Переосмысливание

Он был для меня подобен самому пророку Мухаммеду. Я любил его, как любят и почитают создателя религии Ислам. Я считал его высшим чудом, божеством, и хотел изобразить эту красоту на своём холсте. Он — юн и невинен, свеж, как первые сорванные наливные яблоки, как гусеница, пройдя через свой метаморфоз, становится прекрасным и новым созданием, — бабочкой. Он — подобен умопомрачительному нежно-красному Миддлемисту — такая редкая, но необычайно красивая и дорогая. Дориан Грей — совершенство из совершенств, чудо из чудес, и я никогда не смогу найти лучшую музу, чем он, и никто не сможет, потому что в его робком, немного нерасторопном взгляде на жизнь и есть вся загвоздка. Он, не познавший её, ту черту, мрачную и отвратную, подобен чистому и невинному Ангелу, играющему на струнах чужих сердец, залечивая их болезненные раны и подноготные.

Дориан, я не жалею, что пришёл в тот день на благотворительный концерт и узрел твою игру — музыка, что выходила из-под твоих резвых пальчиков, была сладка, как мёд, как нежный, переливающийся вальс листьев в лёгком ветерке. И эту мелодию хотелось безропотно слушать, потому что она завораживала, делала нас неподвижными куклами с раскрытыми от восхищения ртами. А твоя небывалая красота — зачаровывала. Ты был подобен демону, пленившему нас, людей. И я начал рисовать набросок на листке.

После концерта, окружённый восхищённой толпой слабого пола, ты был ещё прекраснее — на твоих щеках сиял румянец, а сам ты был рад, что смог произвести впечатление. И я протиснулся, чтобы познакомиться, показать твой набросок и предложить то, что в итоге погубит нас обоих. Но откуда я мог знать, что ждёт меня там, дальше? Ведь я был всего лишь тем, кто решил запечатлеть одну из раритетных вещей этого бренного века.

Я работал над твоим образом и чем больше всматривался, тем больше видел. Ты был само совершенство, и у меня найдётся множество эпитетов, которые охарактеризуют твою небывалую и неповторимую красоту, но это ли сейчас важно? Отнюдь!

Я помню тот день, когда мы с тобой прибыли на бал, и ты познакомился с тем, кого тебе стоило бы избегать. Ох, если бы я только знал, чем обернётся это знакомство (как же я себя виню!), то всенепременно постарался бы препятствовать этому. Да, как и сейчас, гуляя по ночной улице, в яркую лунную ночь, где прохладный ветерок, залетая под пальто, охлаждает тело, снимает напряжение и усталость, я во всём виню Гарри, который превратил тебя в нечто ужасное, отвратительное. Ты не потерял своего внешнего обаяния, просто стал резок, на твоём лице теперь всё чаще вижу недобрые и злые намерения. Прежний Дориан — не стал бы вести себя так вольно и постыдно, особенно целуя меня. Ты был робок, как маленький котёнок, вошедший в новый дом, и боясь сделать неверный шаг. И видел я тебя: красной страстной розой, бутон которой тянулся к солнцу, а сейчас листочки стали увядать, а сам стебель, который гордо стоял прямо, как британский гвардеец, стал походить на опущенную иву.

Гарри… Ох, Гарри, для меня ты был всегда человеком, что познал семена жизни и сейчас учил других. Ты любил наблюдать за робкими движениями маленького орлёнка, что ещё не распустил своих прекрасных крыльев. Ты видел его взлёты — знакомство с Сибиллой Вэйн, и его падения — смерть Сибиллы Вэйн. Ты был и зрителем, и участником. Я… соврал, когда сказал, что не смогу посмотреть игру юной актрисы, что сегодня будет Джульеттой, а на самом деле — проследил за вами и узнал, куда ты повёл его.

Должен ли я был просто стоять за углом, неловко ботинком рыхлить землю и ждать вашего выхода? Или же под аффектом рвануться, взять тебя за шкирку, поскандалить с прообразом Мефистофеля? Но… кто я для тебя? Задал я вопрос, тяжело вздохнув, останавливая свой порыв. Всего лишь художник, что увидел твою небывалую атласную красоту. Ты был для меня чудом и останешься музой, хоть твои нравственные ценности изменили оттенок.

Рудин, герой Тургенева, что любил пофилософствовать и поучить других. Он был ярым ораторам, а его речи — так сладки и изысканны, что произвели большое впечатление на Дарью Михайловну и Наталью Ласунскую. Но что он имел кроме своих речей? Ведь каждый раз, когда жизнь подкидывала ему испытания, он убегал от них, и этим дело кончалось. И я, каюсь, порой его с ним сравниваю, но, к сожалению горькому, мой друг — Лорд, не только говорит проникновенно, но и способен побудить человека на действия. Сам не может, так почему бы другим не переступить эту черту! И Дориан стал тем, кем не мог быть ты.

Испорченный, попавший на соблазн мальчишка, что стал относиться ко всем, кто его окружает, с пренебрежением. И я это понимаю, но время действовать: веселье окончилось, гости ушли по домам, а от тяжёлых дум и раздумий пора бы избавиться. Посмотрев на ночное небо, усыпанное звёздами, одна из которых так ярко светила, что я невольно, на пару минут, ей залюбовался, сравнивая её с прошлым Греем, я тяжело вздохнул и постучал в дверь.

— А, это ты, — сказал он с каким-то пренебрежением, открывая мне её. — Я думал, ты уже ушёл.

— Я выходил прогуляться, — ответил ему, окидывая печальным взглядом и стараясь держать маску самообладания.

Что ж, Дориан, я пришёл сюда, чтобы получить ответы на свои терзаемые вопросы; тебя мне уже не изменить, но своё творение я увижу всенепременно, — и пока не будет исполнено одно из них, я не покину стены этого дома.