видами. Мне никак не найти этот рычаг, который позволит пустить ко мне хоть кого-то, кто сможет успокоить меня. Почему все считают, что я поклоняюсь деньгам? Почему никто не видит во мне человека, а не источник? Почему? За что? Только не вздумайте снова анализировать меня! Я по горло сыт этим говном! И не приписывайте к этому сраный случай с той синеволосой шлюхой-панком! Я не хотел... Поверьте, не хотел... Она угрожала мне и ссылалась на моего отца. Она пыталась меня контролировать. Она говорила так, словно я монстр. Что во мне нет ничего, кроме злобы. Что я психопат. Урод. Не-человек.
Зато здесь тихо. Ни один херов звук не посмеет помешать мне сделать то, что я давно хотел. Долгожданное освобождение, побег от проблемы, прыжок грязной крысы с тонущего корабля. Как угодно. Я достаю из кармана куртки пистолет и приставляю холодное дуло к правому виску, всматриваясь в старые, разваливающиеся автомобили, брошенные на этой помойке. Ни звука.
Руки дрожат, хочется одёрнуть себя и отбросить оружие, истошно заорать и, схватившись за голову, рвать на себе волосы. Кричать в темноту, которая исторгает запах спиртного, мочи и палёной резины. Внутренности скручивает страхом, предвкушением, мол, я сейчас выкину эту сраную пушку и останусь в живых. Постараюсь измениться. Из передавленного подступающими слезами горла вырывается моё одинокое, жалкое «мне жаль». По-настоящему жаль.
Сейчас я выкину пистолет.
Уйду с этой помойки.
Буду жить.
Но — стреляю.